Страница 57 из 75
Старый священник молча взял из костра горящую ветку и подсветил угол с каменной клеткой, за прутьями которой развалился громадный черный гепард.
– Ну и здоровая же тварюга, – явственно сглотнул слюну Алексей, на мгновение похолодев от страха. – А почему ты мне помог? – не сводя глаз с огромной кошки, пробормотал он. – Я ведь тоже ваших воинов убивал.
– Твоя их на война убивала, а эта бесчестье нет, – блеснул глазами старик. – А когда другая банталим моя внучка убивать хотела, твоя ее спасала. Теперя должник я твоя.
– Зачем я тебе нужен? – недоверчиво спросил Алексей. – Возишься тут со мной, лечишь…
– Ни за чема не нужна мне твоя, – без эмоций шевельнул плечом священник. – Сама ходить сможешь, пойдешь, куда хочешь. Я твоя на ноги подниму, долг крови избавлюсь, а нада… Зачема банталима кунгоси нада?
Залечивая рану, Алексей провел в пещере Итолунгу еще почти две недели. Коротая скучные вечера и не более веселые дни, Пелевин слушал бесконечные, как саванна, рассказы старика о племенах и их обычаях, рассказывая в ответ историю Урала. В один из вечеров зашел разговор и о войнах матабеле.
– Твоя думала, что Матонга матабеле собирала белая банталима убивать? – уставившись в огонь костра, спросил Итолунгу и, не дожидаясь ответа Алексея, продолжил: – Не умно твоя так думала. Матонга Лулусквабале[38] искала. В Лулусквабале Матонга камень Луна искать хотела… Не нужна ему банталима, совсем не нужна…
– Вот была ему охота каменюгу искать? Мало, что ли, на свете булыжников… – лениво бросил Пелевин, обстругивая толстенную ветку до размеров зубочистки.
– Это не простая камень, – внушительно проворчал старик, поднимая вверх палец. – Эта камень мертвых из царства теней возвращает, тот, кто мертвый, снова живой делать может!
– Брешешь, старик! – внезапно напрягся Алексей, перед глазами которого всплыло лицо Вареньки, а следом крест на ее могиле. – Брешешь ведь…
– Моя никогда не врать, – гордо расправил плечи Итолунгу. – Моя только правда говори. Моя старый, моя все знает. Я дитя совсем была, но моя помнить, как старый Игнози из могила Куатаниме подняла, жить его заставила!
– Расскажи мне про этот камень, Итолунгу, – умоляюще протянул Пелевин, в глазах которого полыхнуло пламя надежды. – Поверь, мне очень надо!
– Вижу. Нада, – кивнул головой старый жрец. – Расскажу твоя о камень. Только твоя его не найти. Тама совсем-совсем близка большие карали банталима стоят. Ким-Бер-Ли называется. А твоя к белая банталима нельзя. Убьют они твоя. Твоя туда только с большая война прийти сможет, а где такая война твоя взять?
– Знаешь, Итолунгу, с тех пор как Господь создал человека, люди убивают друг друга, – задумчиво протянул Пелевин. – Так что были бы люди, а война сама собой найдется…
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
1 октября 1889 года. Борт парохода «Одиссей»
– Доброго утречка, Николай Дмитриевич! – Арсенин, войдя в кают-компанию, приветливо улыбнулся третьему штурману Полухину, горестно склонившемуся над чашкой чая. – Что ж вы в одиночестве, без всей честной компании чаем наливаетесь?
– И вам здравствовать, Всеслав Романович, – качнул тяжелой головой Полухин. – Да вот, решил душеньку безгрешную побаловать…
– Сдается мне, – потянул носом Арсенин, – не безгрешностью тут пахнет, а spiritus vini несет изрядно. – Капитан, мгновенно растеряв все благодушие, нахмурил брови: – Это с какой же радости вы, любезный, такими ароматами благоухаете?
– Вы, Всеслав Романович, про меня зря худого не думайте, – уныло пробормотал штурман. – Видит бог, если и есть тут моя вина, то небольшая.
Видя, что Арсенин нетерпеливо вздернул бровь в немом вопросе, он продолжил:
– Я после всех этих нервотрепок заснуть никак не мог. И спать охота до жути, и сна ни в одном глазу, вот и зашел к Петру Семеновичу в лазарет. Он меня выслушал, головой покивал и шасть за ширму. Пару минут он там какими-то склянками звенел, колдовал, не иначе, после выносит мне стакан граненый. В стакане розовенькая жидкость по самый край плещется, мятой да еще чем-то вкусненьким отдает. Карпухин мне стакан в руку сунул, пейте, говорит, батенька, и не по чуть, а до дна. Я-то думал он мне лекарство какое дает, да весь этот сиропчик в два глотка и жахнул… Только тогда и понял, что это за лекарство, – спирт! Хотел побраниться, а не тут-то было. Сначала у меня дыханье сперло, а как продышался, повело меня… Сижу на кушетке, икаю только да глазами бестолково хлопаю. Я ведь никогда больше двух-трех бокалов вина и не пью. Доктор вестового кликнул, наказал до каюты довести и спать уложить. Спал и вправду, как усопший, только теперь на свет белый глядеть мочи нет…
– И впрямь – невелика вина, – усмехнулся Арсенин. – Только позвольте все же поинтересоваться, какие это душевные терзания бравого штурмана в сопливую институтку превратить способны?
– Ну как же, Всеслав Романович? – в свою очередь удивился Полухин. – Сначала пираты эти, потом шторм…
– Это ты про какой шторм тут вещуешь, Коленька? – донесся с порога кают-компании удивленный возглас Силантьева. – Про ту болтанку третьего дня? Так то ж не шторм – одно название. Там и пяти баллов-то не было, нашел, с чего переживать…
– Из-за шторма, хоть он восьми баллов будь, и я переживать бы не стал, – возмутился штурман. – Только когда я с вахты сменился и по трапу спускался, шкерт рассупонился и чуть голову мне не снес! А следом – рында – фью-ить – сорвалась и в паре вершков от моего носа пролетела. А весу в той дуре бронзовой не менее пяти фунтов будет… Что вы мне ни говорите, а примета это паршивая – быть беде. И если не сами потонем, то на войну приплывем.
– От такого пассажа и я бы перепугался. – Первый штурман, представив себе пролетающую мимо рынду, озадаченно хмыкнул. – Ну, а пираты-то тебе чем не угодили? Хоть убей меня, не припомню, чтобы и там рында летала… Не знаю, как ты, а лично я от визита этих скоморохов громадное удовольствие получил.
– И не говорите, Алексей Степанович, я тоже давно так не веселился, – коротко хохотнул Арсенин. – Такой спектакль, никакой оперетты или варьете не нужно…
На какое-то время в кают-компании воцарилась тишина, каждый вспоминал о событиях минувших дней.
Двумя днями ранее «Одиссей», пользуясь пусть и несильным, но попутным ветром, неторопливо шел вдоль берега. Район был судоходным, и потому на невзрачную шхуну, вынырнувшую из-за ближайшего мыса, внимания никто не обратил. Умело лавируя под ветром, старенькое суденышко приблизилось к «Одиссею», встало на параллельный курс и пошло бок о бок. Вахтенный штурман уже собрался послать вестового, дабы тот выяснил, чего хотят самозваные соседи, когда на леерах «Одиссея» повисли трезубые кошки и на палубу парохода шустро забрались пятеро оборванцев. То ли загорелые дочерна европейцы, то ли арабы из прибрежных племен. Чумазый, под стать своему кораблику, «гость» грозно встопорщил скудную бороденку и, выхватив из-за пояса револьвер, что-то грозно проорал в сторону мостика. Здоровался, наверное. Вслед за предводителем остальные, выхватив припрятанное до поры оружие, рванулись навстречу матросам из палубной команды. Один из пиратов на бегу вмазал по скуле Семену Котову, и это стало его роковой ошибкой.
Сеня, не обращая внимания на мелькающий перед глазами клинок, коротко, без замаха впечатал пудовый кулачище в брюхо обидчику. Тот моментально поперхнулся боевым кличем и, выпучив глаза, рухнул на палубу. Котов тут же подхватил обмякшее тело и швырнул его навстречу оторопевшим от зрелища скоротечной расправы пиратам. Бросок оказался удачным – головореза, стоящего ближе к планширю, смело за борт, а бедолага, послуживший метательным снарядом, не подавая признаков жизни, безвольно обвис на леере. Пиратский атаман, возмущенный таким недружелюбным приемом, навскидку выпалил в Сеню из револьвера. То ли трясущиеся от гнева руки сослужили плохую службу, то ли по жизни пират был неважнецким стрелком, но предназначавшаяся Котову пуля по занятной траектории ушла вверх и врезалась в бок рынде. Обиженный колокол сверкнул медным боком и, издавая несколько запоздалый сигнал тревоги, зычно брякнул тяжелым языком. Впрочем, в сигнале уже не было необходимости: Корено, Василек и Ховрин выскочили на палубу и, не тратя время на выяснение обстоятельств, слаженно заработали кулаками. В считаные минуты группа захвата была разбита в пух и прах. Предводитель пиратов, получив от Василька удар в челюсть и одновременный апперкот от Ховрина, влип спиной в мачту и обессиленно стек на палубу. Коля Корено, демонстрируя превосходство одесской школы уличной драки перед всеми другими единоборствами мира, резким ударом сломал нос незадачливому противнику. Пока разбойник, разбрызгивая кровавые сопли, отлетал к планширю, одессит, звучно хэкнув, выбил последнему остававшемуся на ногах пирату пяток зубов и вторым ударом отправил его в нокаут.