Страница 16 из 137
II Лил гулкий дождь. Вдоль ржавых желобов Свергались с монотонным плеском струи. Последний человек, торчавший на углу С своей столетней неизменной фразой: «Пальто резиновое, может быть, вам надо?», Давно исчез и жалобно храпел В подвале под тряпичным одеялом… На мертвой площади в зловещие лари Врывался вихрь и хрипло в щелях выл. Гремели вывески. На лужах билась рябь. Патруль укрылся в банковском подъезде. Далекие ночные фонари Перекликались бледными лучами… * * * По улице шел бритый человек С портфелем вечным, стиснутым под мышкой. Косящий дождь, заборы, ребра стен И плеши луж его не угнетали. Он был лишь зрителем — как будто перед ним Чернела четкая, старинная гравюра. Ему казалось: к этой жизни злой С войной и голодом, болезнями и грязью Такой пейзаж подходит до смешного… Он возвращался от знакомого врача: Шагая вкось по комнате угрюмой, Врач говорил ему, что там и сям В кварталах старых вспыхнули болезни, Что люди мрут в зловонной тесноте, Что мало рук, что иссякают средства… Американец быстро про себя Перебирал, шагая вдоль заборов, Кому писать, кто даст и кто не даст, И как верней беду схватить за глотку. Он шел к себе — работать до утра,— Он иногда любил работать ночью… * * * Но вдруг во тьме среди подъема в гору, Пять силуэтов заградили путь: Безмолвная игра. Смысл и без слов был ясен. Он прыгнул вбок, сжал браунинг в ладони,— Тьма, пять зверей и ни души кругом… В портфеле — документы, письма, деньги, Фонарь проклятый у врача остался,— А в темноте, увы, плохая драка… Что ж, надо защищаться. Тусклая луна Сквозь тучу рваную блеснула вдруг по склону… Как он упал, увы, не знал он сам, Кого-то в грудь ногой, как пса, отбросил, И, лежа на плече в ночной грязи, Тупую боль в боку вдруг ощутив, Приподнялся на локте, стиснул рот И вытянул вперед стальную руку: Рванулся сноп мгновенного огня, За ним — другой, и третий, и четвертый…— Треск разорвал молчание холмов, Клубком сплелись крик, хриплый стон и брань, Кого-то волокли в дыру забора — Поспешный шорох шлепающих ног, Далекий хруст кустов… и тишина. Американец вытер влажный лоб, Встал на колено, быстро чиркнул спичкой: Рука в крови, портфель пробит ножом, Бок? Ничего… Саднит, — но так, не очень. Встряхнулся, встал и медленно пошел Назад к врачу дорогою пустынной. «Собаки! Впятером на одного… Трусливые ночные обезьяны — Ограбить даже толком не умеют!» * * * Служанка-полька вышла на звонок И, на груди придерживая платье, Невольно отшатнулась: «Матерь Божья!» И в самом деле странная картина — Недавний гость их, прислонясь к перилам, В грязи, как негр, валявшийся в канаве, Ее же успокаивал глазами И быстро палец приложил к губам. В квартире вспыхнула ночная суета, Склонясь к клеенке узкого дивана, Врач обнажил темневший кровью бок: — «Ну, пустяки. Удар был не испанский. Или, верней, портфель вас спас, мой друг. Я ведь просил остаться у меня… Кто по ночам теперь по Вильно рыщет? Ночные сторожа — и те, забившись в будки, Рассвета ждут и проклинают ночь». * * * Американец распрямил колени И, отдыхая после перевязки, Ему глазами на пол указал, Где, колесом раскинув рукава, Пальто валялось грязное у кресла: «В кармане трубка и табак. Спасибо». Сквозь нос пуская пряди голубые, Под абажур струящиеся вверх, Гость вдруг привстал и куртку застегнул: «Я отдохнул. Благодарю — прощайте!» Врач вспыхнул: «Сумасшедший человек! Куда же вы? Ей-Богу, странный спорт…» Американец, одеваясь, усмехнулся: «Я не игрок, и я в своем уме. Напрасно вы шумите. Дождь утих… А те трусливые полночные гиены Давно рассеялись, поверьте мне, во тьме И где-нибудь в харчевне за рекой Дрожат от страха и зализывают раны. Другие? Что ж… Кто может запретить Своим путем домой мне возвращаться?» И, отклонив настойчивые просьбы, Он вежливо простился, взял фонарь, По лестнице спустился осторожно И тою же дорогою обратно Пошел к себе, спокойный, словно дог. III За окнами осклизлый скат холма. Размытой глины рваные зигзаги Сбегали вниз к промокнувшим мосткам. Рябина реяла уныло на юру. Колючей проволоки темные узоры Края холма сетями заплели. Прильнув к стеклу балконной старой двери, Пробитой пулями почти у потолка, Стояла девушка, смотрела в вышину, На голову седой косматой тучи, Сердито проплывавшей над оврагом. У входа в лог, в песчаном углубленье Три дня уже лежало чье-то тело: Глухой старик, больной бездомный нищий, Шел тихо в гору после девяти,— Он не откликнулся на оклик патруля И пулей в спину был убит на месте… Вздохнула девушка, как каждый день вздыхала, Ей этот холм всю душу измотал.