Онича

«Когда же мы приплывем?» May не знала. Вчера, позавчера она спрашивала у м-ра Хейлингса. Тот говорил о днях, неделях. О выгрузке товаров, о других портах, о других днях ожидания. Финтан почувствовал растущее нетерпение. Он уже хотел доплыть туда, в этот порт в конце путешествия, в конце африканского берега. Хотел сойти на сушу, углубиться за темную береговую линию, пересечь реки и леса до Оничи. Магическое имя. Магнетическое имя. Ему невозможно сопротивляться.

May говорила: «Когда будем в Ониче…» Очень красивое имя и очень таинственное, как лес, как излучина реки. У бабушки Аурелии в Марселе, над ее пухлой кроватью висела картина — поляна в лесу с отдыхающим стадом оленей. Всякий раз, когда May говорила об Ониче, Финтан думал, что там всё должно быть так же, как на той поляне, с зеленым светом, который пробивается сквозь листву больших деревьев.

«Он там будет, когда приплывем?»

Финтан никогда не называл Джеффри иначе. Не мог произнести слово «отец». Сама May называла Джеффри то по имени, то по фамилии — Аллен. Это было так давно. Может, она его уже и не узнает.

Теперь Финтан смотрел, как она спит в полутьме. После жара ее лицо выглядело совсем помятым, как у ребенка. Намокшие от пота волосы разметались, лежали крупными темными кольцами.

И незадолго до рассвета началось очень плавное, очень медленное движение. Финтан не сразу сообразил, что «Сурабая» отплывает. Судно скользило вдоль причалов, шло к выходу из гавани, к Кейп-Косту, Аккре, Кете, Ломе, Пти-Попо. Они плыли к устью большой реки Вольты, к Котону, к другим устьям, изливавшим грязь в океан, к устью реки Нигер.

Было уже утро. Корпус «Сурабаи» вибрировал от толчков шатунов, горячий ветер отгонял дым на корму, у Финтана воспалились глаза от бессонницы. На палубе, перегнувшись через планширь, он пытался разглядеть пепельно-серое море и убегавший назад черный берег в облаках крикливых птиц. Впереди, на грузовой палубе, кру, га, йоруба, ибо, дуала еще лежали, завернувшись в одеяла и положив головы на свои узлы. Женщины уже проснулись и, сидя на корточках, кормили грудных младенцев. Слышалось детское хныканье. Еще одно мгновение — и мужчины возьмут свои остроконечные молоточки, и вечно ржавые железные шпангоуты и крышки люков отзовутся гулом, словно корабль — гигантский барабан, гигантское тело, трепещущее от беспорядочных ударов своего многочастного сердца. И May повернется на койке, мокрой от пота, вздохнет, быть может, и позовет Финтана, чтобы он ей дал стакан воды из графина, стоящего на столике красного дерева. Все тянулось так долго, так медленно по колее бесконечного моря, такого разного и при этом одного и того же.

В Котону May и Финтан прошлись по длинной дамбе, разрезавшей волны. В порту стояло много судов под разгрузкой. А дальше — лодки рыбаков, окруженные пеликанами.

May надела легкое платье, то самое, в котором купалась в Такоради. На рынке в Ломе она купила себе новую соломенную шляпу. О пробковом шлеме и слышать не хотела. Говорила: «Пускай такое жандармы носят». Финтан надевать шляпу отказался. Его прямые каштановые волосы, ровно подстриженные на лбу, сами казались шапкой. После купания в Такоради он уже не слишком хотел сходить на землю. Оставался на палубе с помощником капитана Хейлингсом, который наблюдал за разгрузкой товаров.

Небо было низким, молочно-серым. С первых же часов дня начиналась одуряющая жара. На причалах докеры громоздили выгруженные ящики и готовили к погрузке кипы хлопка, мешки с арахисом. Грузовые стрелы поднимали полные товаров сетки. На грузовой палубе уже никого не было. На берег сошли и мужчины, и женщины со своими младенцами, примотанными к телу покрывалами, с узлами на голове. Стояла странная тишина, остов и корпус корабля перестали резонировать, машины остановились. Слышалось только непрерывное гудение генератора, двигавшего грузовые стрелы. Через широко открытые люки стал виден трюм, вздымающаяся пыль, освещенная электрическими лампочками.

— May, ты куда?

— Скоро вернусь, любовь моя.

Финтан, томимый дурным предчувствием, смотрел, как она спускается по наружному трапу, а вслед за нею гнусный Джеральд Симпсон.

— Идем! Прогуляемся по дамбе, посмотрим город.

Финтан не хотел. У него сжималось горло, он сам не понимал почему. Быть может, потому, что однажды так оно и случится, придется спуститься по трапу, войти в город, а там будет ждать тот человек и скажет: «Я Джеффри Аллен, я твой отец. Пойдем со мной в Оничу». А еще, когда он смотрел на светлый силуэт May, ее белое платье надувалось от ветра, как парус. Подав руку англичанину, она слушала его разглагольствования об Африке, о чернокожих, о джунглях. Это было невыносимо. Тогда Финтан закрылся в каюте без иллюминатора, зажег ночник и начал писать историю в тонкой тетрадке для рисования жирным карандашом. Сначала вывел заглавие печатными буквами: ДОЛГОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ.

Потом приступил к самой истории: ЭСТЕР. ЭСТЕР ПРИПЛЫЛА В АФРИКУ В 1948 ГОДУ. ОНА СПРЫГИВАЕТ НА ПРИЧАЛ И ИДЕТ В ЛЕС.

Это было хорошо — писать историю, закрывшись в каюте, среди полной тишины, при свете ночника, чувствуя солнечный жар, исходящий от неподвижного корпуса корабля.

КОРАБЛЬ НАЗЫВАЕТСЯ НИГЕР. ОН ПОДНИМАЕТСЯ ПО РЕКЕ МНОГО ДНЕЙ.

Финтан чувствовал жжение солнца на своем лбу, как когда-то давно, в Сен-Мартене. Боль в точке между глаз. Бабушка Аурелия говорила, что там третий глаз, чтобы читать будущее. Всё это было таким далеким, таким давним. Словно никогда и не существовало. Эстер идет через лес, полный опасностей, ее подстерегают леопарды и крокодилы. ОНА ПРИХОДИТ В ОНИЧУ. ТАМ УЖЕ ГОТОВ БОЛЬШОЙ ДОМ, С ОБЕДОМ И ГАМАКОМ. ЭСТЕР ЗАЖИГАЕТ ОГОНЬ, ЧТОБЫ ПРОГНАТЬ ДИКИХ ЗВЕРЕЙ. Время было ожогом, который двигался по лбу Финтана, как когда-то летнее солнце, поднимаясь высоко-высоко над долиной Стуры. У времени был горький вкус хинина, едкий запах арахиса. Время было холодным и сырым, как застенки каторжников на острове Горэ. ЭСТЕР СМОТРИТ НА ГРОЗЫ НАД ЛЕСОМ. КАКОЙ-ТО НЕГР ПРИНЕС КОШКУ. I AM HUNGRY [10], ГОВОРИТ ЭСТЕР. ТОГДА ВОТ ТЕБЕ КОШКА. ЧТОБЫ ЕСТЬ? НЕТ, ДЛЯ ДРУЖБЫ. Пришедшая ночь остудила солнечный ожог на лбу Финтана. Он услышал голос May в коридоре, резкий выговор Джеральда Симпсона. Снаружи было прохладно. Электрические вспышки беззвучно чертили зигзаги по небу.

На палубе первого класса стоял м-р Хейлингс, голый по пояс, в шортах цвета хаки. Курил, глядя на работу грузовых стрел.

— Что ты тут делаешь, Junge? [11]Маму потерял?

Он схватил мальчика за голову. Мощные руки стиснули Финтану виски и тихонько приподняли его, так что ноги оторвались от палубы. Увидев это, May вскрикнула:

— Нет! Вы же мне малыша покалечите!

Помощник капитана засмеялся и стал раскачивать Финтана, держа за голову.

— Это им только на пользу, мадам, растут лучше!

Финтан вывернулся. С тех пор, завидев м-ра Хейлингса, оставался на расстоянии.

— Смотри, вон там канал Порто-Ново. В первый раз я им проходил совсем молодой. Мы тогда крушение потерпели. — М-р Хейлингс показывал на горизонт, на острова, затерянные в ночи. — Наш капитан выпил, понимаешь, и посадил судно на песчаную отмель, поперек, из-за отлива. Наша посудина перегородила канал, и никто больше не мог пройти в Порто-Ново! Вот была потеха!

В тот вечер на «Сурабае» был большой праздник. Отмечали день рождения Розалинды, жены одного английского офицера. Капитан всё подготовил. May была очень возбуждена. «Представляешь, Финтан, танцы! В салоне первого класса будет музыка, все могут прийти». Ее глаза блестели. У нее был вид школьницы. Она долго подбирала платье, жакет, туфли. Напудрилась, накрасила губы, долго расчесывала свои красивые волосы.

После шести часов стемнело. Голландские матросы развесили гирлянды лампочек. «Сурабая» стала похожа на большой торт. Ужина в этот вечер не было. В большом красном салоне первого класса кресла отодвинули к стенам, длинный стол накрыли белыми скатертями. На стол поставили букеты красных цветов, корзины с фруктами, бутылки, подносы с закусками, украсили салон бумажными гирляндами, а в углу гудел, как самолет, большой вентилятор.

10

Я голодна ( англ.).

11

Юнга ( голл.).