Лисянский

Лисянский принял большое участие в воспитании сына Шарлотты, обращался к императору, чтобы определить его в Пажеский корпус. От совместной жизни у них было пятеро детей.

Но мы опередили события.

В числе последних возвратился на зимнюю стоянку фрегат «Полукс» под командой капитан-лейтенанта Повалишина. Одного из первых навестил он Лисянского.

— Как записки ваши, Юрий Федорович? — поздоровавшись, спросил он.

Тот кивнул на письменный стол в углу комнаты, где лежала большая, аккуратно сложенная стопка листов.

— Корпел, почитай, год с лишком. Год назад департаментские чиновники завернули рукопись с порога, не прочитав даже… Слог мой им не по вкусу.

— Быть не может, — удивился Повалишин. Во время вояжа командир не раз просил его просматривать записи. — Мне думается, подобного описания вояжа, тем паче кругом света, по стройности и завлекательности в России прежде не появлялось.

Лисянский пожал плечами.

— Иного мнения придерживается морской министр. Отчего и сам не пойму, не пришелся я к его двору.

— Вот жалость, — искренне огорчился и посочувствовал Повалишин, — время-то уходит. — А соплаватель-то наш, Крузенштерн, видимо, более удачлив. Нынче летом встречал я в Ревеле его земляка Беллинсгаузена. Так он сказывал, будто Крузенштерну сразу после вояжа было обещано министром Чичаговым издать его записки на казенный кошт. Беллинсгаузен пояснил мне, что Крузенштерн второй год сидит в своем поместье и сочиняет записки. — И вдруг погрустнел. — Кстати, вам ведомо, что камергер Резанов скончался в Красноярске, по пути в Петербург с Аляски?

— Слыхал, царство ему небесное, — перекрестился Лисянский.

Повалишин склонил голову, они ненадолго замолчали.

Кивнув на стол, где рядом с рукописью лежали большие листы с рисунками, Повалишин спросил:

— Сие никак ваши зарисовки о вояже, Юрий Федорович?

Они подошли к столу. На листах ватмана были тщательно вычерчены бухты, острова, мастерски сделаны эскизы приметных мест побережья Америки, искусно выполнены рисунки предметов обихода, одежды племен, населяющих ее берега. Повалишин знал, что большинство из них командир выполнил во время кругосветного плавания.

— Полагаю, читателю будет сие небезынтересно. Самое лучшее — однажды увидеть предмет описания, — пояснил Лисянский.

— Право, такое издание надобно поскорее выдать в свет, ведь российский читатель любопытен до всего нового. Тем паче по нашему следу кругом света «Нева» вновь отправилась в Америку, а прошлой осенью ушла на Камчатку «Диана» лейтенанта Василия Головнина.

— Не ведаю судьбу своего детища, Петр Васильевич, — задумчиво проговорил собеседник. — На неделе повторно отправлю в Адмиралтейство, — и, помолчав, добавил: — Ежели опять будут волокитить, намерен на свои средства издать.

— Однако сие весьма накладно, нелегко придется.

— Верно, Петр Васильевич, мы с супругой всё посчитали. Я ведь в отставку собираюсь. Однако для меня кругосветный вояж и память о нем — дело всей жизни. Тут ничем поступаться негоже…

Повалишин встрепенулся:

— А ведь и я подумываю грешным делом об отставке, Юрий Федорович.

— Что так вдруг?

Повалишин грустно улыбнулся:

— Откровенно, Юрий Федорович, теряется смысл нашей службы. Вспомните, два года тому назад, возвращаясь в Кронштадт, мы имели неприятелем французов. Нынче они наши друзья. А британцы со дня на день, глядишь, станут противниками. Надолго ли? Такие шараханья не к добру. И потом эти беспрерывные битвы — Аустерлиц, Пултуск, Прейсиш-Эйлау, Фридланд… Что приобрела Россия от них? Один позор и тысячи новых могил…

Он помолчал минуту-другую и закончил:

— С другой стороны, министерские реляции непомерно возносят аглицкие порядки, принижая достоинство русских моряков. Сие мне лично не по нутру…

— Пожалуй, я согласен с вами, Петр Васильевич. Как-никак мы люди военные. Однако не однажды размышлял я о превратностях воинских. В особенности после нашего штурма крепости тлинкитов на Ситхе. Вспоминаете? Там ведь головы положили и наши матросы, и супротивники… Смертоубийство — вот роковой смысл любой войны. Мне понятна и близка лишь идея защиты отечества от иноземных захватчиков, но неужто человечество обречено вечно заниматься взаимоистреблением? Позабыли божескую суть — «не убий».

После небольшой паузы продолжал:

— Что касается строевой службы, то нынче править ее непросто. Больше продвигается тот, кто способен прислуживать, а не служить. Кстати, из моих одноротников почти все уволились, а иные скончались безвременно. Недавно проводил в последний путь Василия Кожина. На кораблях плавает, пожалуй, один Иринарх Тулубьев.

Как и предчувствовал Лисянский, в Адмиралтейском департаменте рукопись оказалась у Никольского. Тот, следуя неизменным суждениям начальства, не утруждая себя, заключил, что «журнал остался почти таким же, как был прежде, и по множеству погрешностей против русского языка и слога никак не может быть издан в том виде в Морском департаменте». Не раздумывая, Лисянский ответил, что больше переделывать записки не намерен и «не может убавить ничего, что им написано». Вскоре рукопись вернули автору, и это ускорило решение покинуть службу.

«Записки Гидрографического департамента» в те времена справедливо заметили странный парадокс: «Крузенштерн представил Морскому министру I-ый том своих записок в 1809 году и в том же году они начали издаваться за казенный счет. С изданием Путешествия Лисянскому не посчастливилось. Он представил рукопись еще в 1806 году, рукопись неоднократно была возвращена автору. Сделав, наконец, издание на свои деньги в 1812 году, но Департамент купил только пять экземпляров, несправедливость видимая… Книга, впрочем, написана очень грамотно и заключает много хорошего».

В январе 1809 года Лисянский уволился со службы, а спустя месяц состоялся «Указ об отставке Ю. Ф. Лисянского капитаном I-го ранга».

Вскоре уволились в отставку Повалишин, Берх — по болезни. Подали рапорта об увольнении Арбузов, Коведяев.

Свое прошение об отставке Лисянский мотивировал согласно «Указу» «дурным состоянием здоровья». Действительно, хотя ему было только 36 лет, могли сказаться последствия его ранения и контузии, а также беспрерывная служба, четверть века, на кораблях. Но явно были и другие причины, в частности позорная волокита с изданием его труда. Не исключено, что рукопись просматривали в Морском департаменте люди, имевшие акции Российско-Американской компании, а Лисянский упоминает не раз о беспорядках в Русской Америке, его довольно смелые суждения о роскоши и бедности в Китае могли у кого-то вызвать нежелательные аналогии, наконец, личная неприязнь к независимому в суждениях мореплавателю министра Чичагова.

В сентябре возвратился из Англии Ананий. Рассказал подробно о злоключениях русской эскадры в Лиссабоне, о передаче кораблей англичанам.

— Ежели б не мудрость адмирала Сенявина, не досчиталась бы Россия многих кораблей и служителей. Однако государь неприязненно попомнил Дмитрию Николаевичу за его разумность. Не может простить ему, что сие произведено без его соизволения. Даже в Петербург не допустил адмирала по прибытии из Англии.

Ананий обещал брату помочь деньгами для издания записок. Начались хлопоты, переговоры с издателями, поиски дешевой бумаги.

Зимой к бывшему командиру заглянул Василий Берх.

— Вот, Юрий Федорович, и я обратился в цивильного субъекта, — пошутил он, — уезжаю на Урал, в Пермь. Определился на службу советником в казенной палате. — Помолчав немного, добавил: — Подумываю заняться историческими изысканиями о тамошнем крае… Времени будет предостаточно, а там, даст Бог, попытаюсь о прошлом плавании сочинить что-либо…

Спустя несколько месяцев в петербургских журналах появились первые статьи Берха. В марте 1812 года к нему в Пермь заехал старинный приятель Данила Калинин с женой и сыном.

— Заключил я, друже, контракт с Компанией, — сообщил он, — наша «Нева» нынче в Охотске. Еду на нее штурманом. Поведу шлюп из Охотска на Ситху, — кивнул на жену с ребенком, — семью содержать средства надобны…