Страница 34 из 65
— Врешь ведь?
— Я никогда не вру, мне это незачем.
— Ну, смотри, — водитель погрозил невозмутимому Груму пальцем, отчего тот чуть не улыбнулся третий раз в жизни.
В ста метрах от цели «КрАЗ» замер, урча перед стартом. Растрепанная голова водилы вновь высунулась в окно, он поманил Грума рукой и, вытирая со лба пот, потребовал:
— Давай деньги вперед. Так не поеду.
Грум слегка испепелил его взглядом, плюнул под ноги.
— Ладно, стой здесь, через десять минут буду.
И в этот раз Паткевич позволил себе малость поволноваться из-за того, что придется рвать движок новой машины. Но, с другой стороны, была оправданная возможность отвести душу. «Эмджи» рванул с места так, словно ему, а не «КрАЗу» предстояло пробить ворота. Вписавшись в поворот под прямым углом на скорости, близкой к ста километрам в час, Грум оставил изумленного напарника-подельника с открытым ртом.
— Такие вместо водки чистый адреналин хлещут, — резюмировал тот, вспомнив приговорку автопарковских.
* * *
Горы протолкнули, стряхнули со своих вершин серую промозглую серятину. На востоке, где, казалось, еще минуту назад должна была разразиться гроза, а из темно-фиолетовой гущи посыпаться стрелы молний, вырвался ослепительно яркий луч солнца. Он словно пробил дорогу ветру, и в течение получаса видимая часть неба очистилась. Запоздало проснулись птицы, и лес наполнился звуками жизни. Алейхан воспринял это, как знамение.
Больше двух часов он шел на восток, в сторону Дагестана, а не на юг, в сторону Грузии, где его должен был поджидать Бекхан. Алейхана ноги сами несли к уютному тихому жилищу Дамана. Он прекрасно понимал, что теперь становится изгоем для всех: на первом же блокпосту его, появись он там, если не сразу поставят к стенке, то профильтруют по полной программе, и вся жизнь закончится где-нибудь на кошмарной зоне в средней полосе России, если же свои узнают об отступничестве — то уж точно — в лучшем случае расстрел. И заступничество брата, что ходит в друзьях у Гелаева, вряд ли поможет. Поэтому Алейхан испытывал два чувства. Чувство страха, похожее на то, что может испытывать изгнанный из стаи волк, и другое — похожее на величайшее душевное облегчение. Последнее подпитывалось неясными надеждами и туманными видениями новой жизни. Нет, волчья судьба с постоянной беготней по лесу за кровожадными вожаками, которые забирают себе лучшие куски добычи, эта тошнотворная боязнь красных флажков и открытых пространств, и смутная надежда стать вожаком, чтобы, опьянев от ночных вылазок и сомнительных побед, наступить на мину, — нет, такая жизнь больше не манила Алейхана.
В древней полуразрушенной башне на окраине аула Алейхан перевел дыхание. Пытался обдумать, что сейчас скажет Даману, как подойдет к Айзе, но ничего не получалось — в душе, в сознании — полное смятение, ветер, который дует во все стороны.
Даман, как всегда, с утра работал на своем огороде. Рабов у него не было, хоть не раз предлагали. Бекхан даже хотел подарить ему раненого русского контрактника — подлечишь, твой будет. Но Даман наотрез отказался. Жена, мать Айзы, умерла два года назад от рака груди, новую женщину Даман в дом так и не привел. Еще одна странность седого героя…
Увидев Алейхана, да еще и без оружия, Даман воткнул лопату в скудную землю и замер, пытаясь взглядом прочитать смятение на лице воина. Алейхан выдержал взгляд и, подойдя ближе, сказал:
— Мир тебе, Даман.
— И тебе мир, Алейхан, если ты его действительно несешь, — странно ответил отец Айзы.
— Я ушел из отряда, решил — больше не буду воевать. Ты знаешь, почтенный Даман, что я давно люблю твою прекрасную дочь, но сейчас у меня нет сватов, чтобы они пришли в твой дом. У меня нет калыма…
— Постой, — прервал Даман, — разве я говорил тебе хоть раз о калыме. Если ты пришел просить у меня руки моей дочери, спроси сначала у нее. Я думал, ты меня знаешь. Меня не интересуют деньги, меня не интересуют отары овец, меня, в этом случае, не интересует даже мнение Аллаха, меня интересуют только покой и счастье моей дочери. Я хочу увидеть здоровых и жизнерадостных внуков, Алейхан. Сможешь ли ты понять это?
— Прости, отец, — тихо сказал Алейхан и с огромным трудом сдержал подступившие к глазам слезы.
Мудрые глаза Дамана уловили минутную слабость молодого человека, он положил руки ему на плечи.
— Это неправда, что мужчине нельзя плакать. Я не знаю, как по-другому можно очистить, облегчить душу. У христиан это называется катарсис. Знаешь, я плакал, когда умерла моя Сана. И мне было наплевать, что скажут об этом другие мужчины. Требуется больше мужества, чтобы оставаться самим собой, чем играть по придуманным кем-то глупым правилам. — Даман отпустил плечи Алейхана и повернулся в сторону дома. — Айза, дочка, выйди на улицу, к тебе пришли.
И Айза вышла. Черные алмазы глаз только раз сверкнули в сторону Алейхана, который потерял дар речи, ибо особенно прекрасной казалась она ему в этот решающий час. И стояла она, склонив голову, опустив руки, стройная, в облегающем темном платье, черная прядь волос на мраморном челе. Воистину, велик Аллах, дыханием которого живет красота в этом мире. И хотелось легким движением сорвать с нее платок, чтобы густые, черные, как ночь в горах, волосы, опустились на хрупкие плечи.
— Айза, доченька, Алейхан решил уйти от войны, он просит твоей руки? — вкрадчиво спросил Даман.
Айза еще больше опустила голову.
— Я знаю, что он тебе нравится, и если ты согласна, то я хотел бы, чтобы вы уехали. Уезжайте куда-нибудь подальше от этой грязной бойни. Хочешь к тете Радиме в Красноярск? Там Сибирь, холодно, но там красиво и спокойно. Если Алейхан останется здесь, его либо заставят продолжать воевать, либо убьют.
При этих словах Айза вздрогнула, подняла глаза на отца.
— У меня есть деньги, я отдам их вам, на первое время хватит. Тебе надо учиться, ведь ты даже не закончила школу. Не верь тем, кто говорит, что женщина не должна учиться! Твоей матери институт не мешал быть хорошей женой и настоящей матерью. Ты знаешь, до конца жизни она учила детей…
Здесь в разговор вступил Алейхан.
— У меня тоже есть деньги. Много. Там — в лесу, — он кивнул на склон ближайшей горы. — Половина там моя. Мы можем уехать в Турцию. У меня есть загранпаспорт, есть связи в Аджарии. Уедем через Аджарию. Можем уехать в Эмираты. Можем даже в Японию… Куда скажешь?! Я люблю тебя, Айза, люблю так, что жизнь моя без тебя может быть только мучением.
— Я боюсь оставлять отца, — тихо ответила Айза.
— Не бойся, дочка, — обнял ее Даман, — ты же знаешь, у меня есть бумага от самого Джохара, а для русских у меня есть орден. Я не могу бросить здесь могилу твоей матери. Когда все кончится, вы вернетесь.
— Это еще очень долго не кончится, — Айза посмотрела в глаза отца, и он промолчал, знал, что она права.
— Куда бы ты хотела поехать?
— Помнишь, ты мне рассказывал про Ленинград, что он красивый, мосты и дворцы…
— Теперь он называется Санкт-Петербург.
— Поедем туда! — Алейхан мог сейчас задохнуться от наступающего счастья. — Я сегодня же пойду и принесу свои деньги!
— Не ходи туда, Алейхан, — попросил Даман, — не надо. Эти деньги вряд ли принесут вам счастье. Да и кто позволит тебе их забрать?
— Я заберу только свою долю. Бекхану сейчас не до меня, он идет на юг, на соединение с отрядами Руслана, там они планируют какую-то крупную операцию.
— Ты думаешь, Бекхан не будет тебя искать?
— У него на хвосте очень настырный русский майор. И ему еще надо вызволить Усмана.
— Плевать ему на Усмана, а вот тебя он будет искать до конца жизни. Не ходи, Алейхан. Деньги нужны, но это не самое главное. Главное сейчас — не терять времени.
— Я не могу быть нахлебником, — твердо возразил Алейхан, — и я хочу, чтобы наша поездка была не хуже, чем свадебное путешествие.
Даман в ответ только покачал головой.
* * *
Погода переменилась, становилось жарко. Уже больше двух часов Бекхан ждал Алейхана. Нервничать начал даже Ибрагим. Неужели русские смогли его захватить? Бекхан отгонял эту мысль и проклинал себя за то, что выставил чересчур горячего брата в охранение. Ведь это он предупредил выстрелом, что дом окружают. Почему не сделал этого раньше? Мало ли какие были вокруг обстоятельства. Так или иначе, Алейхана не было, и нужно было менять все планы.