Властитель душ

— Но, Клара, милая, Вардес по-прежнему приносит мне доход.

— Каким образом?

— Его жена платит мне за то, что я держу его взаперти. И на эти деньги мы живем.

— А твои больные? Консультации?

— Год от года дела идут все хуже. Налоги и долги съедают все гонорары.

— А ты не боишься, что несчастный, отчаявшись, убьет тебя? — воскликнула Клара, сжимая его руку.

Дарио покачал головой:

— Его хорошо сторожат.

— Но если случится несчастье, тебе за него хорошо заплатят, не так ли? — спросила Клара.

Он ласково ответил:

— Без сомнения.

— Я тебя боюсь, Дарио.

Он снова покачал головой, на усталом лице промелькнула жалость.

— Бедная моя Клара, ты твердишь заученный урок. Говоришь не своими словами, а словами нашего сына. Да, ему стало бы страшно, если бы он узнал, если бы догадался. И по-другому быть не может. Вспомни меня в его годы… Я скажу тебе только одно: он всегда ел досыта. Поэтому мы никогда не сможем понять друг друга.

В возбуждении Дарио расхаживал по комнате.

— Он избалован, забалован… Знаешь, что говорил мне тесть? «Если ребенок спит на матрасе, а не на земле, он слаб, избалован и не способен бороться как следует».

— Дарио, но зачем же нужно бороться?

— Зачем? Ты меня об этом спрашиваешь, Клара? Что бы со мной сталось, если бы я не умел бороться? Ты же помнишь, мы были нищими, голодными, жалкими эмигрантами, теперь мы стали богатыми, могущественными, уважаемыми, — сказал он с гордостью, оглядывая красивую обстановку, высокие потолки, роскошные обои, словно искал поддержки в материальных знаках своего преуспеяния. — Что сталось бы с Даниэлем, если бы меня останавливала жалость или брезгливость?

— Замолчи, Дарио! Ты говоришь и сам себе не веришь. Ты не такой, Дарио. Что с тобой случилось?

— Я прожил жизнь, — ответил он с горечью.

— Миленький, — начала она по-русски, и он посмотрел на нее с удивлением, вот уже много лет они говорили между собой только по-французски, — каждый день ты давал мне хлеб, потом ты дал мне богатство, ребенка, который уцелел, ты дал мне счастье. Да, счастье, потому что на свой лад ты любил меня. Теперь, когда я на пороге смерти, ты можешь дать мне только покой, Дарио. Я боюсь.

— Чего? Скандала? Успокойся, Клара, не будет никакого скандала. Элинор — богатая могущественная женщина. Она умеет давать деньги кому нужно и сколько нужно. С ней можно не беспокоиться. И потом, все было сделано с максимальной осторожностью.

— Даниэль может донести на тебя, — сказала она тихо.

— Никогда! Ты прекрасно знаешь. Он никогда не сделает этого. Ради тебя.

— А тебе не будет перед ним стыдно?

— Ерунда! Пусть говорит, что хочет! Когда я умру, он получит состояние и простит, что я был мерзавцем. Лучший из отцов, не оставив детям ничего, кроме воспоминания о его добродетелях, не заслужит доброго слова, поверь мне. «Конечно, он был честен, — скажет сынок. — Никто не спорит. Но почему он не подумал обо мне? Неужели не был способен добыть денег? Он был слаб… Излишне порядочен…» Дети таковы, поверь. И поэтому, Клара, мой любимый, старинный, верный друг, я не отпущу Вардеса ни ради тебя, ни ради Даниэля…

28

— Сколько я должна вам, доктор? — осведомилась пациентка.

— Пятьсот франков, мадам, — ответил Дарио Асфар.

Стареющая женщина расстегнула сумочку и протянула деньги. Поджав губы, она смотрела на него возмущенно, словно бы говоря: «Шарлатан! Дорого же ты продаешь надежду!»

Но в глубине души она ему доверяла. Глаза, голос, улыбка Дарио внушали доверие. Она столько слышала о его чудесных исцелениях! Он брался исключительно за капризные болезни нервной системы, которым тысяча терапевтов ставит тысячу диагнозов. И если вдруг исчезнувшая болезнь возрождалась в новой форме, если возникал новый невроз, никто не осуждал доктора; храня чувство благодарности за купленные несколько месяцев, несколько лет передышки.

Дарио смял в руке купюру, приподнял портьеру, закрывающую дверь в приемную, и пропустил пациентку, еще раз отметив желтый цвет лица, запавшие глаза, неуверенную походку. Она проковыляла к двери. Пациентов в приемной было немного. У самой двери ждала своей очереди женщина, одетая в черное. Он посмотрел на нее и пригласил в кабинет.

Придержал перед ней дверь. Опустив голову, она прошла мимо него. Узнать ее он не узнал, лицо было в тени, но невольно вздрогнул. Одна-единственная женщина в мире двигалась так спокойно, так плавно и так склоняла длинную красивую шею, которую Дарио не мог не заметить, несмотря на черную шляпу с полями.

— Мадам Вардес!

Да, это была Сильви. Они не виделись пятнадцать лет. Должно быть, теперь ей под пятьдесят. Немалый возраст для женщины.

Она села. Он зажег лампу, чтобы лучше ее рассмотреть. Весенний день нахмурился, собиралась гроза. Дарио всматривался в лицо без тени пудры, без капли краски, в лицо женщины, которая не хочет нравиться, — благородные нежные черты, чуть увядшая кожа, большие глаза, смотрящие так ясно, так мудро.

Сильви была бледна, сосредоточенна. Опущенные веки подрагивали.

— Вы? Сильви! Господи, как давно…

— Да, очень давно, — подтвердила она.

Она стала еще бледнее. И медленно скрестила руки. Он вдруг подумал, что дорого бы дал за то, чтобы снять с ее рук черные перчатки, которые скрывали ее пальцы. Как хороши ее руки! Носит ли она по-прежнему бриллиант, который тогда его завораживал?..

— Думаю, вам известно, что я знакома с Даниэлем? Он часто приходит ко мне. Мы с ним добрые друзья. Он ведь говорил вам?

Дарио кивнул:

— Сын сказал, что вы познакомились год назад. И больше никогда не говорил о вас. Даниэль… не слишком откровенен со мной…

— Однако я пришла по его просьбе.

— Я не понимаю…

— Взгляните на меня.

Он поднял на нее красивые глаза с длинными женственными ресницами, столь неподходящими для его сухого злого восточного лица.

— Я пришла от имени Даниэля, ради моего бывшего мужа. Даниэль просил меня узнать, справедливы ли те слухи, что ходят о насильственном лишении свободы Филиппа. Я виделась с Ангелом Мартинелли. Я получила от него письмо. Дарио, если вы не хотите скандала, боитесь суда, оставьте Филиппа в покое. Я добьюсь от него молчания.

У Дарио слова застревали в горле, но он заговорил:

— Оставьте Вардеса там, где он есть. Для суда вы вооружились письмом старого пьяницы и его болтовней? Я его не боюсь.

— Против вас выступят французские врачи. Вы знаете, что вас обвиняют в шарлатанстве. Против вас будут психиатры Венской школы, они обвинят вас в плагиате и дискредитации их теорий. Против вас будут свидетельствовать долги и ваш образ жизни.

— Могу себе представить. Но за меня деньги Элинор, круговая порука, связи во влиятельных авторитетных кругах. Поверьте, дорогая Сильви, это гораздо весомее.

— Дарио, скандал вас погубит.

— Пусть! Я начал игру и проиграл, ничего страшного.

— Я подам жалобу, как только выйду отсюда, если вы не пообещаете выпустить Вардеса, — твердо сказала она.

— Вы грозите огнем утопающему. Как только Вардес окажется на свободе, жалобу подаст он.

— Нет, он не подаст. Я за это ручаюсь. Судебные заседания, экспертизы, месяцы ожидания, двусмысленные издевательские статьи пугают его куда больше, чем вас. Оказавшись на свободе, вернув себе возможность располагать своим состоянием, он покинет Францию и окончит свои дни за границей. Я уверена в этом. Вы больше никогда о нем не услышите.

— Что вам Вардес? Он вам изменял, он вас бросил. Он слаб, испорчен, зол. Если он не сумасшедший, то по меньшей мере двадцать лет живет на грани безумия. Что хорошего он может сделать? Кому помочь? Вспомните ту ночь в «Каравелле», больную Клод, ваше одиночество… Почему? Во имя чего, во имя какой любви вы его прощаете? Он принуждал вас делить с ним его грязную жизнь, — прибавил Дарио, понизив голос. — Думаю, он бывал с вами груб точно так же, как с жалкими созданиями, которых подбирал на тротуаре. Он никогда не бил вас?