Вид из окна

— Каким образом он мог остаться жив?

— Самым простым. Посадить в машину кого-то вместо себя. Кого-то очень похожего. Старый, как этот мир, приём. Мы же не проводили никаких экспертиз. Да и какие экспертизы в братской могиле.

— Но утром я сама закрыла за ним дверь! Хотела поехать с ним, но в последний момент передумала.

— Бог отвёл.

— Да нет, он сказал, что сейчас я ему буду только мешать.

Они замолчали, каждый по-своему вспоминая то роковое утро. Вера же так и не услышала ответ на свой главный вопрос. Но Астахов её опередил.

— Вера Сергеевна, как бы там ни было, я на твоей стороне. Я умею ценить доверие, и я помню, откуда у меня есть всё, что у меня есть. Мне начать отрабатывать версию Словцова?

— Спасибо, Михалыч, — облегченно вздохнула Вера, — у меня есть ещё некоторые планы, ими я поделюсь позже. И вообще… поделюсь. Как там в Библии? Легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем богатому в рай? Надо у Зарайского спросить, где он восемь лет был. А как со Справедливым?

— Вот здесь расклад непредсказуемый, как и сам Справедливый. Одно знаю точно, он в долгу у Георгия. А мы — у него… Мне надо подумать. Очень хорошо надо подумать.

— Ты выглядишь усталым.

— Да, признаю. Бывают такие моменты, когда просто жить устаёшь.

— Тогда мы в этом совпадаем. Пора на пенсию.

Астахов впервые за весь разговор улыбнулся и, посчитав, что тема исчерпана, встал и направился к двери. На пороге он остановился и вдруг спросил:

— Вера Сергеевна, вы чувствуете себя Джульеттой?

— О чём ты?

— О сюжете, — и шагнул за порог.

— Тут Отелло из гроба встаёт, а он о Джульетте, — пробормотала вслед Вера.

Без двадцати одиннадцать Вера отправилась в Ханты-Мансийский банк на встречу с Мизгулиным. Здание банка на улице Мира было не только одним из самых солидных, но, пожалуй, самым красивым. Со стороны оно напоминало рубку океанского лайнера или авианосца. Скорее — авианосца, а улица, в этом случае, превращалась во взлётную полосу.

Дмитрий Александрович встретил её на пороге кабинета. Крупный, подчёркнуто добродушный, с распростёртыми объятьями (мягким баритоном: «Верочка, сто лет не виделись»), он вселял утраченную вчера уверенность. Он вообще был похож на человека, которому без опасения можно доверить не только деньги, но и какие-то секреты. Во всяком случае, за годы делового общения, она ни разу в нём не усомнилась. Усадил её не в кабинете, а на просторной веранде — крытом тонированным стеклом балконе, с которого открывался неплохой вид на «взлётную полосу» улицы Мира. В центре стоял небольшой столик, сервированный для чайной церемонии.

— Как дела? Как жизнь? Кофе, чай?

— И коньяк тоже!

— Вот как! Отлично! В середине дня согрешить можно, если с красивой женщиной. Ты стала ещё прекраснее со времени нашей последней встречи. Вера, если красота спасёт мир, то она будет непременно твоя.

— Дима, — отмахнулась от комплиментов Вера, — если мир и спасёт красота, то явно не моя.

— Это сейчас была философия или поэзия? Вер, я слышал, ты стала проявлять интерес к поэзии? — игриво улыбнулся Мизгулин. — Извини, если это тайна, город маленький…

— Уже не тайна, — вздохнула Вера, — но я по другому поводу.

— Просто я сталкивался со стихами Паши Словцова. Мы с ним вместе учились в литинституте.

— А он, кстати, когда узнал, что я иду к тебе, просил передать привет, — сообщила Вера.

— Спасибо. Эх! Когда ж это было?! — лишь на секунду предался он налёту воспоминаний. — Каким ветром его сюда занесло?

— Можешь не верить, но по объявлению в газете. Вот уж не думала, что ты, Дим, находишь время для поэзии.

— Ну, так все думают, — обезоруживающе улыбнулся Дмитрий Александрович, — вот живём рядом, дела вершим большие и малые, а ничего друг о друге не знаем.

Он вдруг встал и направился в кабинет, вернулся через пару минут, держа в руках две книги.

— Вот, Вер, это тебе. И ему. На память. Передашь от меня привет. Это последнее, что у меня вышло. Бросишь на полку, — небрежно кивнул он на книги, — что у тебя стряслось-то?

— Спасибо, — Вера только мельком взглянула на обложки. — Дим, ты единственный, к кому я могу обратиться.

— О! Это мне льстит! Если я единственный, к кому может обратиться красивая умная женщина. И не бедная! Это значит у меня самого всё в порядке!

— Спасибо за все комплименты оптом. — Вера собралась с мыслями. — Сразу скажу, что не собираюсь делать ничего противозаконного. Чтобы тебе было понятней, сделаю такую оговорку: всё надоело, хочу отдохнуть, хочу поменять многое в своей жизни. В общем… — он снова задумалась, подбирая правильные слова, — часть активов мне хотелось бы оставить в личном потреблении… Как заработанный пенсионный фонд. Ну а часть пусть остается в бизнесе. Холдинг продолжает функционировать. Но моя часть должна уйти вместе со мной…

Дмитрий Александрович изучающе посмотрел на Веру.

— Ты знаешь, это не совсем то, чем я занимаюсь… — Ещё раз прицелился взглядом, но потом заговорил спокойно и также уверенно: — Но твоему «горю» помочь можно. Как раз недавно я встречался в Москве со своим старым другом, который мог бы тебе оказать ряд услуг. Сейчас, посмотрю координаты.

Он вышел с балкона, порылся в визитницах на рабочем столе, нашел нужную и с ней вернулся на веранду.

— Вот, тот, кто тебе нужен. Можешь рассказать ему всё, как доктору, потому как в нашем деле главное — точный диагноз.

— В сущности, Дим, никакого криминала, я просто не хочу, чтобы меня потом по этому следу нашли. И враги… И друзья…

— Вера, для нас желание клиента — закон. Особенно, если оно, собственно, не противоречит этому самому закону. А холдинг? Или мой вопрос неуместен?

— Ему найдётся хозяин… — Вера на секунду задумалась… — я потом дам распоряжения. Дима, я, правда, могу на тебя рассчитывать?

— Всегда! Давай ещё по рюмочке, а то твой угнетённо-грустный вид заставляет меня думать о том, что в жизни произошло что-то непоправимое. Вера, улыбнись ты, всё будет хорошо!

— Мне бы твои оптимизм и энергию, — действительно улыбнулась Вера.

— Лучше сердце обрадовать чашей вина, Чем скорбеть и былые хвалить времена, Трезвый ум налагает на душу оковы: Опьянев, разрывает оковы она, — процитировал Дмитрий Александрович, разливая коньяк, и добавил: — Хайям.

— В последний раз мне озвучивал Хайяма абсолютно пьяный Словцов. До этого он лечил его виршами двух юных гурий.

— Алкоголик, который цитирует Хайяма — не алкоголик, а сознательный пьяница, имеющий под своим пристрастием философскую основу. Контакты у тебя есть, можешь расслабиться.

Вера продолжала в задумчивости крутить между пальцев полученную визитку.

— Не переживай, — уловил её сомнение Дмитрий Александрович. — Конечный результат я проконтролирую. Если тебя это, конечно, успокоит.

— Успокоит.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

Справедливого Джордж Истмен решил оставить на возможный десерт. Сделать заключительный выстрел никогда не поздно. Главное было напомнить ему, кто его вытащил сначала из кавказской мясорубки, а затем из рук военной прокуратуры, которая внесла его в список козлов отпущения, вкупе с ещё несколькими офицерами, которых судили якобы за убийство мирных жителей. Андрей Буянов, прозванный в крайне узких столичных кругах Справедливым, сделанное ему добро помнил, как присягу. Но для нынешней работы нужен был совсем другой человек. Таким был ближайший помощник и почти друг мистера Истмена Колин Уайт — бывший сотрудник MI6, великий мастер интриги, ловкач, абсолютно беспринципный, способный выжить не только без воды в пустыне, но и без скафандра в космическом вакууме. Человек этот обладал, с одной стороны, выдавленной на лицо внешностью рыжего английского джентльмена, с другой — повадками и манерами корсаров, которые, по всей видимости, были у него в роду. Именно поэтому он был Истмену «почти друг», ибо настоящим другом не мог быть никому. С тех пор, как его уволили за какой-то провал в Ираке (то ли не нашёл оружие массового поражения, то ли не туда подбросил его элементы, отчего их вообще не нашли, то ли подбросил их там, где русская разведка нашла и приватизировала их раньше, чем туда припёрлись представители ООН), он ненавидел чиновников правительства Её Величества и всех русских оптом, за исключением одного — Джорджа Истмена, которого русским не считал, хотя в своё время сам справлял ему документы. Колин Уайт гордился своим дальним родством с Верноном Келлом, который стоял у истоков Secret Intelligence Service, и имел широкие связи в самых разных слоях общества и в самых разных концах света. Для Истмена он выполнял всяческие щепетильные поручения и, опять же, был у него в долгу, как и его русский коллега Буянов. Но, в отличие от Справедливого, Уайт питал к Истмену некоторые чувства, даже большие, чем он мог бы питать к родственникам, которых у него не было. С Джорджем его сближала такая форма целеустремлённости, каковая не стесняется ни в каких средствах, а также циничное презрение к обществу, его призрачному публичному гуманизму и демократической морали. Особой отличительной чертой Уайта было умение на ходу изобретать ругательства на все случаи жизни.