Страница 9 из 13
— О'кей, так ты хочешь, чтобы я осталась, или нет? — я.
— А как ты вернешься? — он.
— На такси, — я.
— Значит, у тебя есть деньги? — он.
— Да.
— Вот видишь, у тебя есть деньги, а ты все равно хотела, чтобы я тебе дал свои. — Он не сбивался.
— Да дело не в этом проклятом червонце, — сорвалась я, — а в том в том, что если ты дашь мне денег на такси, значит, ты хочешь, чтобы я осталась, хочешь побыть со мной еще.
— Вот видишь, я про это и говорю, ты определяешь мое отношение и мои желания количеством денег или готовностью их потратить. Так ведут себя проститутки.
Громов торжествовал — он доказал свой тезис и так и не сказал, что он хочет, чтобы я осталась, вынудив меня сказать все самой, да еще и показать, что я готова за это платить. Это было унизительно, но мне не хотелось ссориться, и я заталкивала обиду поглубже.
Мои ночные прогулки под луной мама приняла в штыки. Вначале она требовала, чтобы я предупреждала, если задерживаюсь, но, когда я звонила и говорила, что ночевать не приду, она устраивала мне дикие скандалы. Так что я в конце концов решила просто не предупреждать ее ни о чем. Она же, в свою очередь, психовала, не спала всю ночь и, самое неприятное, пыталась вычислить, где я могу находиться. Как-то раз, найдя забытую мной дома записную книжку, мама начала обзванивать в два или три часа ночи всех подряд, особенно тех, о ком что-то слышала. Я потом еще долго умирала от стыда, когда люди передавали мне, что именно она говорила во время этих поисков.
— А у нас с твоей мамой был забавный диалог, — сказал мне Зимин, когда Громов вместе со мной пришел на встречу редколлегии «Гонзо». Они встречались на «Пушкинской» и оттуда ехали к Зимину домой — меня туда, разумеется, не допускали. Привести меня познакомиться, похвастаться новой победой — это Громову было приятно, но к серьезным делам женщины не допускались.
— Какой диалог? Когда ты с ней разговаривал? — смутилась я.
— На днях. Ночью. Я пришел поздно, пьяный. Лег, только заснул, вдруг звонок — и настойчиво так, звонит и звонит. Взял трубку — женский голос, незнакомый. «Алиса у вас?» — «Какая Алиса? Я никакой Алисы не знаю. Вы знаете, — говорю, — который час?» А она говорит: «Вот именно, четвертый час ночи, а моя дочь гуляет с вашим другом, и он ей не дает звонить домой».
— Извини, пожалуйста, мне очень неудобно.
— Знаешь, мы с ней в результате нормально поговорили. Она просто никак не ожидала, что ты так вдруг поменяешь свое поведение. Она боится, что ты пьешь, принимаешь наркотики, боится тебя потерять. Я ее успокоил, сказал, что Сергей — хороший и ответственный человек и что мы наркотики не употребляем.
Я готова была провалиться сквозь землю. Громова тоже как корова языком слизала, у него вообще была потрясающая способность исчезать как по мановению волшебной палочки. Однажды мы с ним приехали на «Курскую», и он решил пойти проводить меня. Время было еще не позднее, поэтому мы сделали крюк и пошли осматривать Хохловский переулок. Но пока гуляли, метро закрылось, и доехать до дома Громов уже не мог. Я позвонила домой.
— Мам, мы сейчас придем с Сережей. Метро не ходит, он побудет у нас до утра.
— Нет, нет, постой! Ни в коем случае! Я не согласна! — запротестовала мама, но я уже повесила трубку, решив поставить ее перед фактом. На всякий случай все же позвонила Марине. Подошел Глеб.
— Глеб, слушай, это ничего, если мы сейчас придем с Сергеем к вам? А то, боюсь, мама нас съест живьем.
— Приходите, только скорее, мы уже спать собираемся.
Когда мы подходили к моему дому на Старой Басманной, я увидела маму, нервно прохаживавшуюся у подъезда.
— Ой, это мама, — сказала я.
— Это она нас поджидает? А что у нее в руках? — спросил Громов.
Я присмотрелась получше.
— Кажется, это скалка. Она, наверное, собралась тебя бить. Подожди, я пойду поговорю с ней.
Пока я переходила улицу, мама помахивала скалкой, прямо как Андрей Миронов в «Брильянтовой руке». Мне, правда, было совсем не смешно.
— Мама?
— А, это ты. Ты что, одна?
— Господи, мама, зачем тебе скалка? Ты что, собралась его бить?
— Не будь идиоткой! Я одна ночью на улице, вокруг никого. Взяла палку как средство самозащиты, вдруг кто-то привяжется.
— Да зачем ты вышла-то? Что ты здесь делаешь?
— Я хочу сказать, что я категорически против того, чтобы ты приводила его домой. Я не разрешаю, и все.
— Да мы просто на кухне посидим, пока транспорт не начнет ходить.
— Ничего не желаю слушать. Меня не интересует, чем вы собираетесь заниматься… В каком смысле «просто на кухне посидим»? А ты что себе вообразила? Я не хочу, чтобы посторонний мужик сидел у меня на кухне, мне утром на работу.
— Ладно, успокойся, мы пойдем к Марине.
Но когда я вернулась на ту сторону, Громова там не было. «Может быть, он зашел за дом и ждет меня на детской площадке?» — подумала я и завернула за угол. Нет, здесь его не было. «А, наверное, он к Марине пошел, сам догадался». Я пересекла площадку, обошла еще один дом и вошла в Маринин подъезд. Подойдя к ее двери, вначале прислушалась — есть голоса или нет, было тихо. Я помялась, вдруг уже поздно и они успели лечь, а Громов не у них? Все равно тихонько поскреблась в дверь. Открыла сонная Марина.
— Ну, что так долго? Я вам постелила в гостиной. Я пошла спать.
— Его у вас нет? — спросила я, сама понимая всю нелепость своего вопроса.
— Кого? Твоего Сережи? Нет. Вы поссорились, что ли?
— Марин, он пропал, — сказала я.
— Как «пропал»? Что случилось-то? Подожди, ты куда?
— Я пойду опять его поищу, может быть, он заблудился! — крикнула я, сбегая вниз по лестнице.
Конечно, я его не нашла. Он просто повернул в переулок, поймал там такси и уехал.
— А что ты так удивляешься? — сказал он мне, когда я наконец поймала его по телефону. — Конечно, я испугался: я не привык получать скалкой по лбу от разъяренных матерей.
— А обо мне ты не подумал?
— Ну, понятно, что ее ярость была направлена на меня, тебя она очень любит и ничего тебе не сделает. Так что это я был в опасности из-за собственного благородства — захотелось вот тебя проводить, и видишь, чем это обернулось? Я решил спасаться.
— И куда же ты делся? Я тебя искала, ты как испарился.
— Помню, что бросился куда-то в кусты, поцарапался, оказался в каком-то незнакомом месте. И вдруг рядом со мной останавливается такси, как по волшебству. Возникло из пустоты. Я посчитал, что это знак. Проверил, а у меня в кармане десятка. Я махнул рукой и поехал.
— Слушай, я потрясена. Чтобы ты да растратился на такси? Ты теперь, наверное, несколько дней будешь на воде и хлебе сидеть, чтобы у тебя дебет с кредитом сошелся.
Значит, на себя он денег не жалел, а на мне экономил! Меня это сильно задевало, я привыкла к поведению отца, который денег, никогда не считал и обожал широкие жесты. Меня учили, что жадность в мужчине непростительна.
Первая настоящая ссора произошла у нас с Громовым именно из-за денег, или, скорее, из-за разного подхода к тому, что они обозначают. Для него деньги были деньгами, для меня — знаком.
Я попросила у него старые номера «Гонзо». И он отказался отдать их мне просто так, «безвозмездно», а предложил купить. Я просто дар речи потеряла, когда он стал требовать у меня деньги.
— Ты что, совсем обалдел? — я пока еще не до конца верила в серьезность его намерений.
— Это ты обалдела, если считаешь, что я просто так отдам тебе результат огромного труда, и не только моего, заметь.
— Это же твой журнал! Вот и дай мне его!
— Это моя работа. Журнал — это моя работа. Я на службу не хожу и нигде зарплату за то, что просиживаю штаны с девяти до шести, не получаю. Журнал — мой основной заработок. Я денег у отца, как ты, не беру. Я печатаюсь иногда то там, то здесь, но живу-то именно на деньги от продажи журнала. Ты должна это понимать и уважать!
— Я уважаю, и даже очень! Но ты пойми, то, что ты хочешь взять с меняденьги, — это… ну, я не знаю…