Великие мечты

Сильвии были предложены крокодильи хвосты в розовом майонезе и сердцевина пальмы, импортированная из Южной Америки. Ее сердце рвалось от плача, да, в ее душе не смолкал тихий вой все то время, что она сидела подле прекрасной жены Эндрю. Он не продлится, этот брак, достаточно одного взгляда на то, как они ведут себя — с гладким самодовольством откормленных котов, — чтобы понять, что Мона сказала Эндрю «да» ради того только, чтобы иметь возможность обронить лениво: «Мне всегда нравились мужчины в возрасте», или чтобы досадить молодым ухажерам, а сам Эндрю, долго оставаясь холостым и вызывая толки известного рода, несмотря на то что считался «другом» дюжины хорошо известных дам, просто вынужден был наконец продемонстрировать свой флаг и четко заявить о своих сексуальных предпочтениях, и он это сделал, смотрите, вот она, его жена-ребенок.

Сильвия глядела вокруг и приходила в отчаяние. Она думала о своей закрытой больнице, а жители окрестных деревень тем временем болеют, получают травмы… В день ей приходилось оказывать помощь тридцати-сорока людям. Она думала о нехватке воды, о пыли, о СПИДе, она не могла воспрепятствовать этим старым, заезженным мыслям, которые приходили слишком часто и бесцельно. Сильвия мысленно представляла себе лица Зебедея и Умника, безутешные, потому что они так мечтали стать врачами… Как плохо она со всем справилась; должно быть, это ее вина, что все так закончилось.

Мона болтала с человеком, сидящим слева от нее, рассказывая, что родилась в одном из беднейших районов Кито. Ей повезло: красивую девушку заметил делегат конференции по костюмам народов мира и увез ее в Штаты. Мона признавалась своему соседу, что считает Цимлию «дырой», что на здешних улицах все ей напоминает о том, чего она избежала, счастливо покинув Эквадор.

— Вообще-то мне нравится Манхэтген. Там есть все, правда? Не понимаю, как человек может захотеть уехать оттуда.

За столом заговорили о ежегодной конференции, которая шла в календаре мероприятий следующей. На нее съедутся со всего света около двухсот участников и будут в течение недели обсуждать программную речь на тему «Перспективы и последствия бедности». Где ее провести? Делегат из Индии, симпатичная женщина в пурпурном сари, предложила Шри-Ланку, хотя там следует проявлять осторожность в связи с деятельностью террористов, но зато в мире нет более прекрасной страны. Джеффри Боун сказал, что он провел три дня в Рио на конференции, посвященной угрозе мировой экосистеме, и что там есть такой отель… Но, заметил японский джентльмен, в прошлый раз ежегодная конференция проводилась в Южной Америке, и на Бали тоже есть отличный отель, той части света тоже следует оказать честь. Обсуждение гостиниц и их достоинств продолжалось большую часть ужина, и сошлись все на том, что настала пора осчастливить своим присутствием Европу, как насчет Италии, только нужно будет принять жесткие меры безопасности, ведь все делегаты конференции — такие соблазнительные мишени для негодяев, что похищают людей с целью выкупа.

В результате согласились на Кейптауне, потому что апартеид в Южной Африке вот-вот должен был рухнуть, а всем так хочется выразить свою поддержку Манделе.

Кофе подали в соседнем помещении, где Эндрю произнес речь, якобы прощаясь со всеми, но на самом деле он по большей части выражал надежду увидеть их всех через месяц в Нью-Йорке — на конференции. И потом Джеффри, Дэниел, Джил и Джеймс подошли к Сильвии, чтобы сказать, что сперва не узнали ее и как здорово встретиться с ней после стольких лет.

— Ты была такой прелестной девочкой, — призналась Джил. — Ой, нет, я не хотела этим сказать… Просто ты всегда казалась мне сказочной феей.

— А теперь только посмотрите на меня.

— Или на меня. Да, на конференциях хорошей фигуры не заработаешь.

— Не пробовала сесть на диету? — поинтересовался по-юношески худой Джеффри.

— Или съезди в санаторий, — посоветовал Джеймс. — Я каждый год езжу в санаторий. Иначе никак. В палате общин слишком уж много соблазнов.

— Наши буржуазные предки ездили в Баден-Баден или Мариенбад, чтобы сбросить жир, набранный за год переедания, — сказал Джеффри.

— Твои предки, — поправил его Джеймс. — Я — внук бакалейщика.

— Надо же, как повезло, — отозвался Джеффри.

— А мой дед был помощником землемера, — вставила Джил.

— А второй мой дед был фермером в Дорсете, — сказал Джеймс.

— Поздравляю, — подвел итог Джеффри. — Ты победил. С этим никто из нас не сравнится. — И он ушел, помахав рукой Сильвии, Дэниел тенью следовал за ним.

— Он всегда был таким позером, — заметила Джил.

— Я бы сказал — воображалой, — хмыкнул Джеймс.

— Ну же, нельзя так, минимум, на что мы здесь можем рассчитывать, это политкорректность.

— Ты можешь рассчитывать на что угодно. Что касается меня, то я считаю эту пресловутую политкорректность очередным образчиком американского империализма, — заявил человек народа.

— Обсудим, — сказала Джил.

И, обсуждая, они удалились.

На ступенях гостиницы топталась Роуз Тримбл в костюме, купленном в надежде на то, что Эндрю пригласит ее на ужин, но он не ответил на ее сообщения.

Джил прошла мимо Роуз как мимо пустого места, потому что не так давно та отозвалась о ее муниципальном совете как о позорящем принципы и идеалы демократии.

— Я просто выполняла свою работу, — сказала Роуз ей в спину.

Затем ее увидел кузен Джеймс. Его лицо стало каменным.

— Что ты здесь делаешь? Мало тебе грязи в Лондоне? — И он оттолкнул Роуз в сторону.

Когда же Эндрю появился на крыльце в сопровождении Моны и Сильвии, то тут же воскликнул:

— О, Роуз, бесконечно рад встрече!

— Ты не получал мои сообщения?

— А ты посылала мне сообщения?

— Пару слов для статьи, Эндрю. Как прошла конференция?

— Уверен, завтра в газетах будут все подробности.

— А это же Мона Мун — о, прошу вас, мини-интервью. Как вам нравится семейная жизнь?

Мона не ответила и пошла вслед за Эндрю. Сильвию Роуз не узнала, только гораздо позднее ей подумалось, что та бесцветная мышь вроде бы напоминала Сильвию.

Оставленная всеми, Роуз горько выкрикнула в толпу делегатов, которая изливалась из гостиницы в ночную Сенгу:

— Чертовы Ленноксы! Мы же были одной семьей!

Сильвию обнял Эндрю, изящно поцеловала Мона, ее усадили в такси. Молодожены отправлялись на вечеринку.

Дом сестры Молли стоял темен и неприступен. Сильвии пришлось долго звонить. Наконец заскрежетал засов, звякнула цепочка, щелкнул замок, и перед Сильвией предстала Молли в нежно-голубой пижаме с серебряным крестом на груди.

— Извини. Такие времена, что приходится жить как в крепости.

Сильвия прошла в отведенную ей комнату — осторожно ступая, словно боясь расплескать себя. Ей казалось, будто она слишком много съела за ужином, к тому же она знала, что вино всегда плохо на нее действует. У нее кружилась голова, начинался озноб. Сестра Молли стояла в дверях и смотрела, как Сильвия медленно опускается на кровать и потом падает плашмя на одеяло.

— Надо бы раздеться. — И Молли сняла с Сильвии льняной костюм, туфли и чулки. — Ну вот, так-то лучше. Когда у тебя в последний раз была малярия?

— О… с год назад… кажется.

— Значит, опять приступ. Лежи спокойно. У тебя жар.

— Пройдет.

— Нет, само не пройдет.

И Сильвия отдалась на волю очередного приступа малярии, которая была у нее не худшего типа, не самая опасная — церебральная, но все же весьма тяжелая. Сильвия то дрожала, то покрывалась испариной, глотала таблетки (она лечилась по старинке хинином, потому что новые препараты ей не помогали), и, когда она наконец пришла в себя, сестра Молли сказала:

— Да, нелегко тебе пришлось. Но я вижу, ты снова с нами.

— Пожалуйста, позвоните отцу Макгвайру и скажите ему, что я приболела.

— За кого ты меня принимаешь? Разумеется, я ему позвонила, еще три недели назад.

— Недели?

— Я же говорю, тебя прихватило как следует. Кстати, одной малярией дело не обошлось, у тебя еще анемия. И ты совсем не ешь.