Время любить

— Вот это уже витиевато. Значит, ты попросту оседлал туннели.

— Не совсем так. Я моделирую их на короткие промежутки из разных точек пространства благодаря именно этому блоку дистанционного управления, который соединяет меня в нужное время с базой. При этом существует постоянный риск: перепад энергии или другие форс-мажорные обстоятельства, и пульт останется у меня в руках, где бы я ни был, как кусок бесполезной пластмассы. И еще: вследствие моих неудачных опытов, у меня есть два предположения: первое — система пространства-времени самодостаточна и отвечает на всякое вторжение самозащитой, второе — в ближайшем прошлом мы можем оперировать эпизодами прошлого в рамках одной человеческой памяти. То есть, я утверждаю, что феномен человеческой памяти напрямую связан со временем, не только как с величиной измеряемой хронометрами, но и как с постоянным вселенским течением. Предполагаю, что каждый человеческий мозг каким-то непостижимым образом связан с головным компьютером, прости меня Господи, за такое сравнение. И всякий вирус, пытающийся взломать систему в целом, будет стерт или по-своему излечен…

В это мгновение в дверь кабинета постучали. Марченко недовольно проскрипел свое «да», и на пороге появилась взволнованная Варя.

— Извините, Михаил Иванович, может, я и зря вас беспокою, но уборщица второго этажа Мария Гавриловна вчера не вышла на работу. Боюсь, не случилось ли чего, все-таки человек пожилой. А я не знаю адреса…

— Так это не ко мне, это в отдел кадров, — замахал руками Марченко, но, глянув на вмиг побледневшего Кошкина, осекся.

— Я знаю адрес… — почти прошептал, переворачивая комок в горле, Сергей Павлович, — и я догадываюсь, что там случилось.

— Так… ну да… — Марченко явно растерялся. Полез в карман за нитроглицерином.

— Я съезжу, Михаил Иванович?

— Возьми мою служебную «волгу». Я сейчас свяжусь по селектору с гаражом.

— Варя, побудьте, пожалуйста, с генеральным конструктором и всем своим обаянием не позволяйте ему волноваться. Произошло то, что должно было произойти. — Кошкин уже на пороге взял Варю за плечи и внимательно посмотрел ей в глаза. — Вы сами-то ничего не помните?

Она не испугалась, но также серьезно спросила:

— А что я должна помнить?

— Что это уже не в первый раз.

— Что не в первый раз?

— Ничего. Красивая вы, Варя. Вам бы на подиум, а вы полы моете.

— Вот это вы мне, Сергей Павлович, кажется, уже говорили….

* * *

Войдя в знакомый подъезд, Кошкин некоторое время стоял на первом этаже, бессмысленно читая молодежные и совсем не безобидные граффити на стенах. Потом медленно поднялся, словно хотел обмануть судьбу. Но не вышло: будто и не менялось ничего — дверь опечатана в том же самом месте. Не раздумывая более, постучал в соседнюю. Амалия Гвидоновна долгое время рассматривала Сергея Павловича в глазок, потом, как и в прошлый раз, открыла проем на ширину своего узкого лица.

— Я же уже все рассказала, сколько можно, товарищ следователь?

— Но… — странно, удивительная старуха никак не могла запомнить Кошкина. Был в этом какой-то особый фатум.

— Это всего лишь в третий раз за сегодняшний день! Тем более, вы, мне кажется, уже приходили в составе следственной группы.

Кошкин не стал развеивать ее заблуждения. Напротив, сдвинул брови и не терпящим возражений тоном начал «допрос».

— Амалия Гвидоновна, вам ли, заслуженному врачу Российской Федерации, доктору медицинских наук не оказать помощь в расследовании убийства вашей соседки и, насколько я понимаю, подруги?

Старушка посмотрела на него каким-то новым оценивающим взглядом, хмыкнула и распахнула дверь.

— Входите. Но дальше прихожей я вас не пущу, не взыщите, молодой человек.

— Все понимаю, не всякой женщине хочется открывать тайны своего маленького мира.

— Нет, вы не следователь, вы психоаналитик какой-то?! — хитро прищурилась Амалия Гвидоновна, и у Кошкина на спине выступила капля холодного пота, будто под рентген попал.

— Так вы утверждаете, что этот новый Раскольников сопровождал Марию Гавриловну от самого магазина?

— Утверждать я ничего не могу, потому как этого я не видела. Но окна у меня выходят во двор, я как раз раскладывала пасьянс Марии Антуанетты, и когда он неожиданно совпал, по наитию подошла к окну. Машеньку с пакетами увидела издалека, но берусь утверждать, за нею никто не шел. А вот у подъезда стоял подозрительный парень в спортивном костюме да еще в кожаной куртке.

— Чем же он показался вам подозрительным?

— Ну я же уже говорила, самому-то вам невдомек? Язык с нашей милицией смозолить можно. Вот вы, молодой человек, в чем одеты?

— В костюм…

— И вам не хочется прибавить к этому кожаную куртку?

— Так ведь жарко уже на улице… — дошло до Кошкина.

— Ну вот, милый мой комиссар Мегрэ, у вас заработали нужные извилины.

— Он стоял у подъезда?

— На том месте, где стоит черная «волга», которая вас привезла.

— Ого! Да вы просто миссис Марпл!

— Нет, — улыбнулась Амалия Гвидоновна, — я несколько младше.

— У него были какие-нибудь особые приметы?

— Он явно нервничал… Но при этом не плевал себе поминутно под ноги, а значит, он лицо не славянской национальности.

— Не понял, какая связь?

— Наблюдательность, молодой человек! Вы видели когда-нибудь, чтобы кавказец или житель Средней Азии поминутно плевал себе под ноги, как любят делать разбитные представители славянских дворовых и бандитских группировок? Кроме того, так не делают порядочные евреи, а также чукчи, якуты и эскимосы.

— Ну, знаете, это все же не аксиома. Национальная дискриминация по слюноотделению. Утверждать железно, в этом случае нельзя.

— Нет, конечно, но, как у вас говорят, зацепка.

— Кроме того, на ногах у него были не кроссовки, как хотелось бы рядом со спортивным костюмом, а такие армейские ботинки на шнуровке, как у джин-грин, штаны в них заправлены.

— Лица вы не разглядели?

— У меня глаза, а не бинокли, да он и не задирал голову. Поэтому могу повторить только то, что уже говорила: коротко остриженный брюнет. — Тут Амалия Гвидоновна тяжело вздохнула: — Вы себе не представляете, молодой человек, как мне теперь хочется вернуть минуты моих наблюдений обратно, чтобы вылить на этот ежик только что сваренный бульон. Из-за этого бульона, который я варю по рецепту доктора Фришмана, я и припозднилась к Машеньке. Как же мне теперь хочется выплеснуть его на голову этого наркомана!

— Это ничего бы не изменило.

Амалия Гвидоновна посмотрела на Кошкина с явным подозрением.

— Вы фаталист?

— Нет, я фаталист- практик.

— А в чем, позвольте спросить, разница?

— Я проверяю неизбежность происходящего на практике.

— У вас, конечно, богатый опыт. Сейчас так трудно жить. Так страшно. Новые Раскольниковы не брезгуют смертью старух ради дозы! Ужас! Я как раз хотела пойти вправить ей поясницу. У нее после похода за продуктами всегда осложнения, остистые хрустят, как и после смены в этом засекреченном институте, где она занималась половой гимнастикой. Мыла, знаете ли, всякие там радиоактивные полы…

— Так уж и радиоактивные!?

— Ну вы мне будете спорить! Она по секрету показывала мне свой пропуск за семью печатями, и говорила, что в этом институте делают эти самые ракеты! А ракеты все радиоактивные.

— Возможно, — согласился Сергей Павлович, а что еще ему оставалось, как представителю следственных органов, не имеющего отношения к ракетным технологиям?

— Стоило мне прийти к ней несколькими минутами раньше…

— И было бы два трупа, — глухо отрезал Кошкин.

— Вы так думаете?

— Точно знаю. Спасибо, Амалия Гвидоновна, вы мне очень помогли. У меня последний вопрос, который может показаться вам странным. Но это важно. Не жаловалась ли вам Мария Гавриловна, что она не помнит, где спрятала в этот раз свою пенсию?

В глазах Амалии Гвидоновны вновь вспыхнула искра подозрения.