Стикс

Мужичонка чуть не кинулся к следователю Мукаеву на шею, как к родному:

— Иван Александрович! Ну, где ж вы были? Я тут жду, жду…

— Чего? — не понял он.

— Так суда ж.

— Зачем вам суд? — снова не понял он.

— Так убил же.

Он сразу же заподозрил мужичонку в ненормальности. Свистунов из своего угла намекнул:

— Давайте по порядку. Как положено для протокола: имя, фамилию. Ну, да ты, Игнат, все уже знаешь.

— Акакже! — Мужичонка по-хозяйски расположился на стуле, с готовностью посмотрел на следователя Мукаева.

Он понял, взял бланк протокола, зачитал:

— Фамилия, имя, отчество, год рождения, где проживаете, по какому адресу?

— Хайкин Игнат Платонович, ржакские мы.

— Какие-какие? — машинально переспросил он, потому что понял одну важную вещь: сейчас ему придется писать.

Странно, но делать этого давно не приходилось. Он неуверенно царапнул ручкой на каком-то листе бумаги, попробовал. Рука была как деревянная. Совсем чужая. Попробовал было написать фамилию подследственного в протоколе, буквы получились неровные, кривые. Друг к другу никак не цеплялись, плясали вразнобой. Он был просто уверен, что это мало похоже на его прежний почерк.

— Странно, — сказал вслух, улыбнулся, глянул на Свистунова. — Что-то плохо получается.

Тот поднялся с кресла, подошел, глянул через плечо:

— Да-а… Проблема… — и покосился на Хайкина. — Погоди, секретаршу позову.

Руслан вышел, а Игнат Хайкин вдруг придвинулся вплотную к столу, горячо зашептал:

— Вот и слава Господу, слава Создателю нашему… Совсем уж меня измучили. Все равно не жилец. Они-то, в законе, чисто звери какие. Сажайте меня, гражданин следователь, куда на смерть. Согласный я. Только скорее сажайте.

— Приговор же должен быть. — Он отодвигался и отодвигался вместе со стулом от мужичонки, пока не коснулся спиной прохладной стены. — Как же без приговора?

— Убивец я. — Хайкин навис над столом. — Убивец.

Подозреваемый вдруг часто заморгал, и крохотные глаза забегали быстро-быстро. Маленькие, черные, словно надоедливые кусачие мушки. Пока он пытался поймать этот мечущийся взгляд, рука Хайкина потянулась к тяжелому дыроколу, стоящему на столе. Совершенно инстинктивно он рванулся вперед, схватил эту руку, дернул, сжал. Пузырь в груди закачался, начал медленно всплывать.

— Убивец… — прохрипел Хайкин. — Убивец… Вспомнил…

— Кто убивец? Кто?

Дверь открылась, вошли Руслан Свистунов и Леся. Он тут же отпустил Хайкина, тот отполз обратно на стул.

— Что случилось? — внимательно посмотрел на обоих Свистунов. Хайкин как-то сжался, нагнул голову, выставив вперед шишки. Сказал спокойно:

— Я. Пишите.

Леся, стараясь на подследственного и на него, следователя Мукаева, не смотреть, прошла к столу, села, придвинула к себе печатную машинку, вставила туда лист протокола допроса:

— Готова.

— Разве так можно? — Он кивнул на машинку.

— Леся печатает очень быстро.

— Да? — Он почему-то был уверен, что тоже сможет быстро печатать. Но каретка смущала. Почему-то не знал, сама она двигается или надо ее двигать рукой. Он ничего не понимал в печатных машинках. И цифры на клавиатуре. Казалось, что они должны быть еще где-то справа, отдельно. И совсем справа еще какая-то серая штучка с кнопками. Какая-то штучка…

— Мышь!

— Ой! Где?! — Леся вскочила, подхватила подол юбки. Он чуть не рассмеялся. Хайкин проворчал:

— Ну, откуда ж здеся мыши? Здеся чисто. И дух нехороший, бумажный. Вот у нас, в хлебном амбаре…

— Все, — вмешался Свистунов. — Давайте по делу.

Присутствующие как-то сразу вспомнили о своих ролях в этой комнате. Леся уселась за печатную машинку, брезгливо подобрав подол нарядной юбки, Хайкин сжался на стуле, он, следователь Мукаев, сделал очень умное и серьезно лицо, тоном доктора, ведущего прием в поликлинике, сказал:

— Ну, рассказывайте Игнат… Платонович. Да, Платонович. Все сначала.

…Рассказ Хайкина был прост. Родился Игнат в деревне Ржаксы и никуда оттуда отродясь не выезжал, только если в город Р-ск, на рынок. Мать и отец Хайкина были простые сельские люди, колхозники. И жизнь их была простая и безыскусная: каторжный труд на колхозном поле и в своем подсобном хозяйстве, с которого, собственно, и жили, а неизбежная от этого труда тяжелая, убивающая усталость утоплена в неисчислимом количестве выпитой самогонки. Сам Игнат Хайкин употреблял эту гадость с младых ногтей. И день, с которого начались нынешние мытарства, помнил очень смутно. В этот день Игнат отправился к куму в гости, в поселок Горетовка. Было Игнату двадцать с небольшим годочков, и тогда еще хайкинская кровь молодая кипела, а волосы были целы все.

Как это водится, рюмка за рюмкой, и очутились они с кумом и кумовым двоюродным братом в гостях у одной разбитной бабенки. Бабенка эта выставила на стол еще одну бутыль. Дальнейшее Игнат помнил совсем смутно. Помнил только, что, кажется, из-за этой-то бабенки они с кумом и подрались. А кумов двоюродный братец, не будь дурак, пока двое собутыльников выясняли между собой отношения, увел местную красотку в сарай, к реке. Был месяц май, самый его конец, и погода установилась удивительно теплая. Ночи светлые, запах свежей зелени и цветущей сирени ударял в голову не хуже спиртного. Спохватился Игнат, когда кум свалился под стол и замер. С перепугу подумал, что родственничка своего убил, потом зачем-то схватил со стола огромный кухонный нож с деревянной ручкой и выскочил на улицу. Кинулся к реке и там-то, по словам Игната, все и случилось.

Вроде как поначалу Хайкин вспомнил, что Светка была в сарае уже мертвая. И что, нагнувшись над ней и перепачкавшись в крови, с перепугу бросил в лужу крови нож и кинулся обратно в ее избу. Потом оказалось, что из троих собутыльников Игнат был самый трезвый. Кумов двоюродный брат, тот, что увел Светку в сарай, отработав на ней положенное время, там же, в сарае, свалился без памяти. Наутро нашли еще не протрезвевшего как следует мужика с убитой женщиной почти рядышком и, соответственно, во всем и обвинили. Нож валялся тут же, в луже крови, кумов двоюродный братец ничего, разумеется, не помнил. Того осудили, посадили, а через два года нашли убитым самого кума.

Теперь выходило, что Игнат тогда побежал с ножом в сарай, из ревности зарезал Светку, а уж кума потом, как свидетеля. Странно только, что зарезал спустя два года.

— Ну, а остальные?

— Какие, гражданин следователь, остальные? — моргнул Хайкин.

— Еще восемь? Три женщины здесь, в городе.

— С головой у меня что-то, — часто-часто заморгал Хайкин. — После того дня на голову стал больной. В город приезжал: признаю. Может, я и того их. Городских.

— Трупы были найдены не сразу, — сказал из угла Свистунов. — Он стал их прятать.

— Точно, — моргнул Хайкин. — Чего ж такое не прятать?

— Значит, точно определить, когда эти люди были убиты, невозможно? — спросил он, и голос отчего-то дрогнул.

— Приблизительно. — Руслан встал, подошел к столу. — Весьма приблизительно. В зависимости от степени разложения. Ты, Хайкин, про нож скажи.

— Да, — вдруг спохватился он. — Главное — это нож. Ты ж его взял. Почему не сказал, что, когда кумов братец увел эту Светлану в сарай, не было у него никакого ножа?

— Что ж я, глупый, в тюрьму садиться? — выставил вперед свои шишки Хайкин.

— А сейчас, значит, поумнел?

— Таперечи я с повинной. Каюсь. Как в Ржаксах вы меня взяли, так понял я: все, значит, конец пришел.

— А что точно произошло в Ржаксах?

— Огород с соседом не поделили. Я ему говорю: забор-то отнеси. На метр отнеси. Кажный год все ближе и ближе забор-то.

Свистунов прошелся по комнате взад-вперед, потом вернулся в кресло, оттуда пояснил:

— У него дом поделен на две половины.

— Ну да, — очень охотно сказал Хайкин. — На две, как же. Одна, значит, половина была моих родителей упокойных, царствие им небесное, а другая теткина. Вот, значит, одна мне досталась, а другая родственничку моему.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.