Онича

Она ждала в ночи, прижав руки к лицу, чтобы не видеть колеблющегося света лампы. В ночи, когда все человеческие звуки умолкали, оставался лишь легкий, прерывистый рокот барабанов, и ей казалось, будто она слышит шум большой, похожей на море реки. Или же это было воспоминание о шуме волн в Сан-Ремо, в комнате с полуоткрытыми ставнями. Море ночью, когда было слишком жарко, чтобы спать. Она хотела показать Джеффри края, в которых родилась, Фьезоле на мягких холмах близ Флоренции. Она хорошо знала, что уже ничего там не найдет, никого, даже воспоминаний о своих отце и матери, которых никогда не знала. Быть может, Джеффри потому и выбрал ее, что она была одна и ей не надо было, как ему, отрекаться от своей семьи. Бабушка Аурелия, в Ливорно, в Генуе, всего лишь воспитала ее, а тетя Роза даже не была сестрой Аурелии, просто сварливая, озлобленная старая дева, с которой та делила свою жизнь. May встретила Джеффри Аллена весной 1935 года, в Ницце, когда он путешествовал, закончив учебу в Лондоне на инженера. Он был высокий, худощавый, романтичный, без денег и без семьи, как и она, потому что порвал со своими родителями. Она была без ума от него и последовала за ним в Италию, в Сан-Ремо, во Флоренцию. Ей исполнилось всего восемнадцать лет, но она уже привыкла все решать сама. Сама захотела ребенка, сразу же, только для себя, чтобы не оставаться больше в одиночестве, и ничего никому не сказала.

Это было хорошо — снова думать о том времени в ночной тишине. Она вспоминала, о чем он говорил тогда — как ему не терпится уехать в Египет, в Судан, добраться до Мероэ, пройти по следу его народа. Он говорил только об этом, о последнем нильском царстве, о чернокожей царице, которая прошла через пустыню до самого сердца Африки. Говорил так, словно ничто в реальном мире не имело значения, словно свет легенды блистал ярче зримого солнца.

В конце лета, когда ребенок уже рос в ее животе, они поженились. Аурелия дала разрешение — хорошо знала, что ничто не может помешать May. А Роза прошипела: «Porco inglese», потому что была завистлива, так и не сумев выйти замуж.

Джеффри Аллен сразу же уехал в Западную Африку, на реку Нигер. Он подал заявление на освободившееся место в компании «Юнайтед Африка» и был принят. Ему предстояло заниматься делами, покупать и продавать, но, главное, он смог бы осуществить свою мечту — подняться по течению времени до того места, где царица Мероэ основала новый город.

May хранила все его письма. Ее охватывала такая дрожь восторга, что она читала их вслух, одна в своей комнате в Ницце.

Шла война, в Испании, в Эритрее; мир охватило безумие, но ничто не имело значения. Джеффри был там, на берегу большой реки, собирался раскрыть тайну последней царицы Мероэ. Готовил переезд May, говорил: «Когда мы оба будем в Ониче…» Тетя Роза скрипела: «Porco inglese, сумасшедший! Вместо того чтобы приехать, заняться тобой! И ребенком, который вот-вот родится!» Ребенок родился в марте. May написала тогда длинное письмо, почти роман, чтобы все ему рассказать о родах, об имени, которое выбрала из-за Ирландии [22], о будущей жизни. Но ответ задерживался. Страна увязала в забастовках. Денег не хватало. О войне говорили всё больше и больше, на улицах Ниццы устраивали манифестации против евреев, газеты были полны ненависти.

Когда Италия вступила в войну, из Ниццы пришлось бежать, найти пристанище в горах, в Сен-Мартене. Из-за Джеффри надо было таиться, сменить фамилию. Говорили о лагерях для военнопленных, где содержались англичане, в Борго-Сан-Далмаццо.

Будущего больше не было. Только каждодневное молчание, поглощавшее историю. May думала о чернокожей царице Мероэ, о невозможном переходе через пустыню. Почему Джеффри не с ней?

Это были далекие, странные годы. Теперь May добралась до реки, приехала наконец в ту страну, о которой грезила так долго. И всё стало до ужаса заурядно. «Олливант», «Чанраи», «Юнайтед Африка» — неужели ради них стоило жить?

* * *

Африка жжет, как тайна, как лихорадка. Джеффри Аллен не может оторвать взгляд ни на миг, не может грезить ни о чем другом. Это лицо, иссеченное знаками итси, лицо-маска умундри. По утрам на причалах Оничи они ждут, застыв на одной ноге, словно обожженные статуи, посланцы Чуку [23] на земле.

Из-за них-то Джеффри и остался в этом городе, несмотря на отвращение, которое внушает ему контора «Юнайтед Африка», несмотря на Клуб, несмотря на резидента Ралли, его жену и их собачонок, которые едят только говяжью вырезку и спят под противомоскитной сеткой. Несмотря на климат, несмотря на рутину Пристани. Несмотря на разлуку с May и сыном, родившимся и выросшим вдали от него, для которого он всего лишь чужак.

Они на причалах каждый день, с рассвета, ждут неизвестно чего, пирогу, которая отвезет их вверх по реке, доставит им таинственное послание. Потом уходят, исчезают, шагая сквозь высокие травы, на восток, в Авгу, в Оверри. Джеффри пытается говорить с ними — несколько слов на ибо, фразы на йоруба, на пиджине, — но они, по-прежнему безмолвные, хотя и не высокомерные, просто отстраненные, быстро исчезают, шагая гуськом вдоль реки, теряясь в высоких травах, пожелтевших от засухи. Они, умундри, ндинзе, «предки», «посвященные». Народ Чуку, солнца, окруженного сиянием, как отец окружен своими детьми.

Это знак итси. Именно его Джеффри увидел на лицах, впервые приехав в Оничу. Знак, вырезанный на человеческих лицах, как письмена на камне. Он вошел в него, коснулся сердца, пометил, врезался в слишком белое лицо, в кожу, не знавшую ожога с самого рождения. Но теперь он чувствует этот ожог, эту тайну. Мужчины и женщины народа умундри, такие неуместные на улицах Оничи, блуждающие по засыпанным красной пылью улочкам, меж купами акаций, со своими козьими стадами, своими собаками. Лишь некоторые из них носят на лице знак своего предка Ндри, знак солнца.

Вокруг них безмолвие. Но как-то раз один старик по имени Мозес, помнивший об Аро-Чуку и оракуле, рассказал Джеффри историю первого Эзе Ндри в Агулери: в то время, говорил он, не было еды, и людям приходилось есть траву и землю. Тогда Чуку, солнце, послал с неба Эри и Намаку. Но Ндри не был послан с неба. Ему пришлось ждать на муравейнике, потому что земля была сплошным болотом. Он жаловался: «Почему у моих братьев есть пища?» Чуку отправил человека из Авки с кузнечными орудиями, мехами, раскаленными углями, и человек смог осушить землю. Эри и Намаку пищу давал сам Чуку, они ели то, что называют азу игве, спина неба. Те, кто это ест, никогда не спят.

Потом Эри умер, и Чуку перестал посылать азу игве, спину неба. Ндри проголодался, стонал. Чуку сказал: «Подчинись мне, не раздумывая, и ты получишь пищу». «Что я должен сделать?» — спросил Ндри. Чуку сказал: «Ты должен убить твоего старшего сына и старшую дочь и похоронить их». Ндри ответил: «То, что ты от меня требуешь, ужасно. Я не могу этого сделать». Тогда Чуку отправил к Ндри Диоку, а Диока был отцом посвященных, тем, кто вырезал первый знак итсина лицах. И Диока пометил лица детей. Тогда Чуку сказал Ндри: «Теперь сделай то, что я приказал». И Ндри убил своих детей и выкопал для них две могилы. Прошли три недели по четыре дня, и на могилах появились молодые ростки. Из могилы старшего сына Ндри выкопал ямс. Испек его и съел, и это было превосходно. Потом он впал в такой глубокий сон, что все решили, будто он умер.

На следующий день Ндри выкопал из могилы дочери корень коко [24] , съел его и снова заснул. Поэтому ямс называют сыном Ндри, а корень коко — дочерью Ндри.

Вот почему еще и сегодня каждый эзе ндри должен помечать лицо своего старшего сына и старшей дочери знаком итсив память о первых детях, которые в смерти своей принесли пищу людям.

22

В 1920-х годах в Ирландии с новой силой вспыхнула борьба за выход ее из Соединенного Королевства, которая увенчалась принятием в 1937 году конституции независимой Республики Ирландия. Финтан (Мудрый) — в ирландской мифологии прародитель, прибывший в Ирландию до Всемирного потопа с внучкой Ноя Кессаир.

23

Чуку— у восточнонигерийской народности ибо верховное божество, прародитель всех богов.

24

Местное название (koko) колоказии съедобной, иначе таро, тропического растения с крупными, весом до четырех килограммов, мучнистыми клубнями.