Отражение

— А ведь желал ему Сема захлебнуться в болоте, — вспомнил вдруг дед Монин.

— Кто с дерьмом к нам придет, тот в дерьме и утонет, — перефразировал Кобрин, плюнул в сторону Маккаферти и пошел обратно на поляну.

За ним направились Тюлин и Павлов. Попричитав чего-то, засеменил следом Монин.

Подступающая к горлу Маккаферти смерть не радовала Рогозина, он наблюдал за происходящим, как наблюдал бы за ползущей по ветке или листу гусеницей. Генерал же изо всех старался умереть генералом и рычанием загнанного в ловушку зверя пытался подавить в себе крик о пощаде и о помощи. Ему уже пришлось запрокинуть голову, чтобы не хлебнуть болотной жижи секундой раньше положенного срока. И в этом положении вместо «помилуй, Господи» он еще успел прохрипеть:

— Варварская, рабская страна! Все равно ей...

— Да уж, все мы рабы Божии, — согласился с выступившими на поверхности пузырями Рогозин, — а на счет того, что «все равно ей» — это мы еще посмотрим. Это тебе не Москва, это болото теулинское, — и плюнув подобно Кобрину, пошел восвояси.

Правый карман куртки оттягивали документы Степана, его пистолет. И все не выходили из головы его последние слова. И Монин — тут же их «верно» истолковавший. В детстве Степка все норовил отобрать судьбу у Семена, а теперь вот, выходит, свою отдал. Ох, и тяжелый это был «дар».

Не дойдя до поляны, Семен присел под тем же самым деревом, где недавно умер Степан. Тело его унесли мужики на плащпалатке. Достал из кармана бумажник, раскрыл. Паспорт, доллары и рубли, кредитные карточки, права, фотографии Ольги и Андрейки, зеркало... И нисколько Семена не удивило, что не увидел он в этом небольшом зеркальце своего отражения. Как же его увидишь, если лежит оно простреленное на этой странной поляне и уже не дышит.

Он посмотрел в небо. И вдруг понял, что остался с этим огромным серым небом один на один. И даже если Ольга захочет с ним остаться, и Андрейка ничего никогда не узнает, и даже если подойдет сейчас Леша Павлов и по-дружески за плечи обнимет — Семен Рогозин с этим небом один на один.

3

Нагнав туч, ветер неожиданно затих. Будто и не было его. Лег в траву и еле там шевелился. И непонятно было: то ли затишье перед грозой, то ли опять что-то неладное творится на этой поляне. Грозу обещали всполохи зарниц на востоке, а о неладном говорила вязкая, точно из пластилина, тишина. И опустился вдруг сумрак, воздух стал темно-серым и малопроницаемым. И когда поплыли над поляной огни, которые в океанах называют огнями святого Эльма, мужики зачарованно уселись на траву, забыв о взаимном недоверии и об оружии. Кобринские бойцы вполголоса переговаривались, поругивали Осинского, некоторые вспоминали истории из своего армейского прошлого, связанные с подобными чудесами природы. Из местных говорил только дед Монин.

— Я этта много раз видел. Да-да. Одни старики говорили, что здесь нехорошее место, другие старики наоборот говорили, а я так думаю — просто не нашего это ума дело. Одни старики говорили, что это души умерших, а другие — неродившихся, а я так думаю — это какие-то знаки с неба, и кто их прочитать сможет, тот большое знание иметь будет.

И замолчал. Притихли и все остальные.

С края поляны, откуда недавно вернулись Павлов, Кобрин, Монин и Тюлин, шел Рогозин. И все увидели, что пространство как-то невообразимо вытянулось именно в ту сторону, и получалось, что горизонт сливается с верхушками сосен именно там, где кончается поляна. И не просто сливается, небо и земля образуют не внутренний угол, обращенный к зрителям, а внешний. Точно угол этот вывернули в обратную сторону. И небесная сторона этого угла стала вдруг отражением земной в такой же обратной перспективе. И видавшие виды охотники, солдаты и теперь уже бывшие бандиты видели то, чего не видел неторопливо шагающий по поляне Рогозин. А не видел он точно такого же Рогозина, уходящего в небо, где отражалась и высокая трава и неровная хвойная гряда. И чем ближе подходил Рогозин, идущий по земле, тем выше поднималось в небо его странное и почему-то несинхронное отражение.

Метров с пятидесяти он даже сквозь сумрак увидел или понял, что все взгляды прикованы к нему, и остановился. Медленно, словно почувствовал неладное, начал оглядываться. Но тот, уходящий в небо, обернулся первым. И каждый, из находившихся тогда на поляне, мог в этом поклясться.

Какое-то время (если оно не остановилось) они внимательно смотрели друг на друга. И уж улыбнулся уходивший в небо, или это всем одновременно показалось, но только он первый повернулся и медленно пошел дальше, исчезая в клубящемся и вспыхивающем зарницами мареве туч. И блуждающие над поляной огни потянулись следом.

— Кто бы рассказал, в жизни бы не поверил, — прошептал сам себе Кобрин.

— Часовню здесь поставить надо, — отозвался Павлов.

— Господи! Двое нас или один я? — спросил в небо на своем месте Рогозин.

И показалось ему, что слышит он где-то поблизости голос отца Николая: «Теперь, сыне, один за двоих, поелику от века на Руси так стало — после всякой брани и всякого мора один за двоих труждался, а сих бед на Руси нескончаемое множество... И те, кто ушли, молят за нас грешных на небе...»

И те же самые слова повторил ему отец Николай уже в городе. В той же келье, где они когда-то чаевали, Семен рассказал ему обо всем, что произошло с ним и его товарищами за это время.

— И все никак понять не могу: то ли оторвали от меня часть, то ли наоборот прибавили... Да и как теперь с его последней просьбой быть? Я такую ложь не то что носить в себе не смогу, но даже помыслить!..

— Положись на Промысл Божий, — прервал его священник, — а что касается — прибавилось или убавилось, то уж не мне тебя учить: если где-то берется, то в другом месте прибавляется. Но крест у каждого из вас свой был.

— И все же в нашем рождении какая-то мистика ...

— Но при абсолютном внешнем сходстве, внутри вы совсем не походили друг на друга, и я подумать боюсь, что было бы, если б качества обоих сошлись в одном человеке. Вы ведь даже любили по-разному.

— Говорят, близнецы очень чувствуют боль друг друга. А я только его последнюю боль почувствовал. И досаду. И еще говорят, что один близнец другого надолго не переживет.

— А вот тут уж тем более Воля Божья, — нахмурился отец Николай, — меньше думай о том.

Дверь кельи открылась, и с порога прозвучало:

— Отче, там насчет венчания пришли!

Это был Майкл Кляйн. Посвежевший. С осмысленным взглядом, но совсем другой заботой на лице. Он подошел к Рогозину и протянул руку:

— Михаил.

Глава шестнадцатая

ТАЙНА БЕЗЗАКОНИЯ

1

Осинский узнал о провале теулинской операции, находясь в деловой поездке по Средней Азии, где договаривался с местными лидерами о совместном использовании природных ресурсов новоиспеченных государств. Полученное им сообщение на целых полчаса вывело его из рабочего ритма. Он закрылся в гостиничном номере, дав команду телохранителям никого не впускать. Пришлось даже немного выпить.

Представляя собой гибрид крупнейшего банкира и политика, Осинский весьма редко сталкивался с трудностями воплощения своих проектов, но все же сталкивался... С Кобриным он работал уже шесть лет и никогда не поверил бы в то, что тот не справился с боевой задачей. Он готовил для Осинского лучших телохранителей и исполнителей, детально и безупречно продумывал и выполнял любые операции, да и в его армейском досье не было ни одного поражения. Не на шутку испугался Осинский, когда Кобрину вздумалось повоевать по контракту на Кавказе. Удержать его не было никакой возможности, и пока тот удовлетворял свою внутреннюю потребность защищать Родину, ползая по горам во главе разведроты таких же головорезов, отрезающих для счета уши гордых абреков, Осинский вынужден был следить за ним из Москвы и даже приплачивать своим людям с той стороны, чтобы его главного военного специалиста не подстрелили. Но, похоже, Кобрин им такой возможности так и не предоставил, а полевым командирам с громкими именами больше нравилось воевать с недавно призвавшимися юнцами, беременными женщинами и какими-нибудь строителями, приехавшими в горячую точку восстанавливать мирную жизнь. И вот, личный Суворов банкира дал неожиданную осечку. Ох уж эти душевные порывы!..