Вид из окна

— И поэтому в России принято в поэтов стрелять, — ухмыльнулся Павел.

— Тебя же не убили, — возразила Вера.

— Это потому, что я плохой поэт. Гениев сразу — наповал. Русская забава такая. Правда, в ней любят участвовать иностранцы. Приезжают, как на сафари. Русские дефки энд стрельба по поэтам, — исковеркал акцентом последнюю фразу Словцов.

— Ну вот, опять чернуха, — скуксилась Лиза. — А ко мне сегодня иностранец клинья подбивал! Я в «Гостиный двор» за продуктами ездила, там он на меня и запал. Представляете, корзинку с продуктами за мной таскал!

— Так уж и иностранец? — усомнилась Вера.

— Стопудово! Я ведь не последняя сельская дурочка, акцента, кстати, у него почти нет. Едва-едва. Можно, скорее, за дефект речи принять. Манер тоже никаких, точнее — одна: пришел, увидел, захотел — возьму. Но не на ту напал. Я ему корзинку доверила, болтала, думала, он заплатит за меня. Ни фига! Англичанин или еврей, наверное.

— Еврей-то бы заплатил, — ухмыльнулся Павел, — скорее, англичанин.

— И как звали твоего ухажера, и куда он делся? — поинтересовалась Вера.

— Блин! Имя такое… Острое… Ну это я потом поняла, а сначала мне показалось, что он не представился, а назвался чей он… Это… Колин! Во, Колин! Я еще переспросила: чей? Он говорит: ничей, сам по себе, и при этом странно так на меня покосился. Точно я у него тайны выведываю. На кассе я ему время дала, притормозила, думаю, достанет сейчас свои фунты-мунты — портмоне или виза-гоулд, а он потолок взглядом чешет. Я расплатилась, в пакеты все загрузила — и на стоянку. Он меня до тачки проводил, всё телефончик выспрашивал. Я ему: манеры, говорю, у вас на стадии формирования, вот когда сформируются, встретимся снова у кассы.

— А он? — в голос спросили Павел и Вера.

— Раскланялся так чинно, почти по протоколу заявил, мол, сожалеет, что такая красивая девушка, как я, являюсь неприступной крепостью и штурмом меня не взять, а на осаду у него нет времени. А я ему: белого флага у нас отродясь не было, а красный мы всей страной выбросили. А он: с вашей стороны остроумно, а со стороны страны — глупо и не осмотрительно, в нормальных странах меняют не флаги, а тех, кто их подпирает. На том и расстались.

— Упустила своё счастье, — с иронией констатировала Вера.

— Да, такое счастье, — с презрением отмахнулась Лиза, — думают за сотку «мартини» и шуршанье «зелени» можно русскую женщину в постель затащить…

— Неужели нет?

— Ну, разве что дуру молодую, — вспомнила себя и не стала этого скрывать Лиза. — А сейчас мне, к примеру, с ноги по холеной морде заехать хотелось. Я нутром чую, не любят они нас, боятся, а потому не любят.

— Не все, — заметил Павел, — а уж женщин наших они… ну, если не любят, то разницу со своими эмансипированными куклами чуют. Опять же, есть масса известных примеров, когда русская женщина становилась любимой женой что миллионера, что художника, что поэта.

— Этот был явно — ни первое, ни второе, ни, тем более, третье. Так — клерк какой-то. Взгляд у него цепкий. Рыжий, опять же. А у меня на рыжих аллергия.

— Главное, Лиза, на тебя по-прежнему западают, — подвела итог Вера.

— На меня западают, а за вас, Вера Сергеевна, под пули пойдут, — съязвила Лиза, покосившись на Словцова.

— Пойдут, — задумчиво подтвердил Павел.

— Давайте чего-нибудь на дивиди глянем? По-семейному? — предложила Лиза.

— А почему нет? — вопросительно согласилась Вера. — Сто лет ничего не смотрела.

— Я тут как раз пиратские новинки прикупила. Качество, может, и не очень, зато цена…

— Интересно, начнут ли выпускать пиратские книги? — озадачился Павел.

— Уже выпускают. Левые переводы. Мне предлагали участвовать в этом бизнесе, но я отказалась.

— Из чувства справедливости?

— Нет, из меркантильного чувства, прибыль ничтожная.

3

Утром следующего дня Вера собралась на работу, оставив Словцова за компьютером, а Лизу на кухне.

— Постараюсь приехать на обед, — пообещала она Лизе.

— Ага, — едко обрадовалась Лиза, — а то вчерашний я скормила соседской собаке. Меня эта кавказская овчарка очень любит. Нравится ей моя кухня. Вчера подала ей тушеную говядину с овощами. Кавказский рецепт. Островато, конечно, но для неё это национальное блюдо. Так что лапу она мне уже даёт…

— Павел, вроде, никуда не собирается, так что, даже если я не приеду, овчарке достанется меньше.

— Сегодня красная рыба под специальным соусом, который вчера купила. Рис или пюре?

— Спроси у Павла, ты же знаешь, к гарнирам я равнодушна.

Вера хлопнула входной дверью, а Лиза, весьма незлобно скривив ей губы вслед, передразнила:

— Ты же знаешь, к гарнирам я равнодушна… — постояла ещё несколько секунд в задумчивости и крикнула наверх: — Поэт! Кофе будешь?!

— Буду, — отозвался Павел.

Кофе пили на кухне. Молча. Бывают такие моменты, когда хочется что-нибудь сказать, а, вроде как, говорить ничего и не нужно, поэтому возникает особая неудобная тишина, которая шевелится даже не снаружи, а где-то внутри — в поиске хоть какой-нибудь завалящей фразы для начала разговора. Наконец Лиза спросила:

— Будешь торчать у компьютера?

— Нет, хочу пройтись по городу.

— Можно же вызвать машину?

— Это не то. Город надо чувствовать… Ногами.

— Не опаздывай к обеду, хоть ты, — с какой-то извечной обидой попросила Лиза. — Я люблю готовить, но не для себя.

Минут через десять Павел вышел на крыльцо и с огромным удовольствием вдохнул свежий весенний воздух. Говорят, здесь не хватает кислорода. Точнее, приемлемый для организма «о два» на пятнадцать-двадцать процентов в северных широтах заменяет «о три». Подумав об этом, Словцов пожал плечами, пока что он ничего не чувствовал, кроме неспешного дыхания весны.

Сначала он шел без видимой цели, очнулся уже на улице Мира, ощутив её перспективу и простор. «На улице Мира о мире тревога», вспомнилась песня из пионерского детства, но никакой тревоги на этой улице не было. Еще издалека, на подходе к ультрасовременному концертному залу «Югра-классик», который, как и здание Ханты-Мансийского банка, напоминал корабль, Павел увидел памятник Пушкину и Гончаровой. Он даже остановился от такой северной неожиданности, сразу вспомнил памятник на Арбате. Что-то их внутренне роднило.

— Доброе утро, дорогие мои, — поздоровался Словцов и двинулся дальше.

«Если в Ханты-Мансийске есть памятник Пушкину, не Пушкину даже, а великой любви, значит, не всё ещё потеряно», подумал он. Пройдя мимо одноименного городу банка, перешел на другую сторону и остановился у дома-музея художника Игошева. «Если б художники жили в таких домах… — вздохнул он, — у писателей здесь хотя бы один на всех есть». Вспомнилась давняя мечта — домик у моря, где под шум прибоя рождаются бессмертные произведения. Если б кто-нибудь увидел в этот момент кривую и одновременно печальную ухмылку Словцова со стороны, то вряд ли бы понял её сакральное бездомное значение. Так и получилось. Из музея вышел чиновного вида мужчина и скептически сходу заявил:

— Зачем, понимаете, такие музеи содержать за государственный счет?! Да и при жизни баловать не стоит. Художник и писатель должны быть голодными! Тогда они создают шедевры! Проверено временем.

— А лучше всего всех их в концлагеря, представляете, какая там творческая производительность труда? — иронично поддержал, Павел.

— Ну, это, знаете ли, сталинизм… Мы его пережили и осудили. Просто у вас был такой вид, точно вы порицаете расточительное содержание этого дома, и я с этим согласен.

— Да нет, я завидовал, но вы правы, лучше содержать казино, или, на худой случай, ресторанчик… Прибыльнее. — Словцов повернулся и зашагал в другую сторону. В собеседниках он в этот день не нуждался. Но потом вдруг остановился и повернулся к мужчине, который неприязненно смотрел ему вслед.

— Кстати, это не Сталин придумал концлагеря, а Ленин и Троцкий. Иосифу Виссарионовичу ничего не оставалось, как поселить в них приверженцев того и другого. А вы, часом, не враг народа? — прищурившись, с подозрением спросил Павел.