Время любить

Ах, Леночка! От комплиментов и армянского коньяка у нее кружилась голова, и следом она сама кружилась в танце со всеми подряд, потому что Кошкин щедро делился красотой своей жены в допустимых общественной моралью пределах, а генетическая воспитанность интеллигента в адцатом поколении не позволяла инженеру увести ее до того, как она сама, падая ему на колени и обнимая за шею, начинала шептать: «Сереженька, пора, я уже так тебя хочу, что сейчас утащу в какую-нибудь подсобку с ракетным топливом, и мы очнемся завтра где-нибудь на Марсе». И Сереженька тут же подхватывал ее за талию и вел на выход. У него и самого аж челюсти сводило от страсти. При этом он едва успевал подумать о том, можно ли считать нормальной такую кипучую любовь, как уже наступало утро следующего дня, требовавшее от него усилий другого порядка. Следует признать, что любовь отодвинула изобретение машины времени примерно на 6–7 лет. Но на значительно больший срок остановила изобретение Кошкина эпоха, получившая в анналах истории название «перестройка».

К этому времени Сергей Павлович Кошкин уже был лауреатом нескольких государственных премий, стал правой рукой главного конструктора, а до изобретения машины времени оставалось «каких-то» 10 лет. И что мне вам рассказывать о том, как зарплаты ведущих инженеров оборонки в одночасье превратились в мизер, а потом и вообще перестали выплачиваться. Об этом уже написано в сотнях рассказов, повестей, романов, да так, что литература мутировала от социалистического реализма до постмодернизма и сопредельного с ним абсурда. Стоит ли в очередной раз рассказывать о крысах, бегущих с тонущего корабля и честных капитанах, уходящих под воду, кои, оставаясь на мостике, печально смотрят в непредсказуемую даль будущего. Кошкин числился в рядах последних.

Что-то недоброе происходило со страной и что-то неладное происходило с любовью. Все реже Лена восхищалась талантом Кошкина и все чаще вечерами, ссылаясь на усталость, падала на помнящую лучшие времена двуспалку и отворачивалась к стене. Казалось бы, Кошкин должен целиком уйти в работу, в творчество, но он, напротив, расклеился и был крайне рассредоточен. Главный понимающе исправлял за него ошибки в расчетах и чертежах, за которые давно уже никто не платил. Оба они вздыхали, выпивали по рюмке коньяку с чаем и закусывали галетами. Первые два-три года говорили о политике, а потом уже просто многозначительно молчали, ибо время говорило само за себя. И вообще получалось, что данное время движется как-то само по себе, мимо оставшихся на полустанках людей, таких как Марченко и Кошкин, а они, будто зомбированные, стоят и взирают со стороны на лакированные иномарки, на меняющиеся, но очень похожие (печатью порока) лица министров, на падающие самолеты и тонущие корабли, на останавливающиеся заводы и пустеющие по вечерам улицы, на заезжих забугорных советчиков и капиталистов, на экскурсии натовских генералов по собственному НИИ, что еще пять лет назад можно было считать не менее абсурдным, чем заначка в долларах. Все окружающее казалось им не более чем наваждением, которое вот-вот развеется, и даже, показалось, рассеивается — 19 августа 1991 года, когда по радио читали обращение ГКЧП. Но только показалось. Туман над страной, напротив, сгущался. И, скорее, даже не туман, а какой-то ядовитый угар, который при вдыхании вызывал тяжелую стадию опьянения, превращающую массовый суицид в очередную галлюцинацию о светлом будущем.

Свою работу конструкторы делали по инерции, а также вследствие генетического патриотизма, свойственного настоящим русским людям независимо от фамилии, возраста и национальности. Так же, по инерции, продвигалась работа над мечтой Сергея Павловича Кошкина. Но любовь по инерции существовать не может, по инерции она может только угасать. И если вы с женой пять-семь лет не были на море, правильнее сказать, не возили ее на заслуженно-показательный отдых — нет вам оправдания! В конце концов, она уедет туда с кем-нибудь другим. Для этого достаточно, чтобы у нее были соответствующие внешние данные, а в ее зараженном марксизмом-феминизмом сознании появилось надлежащее тому обоснование. И тогда в один из бесконечных ни к чему не обязывающих, но еще семейных вечеров она непременно скажет вам: «Сережа (Ваня, Петя, Вова и т. д.), я устала, я не вижу выхода, я от тебя ухожу». Куда можно уходить, если не видишь выхода? И что остается делать мужу?.. Нормальные люди будут продолжать изобретать машину времени.

Через пять лет в стране подуют другие ветры, туман не развеют, но качественно изменится его содержание, за изобретение оружия снова начнут платить деньги, и даже вернут задолженность по зарплате за несколько предыдущих лет, но тем же ветром жену обратно в дом не надует. К этому времени выяснится, что сын Кошкина учится где-то в Сорбонне, что друзья семьи Кошкиных были в основном друзьями Елены, а круг близких друзей самого Кошкина сузится до трех человек: еле передвигающего ноги дважды героя социалистического труда Михаила Ивановича Марченко, вечно хмурого, но добродушного героя чеченской войны охранника Дорохова и уборщицы служебных помещений с высокой степенью допуска Мариловны (Марьи Гавриловны). Седая и вечно причитающая, как профессиональная плакальщица, Мариловна была единственной нянькой и кормилицей непризнанного гения. Из своей скудной зарплаты она выкраивала средства для покупки нехитрой снеди, чтобы вечерами, когда он засиживался в лаборатории, подкармливать его вслед за чаем из чернопузой (от многолетнего налета) банки, где вечным кипятильником работали два самых безопасных в мире лезвия «Нева». В обмен на заботу брала немногое: право попричитать и право чего-нибудь посоветовать.

— Вот вижу же, не ракету нынче делаешь! Когда ракету делаешь, у тебя глаза горят, а когда не ракету — они у тебя с паволокой, как у оленя убитого.

— Не ракету, — отвечал автопилот Кошкина.

— Ну так чаво?

— Машину времени, Мариловна.

— А зачем? Она же не стреляет? — переживала за ВПК Мариловна.

— Не стреляет, — соглашался автопилот.

— А раз не стреляет — денег не заплатят!

— Не заплатят.

— А коль не заплатят, на кой ляд она нужна?

Автопилот Кошкина давал сбой, если в вопросе не звучал ответ. Сергей Павлович откладывал в сторону паяльник и с тоской смотрел на старушку:

— И действительно — на кой ляд она нужна?

Разговор этот повторялся почти ежедневно с 21–30 до 22–00 и заканчивался предложением Мариловны почаевничать, чтобы инженерная мысль не угасла от голода. На запах снеди всегда появлялся майор Дорохов с неизменной полевой фляжкой и некоторым запасом провианта, что собирала ему на дежурство зампотыл жена. И вставлял в разговор короткие, но емкие суждения, приперченные ненормативной лексикой по поводу состояния современной политики, семейной жизни и вооружения российской армии.

В один из майских вечеров, когда за бетонными стенами «ящика» в одночасье взорвались белым конфетти яблони, и мир сходил с ума от любви, Мариловна нарушила вдруг штампованное течение разговора. Она вошла в лабораторию с явными следами недавнего умственного озарения на лице, хитро улыбаясь, будто только что выведала самую сокровенную тайну окружающей ее действительности, и тайна эта оказалась приватного характера.

— Я знаю, зачем ты машину времени делаешь! — огласила уборщица.

— Зачем? — бесцветным голосом спросил автопилот.

— Елену Прекрасную хочешь вернуть! — салютный залп через вставную челюсть.

Компьютер автопилота завис.

До сих пор Кошкин, если и задумывался над смыслом своего изобретения, то как-то несерьезно, используя второстепенные каналы своего мозга для движения мыслей по этому поводу, и всякий раз загонял их в глухие тупики, чтобы не высовывались до срока. В сущности, он боялся думать об этом, ибо вопрос этот ответа не имел. Больше приходилось обдумывать последствия подобного изобретения. А тут появился божий одуванчик со шваброй в руках и, пользуясь бытовой народной смекалкой, определил совершенно субъективную цель, которая, если и была самым неожиданным и безумным решением, но давно ожидала прямого попадания где-то в глухих закутках кошкинского сознания.