Страница 31 из 43
В племени уичоль из Найярита поныне сохранился самый подлинный, за долгие столетия не претерпевший изменений рассказ об этом мистическом наследстве: Мара'акаме, подручный шамана, блуждает по свету в поисках дома солнца, жилища Татевари, Нашего Дедушки, первого шамана. Венцом его странствия становится настоящее сошествие в ад, в итоге которого он получает доступ к знанию, воплощенному в форме друзы горного хрусталя, символизирующей костные останки его предков.
Для американских индейцев путешествие как обряд инициации наряду с сюжетами о выходе всего сущего из чрева богини — один из основополагающих мифов. Он тесно связан с космогоническими представлениями в доколумбовых религиях, где мироздание тройственно: это небо, земля и нижний мир. Каждое из царств символизирует какой-нибудь представитель животного мира: птица, змея (или черепаха), броненосец (или крот). В этом разделении нижний мир — самый важный, отсюда является на свет все сущее и сюда же нисходят ради встречи с навсегда ушедшими предками.
Путешествие шамана как обряд инициации, кроме всего прочего, завершает цикл оплодотворения. Обитель мертвых, например, в мифологии уичоль — место, где сексуальность возвращается к своему истоку. Сойти в преисподнюю — это вернуться в матку земли-прародительницы, где спрятана тайна всякой жизни. Там совершается то, о чем все мечтают: встреча душ умерших и еще не рожденных, как ее живописуют легенды ацтеков, майя, пурепеча, позволяющие уловить мощное ритмичное колебание вселенной, ее дыхание. Эту тему мы постоянно обнаруживаем в искусстве коренных жителей Америки, находим в «Пророчествах Чилам-Балама» и в поэзии Несауалькойотля. Нельзя считать случайным совпадением тот факт, что первые календари тольтеков и майя-ица согласованы с годовыми ритмами Венеры. Эта героическая планета, воплощение цивилизационных достижений Кецалькоатля и Кукулькана или деяний Урендекауэкары, бога войны древних пурепеча, совершает по небу путь, сходный с мифологическим путешествием первого шамана, просвещая смертных, озаряя путь тем, кто предан близкими и отдан на заклание, чтобы, возвещая людям о наступлении новой эры, возродиться к жизни вместе с солнцем в конце каждого цикла из 104 лет.
Несомненно, что после бедствий конкисты индейская Америка полнее всего сохранилась именно в своих мифах. В старинных текстах, в кодексах, составленных первыми клириками, и в индейских, как, например, «Пополь-Вух» («Книга народа»), «Пророчества Чилам-Балама» или «Описание Мичоакана», культура Мезоамерики может почерпнуть множество бесценных сведений. Читая стихи сестры Хуаны Инес де ла Крус, нельзя не вспомнить гимнов народа науатль. Невозможно понять мексиканскую революцию и фрески великих художников Диего Риверы и Мануэля Ороско, не помня о творческой мощи и одержимости смертью, пронизывающих скульптурные композиции ацтеков и майя.
В латиноамериканской литературе мифы и легенды дали рождение особому жанру, костумбризму (от испанского «costumbre» — обычай), прошедшему путь от первых «фольклорных» романов аргентинца Мартина Фьерро и мексиканских «Бандитов с Рио-Фрио» до произведений Хуана Рульфо.
Мигель Анхель Астуриас, гватемальский романист, нобелевский лауреат 1967 года, — вот кто, пожалуй, довел моду на костумбризм до ее высшей точки. В его творчестве отразилась среда, традиционная по сути, напрямую соотнесенная с мироощущением континентальных индейцев, и при всем этом его проза не служит чисто идеологическим целям и не претендует на какую-то особенную экзотичность. Писатель проникает в сердцевину человечьей натуры, добираясь до глубинных истоков мук и радостей бытия. В романах «Люди маиса» и «Мулатка как мулатка», в знаменитой «банановой трилогии» и прежде всего в «Зеленом Папе» декорация и сущность драмы всегда одна и та же. Это одиночество индейцев, вечных иностранцев в испорченном современном мире, где выгода всегда во главе угла. Предназначение человека этого общественного слоя, земледельца и мистика, все еще укладывается в границы старинных пророчеств. Романы Астуриаса — это верная транспозиция в художественную плоть легендарной «Baile de la conquista» («Пляски конкисты»), театрализованной схватки неверных и христиан, где первые выступают (по крайней мере, на взгляд вторых) как полчище исчадий Сатаны, зато себя завоеватели мнят воинами святого Иакова. Это гимн вечному поражению вождя Текума, последнего бойца из племени майя-киче, павшего в схватке с «аделантадо», военным наместником, который высокопарно именуется «солнцем». Этого подручного Эрнана Кортеса звали Педро де Альварадо.
Астуриаса всегда отличал интерес к индейской мифологии. Одной из его первых книг был сборник «Легенды Гватемалы», небольшая книжка, поэтичная и полная юмора, которую Поль Валери характеризует как «смесь знойной природы, невнятной ботаники, индейской магии и теологии Саламанки».
Его воображение черпает для себя пищу из сокровищницы фольклора, но иногда он заново изобретает мифы, достойные древних, как это делал Ах Бобат, Великий мастер красноречия в классическом обществе майя. У Астуриаса Гаспар Илом, крестьянский касик из романа «Люди маиса», или Гойо Йик, Слепец, кажется, вышли непосредственно из «Пророчеств Чилам-Балама», — это все полубоги, блуждающие по своей охваченной огнем стране, неся на плечах груз сверхчеловеческих скорбей.
«Земля Илома пахла свежесрубленным деревом. Или тем же стволом, сожженным при расчистке поля под пар.
Желтые кролики в небе, желтые кролики в воде, желтые кролики в лесу.
Глаз он не открывал, они уже были широко распахнуты, готовые выпрыгнуть за линию ресниц. Он чувствовал ритм ударов топора. Но даже не подумал пошевельнуться, сглотнуть слюну, потрогать собственное закоченелое тело, боясь убедиться в последствиях ледяного объятия, а пуще того — нащупать глубокие следы, оставленные яростно сжимавшей его змеей.
Светлая ночь сеяла вокруг капельки пахучих благовоний, падавшие на тростниковые заросли. Его жена казалась лишь маленьким холмиком на циновке, она спала, уткнувшись носом в землю, словно опасалась глотнуть пламени, разлитого вокруг».
Астуриас уверен, что индустриальный мир не всесилен и не может побеждать без конца. Угасание и разорение великих банановых кампаний в «Зеленом Папе» выглядит справедливой расплатой за трагическую гибель Хуана Гарсиа, мятежного крестьянина, убитого людьми из охраны крупных землевладельцев.
Для большинства латиноамериканских современных романистов — перуанца Хосе Мария Аргедаса, гватемальца Астуриаса, мексиканца Ревуэльтаса — бунт крестьян против властного наступления современной индустрии не столько предвещает революцию, сколько воспринимается ими как долг перед утраченным прошлым. Преданность своему наследию для них — способ продолжать «Пляску конкисты», где противостоящие силы добра и зла лишь дополняют дуг друга, осуществляя вечный круговорот времен, медленно возвращающий индейцам, наперекор повседневной суете, их былое магическое могущество.
В своей работе «Столкновение противоположностей» («Audiencia de los confines») Мигель Анхель Астуриас предлагает ключ к разгадке драмы конкисты: испанцы ступили на берег Нового Света с крестом, который по их представлениям являлся «истинным» крестом Христовым («Vera Cruz»), но на самом деле то был крест сораспятого со Спасителем злого разбойника («Mal Ladron») и потому принес на покоренную землю смерть, рабство и разрушение.
Перуанца Хосе Мария Аргедаса соединяют с миром коренных народов Америки еще более тесные узы. В своем творчестве он пользуется приемами костумбризма, но уникальный житейский опыт позволяет ему преодолеть рамки этого метода. Родившийся в Андауайласе, маленькой деревушке в Андах, он с детства впитал индейскую культуру, и мифологическое прошлое народа стало источником его творчества. В своих произведениях он прославляет коренных обитателей континента и ведет счет бедам, что принесла с собою испанская цивилизация. Его описание мира кечуа достойно профессионального антрополога, и это неудивительно: Хосе Мария Аргедас был еще и ученым, специалистом по музыкальному фольклору и музыкальной этнографии, к тому же он бегло говорил на кечуа. Как его первые рассказы «Праздник крови», «Рума Юпау», так и последние созданные им произведения вроде «Агонии Разу-Нити» — это еще и подробнейшие исследования фольклора Кордильеров.