Сладкие объятия

— Конечно, сердишься.

— За что?

— За то, что я избавилась от твоей маленькой подружки. И за то, что в глубине души ты понимаешь, что должен был это сделать для себя. И сразу же.

— Я не мог купить билет без денег.

— Это, если ты позволишь мне так сказать, самая неубедительная отговорка из всех, которую любой мужчина нашел бы для себя.

Он посмотрел на свой стакан.

— Да, — наконец сказал он. — Может, и так.

Мелодия продолжала вертеться у него в голове.

Через некоторое время Фрэнсис сказала:

— Когда ты отправился разыскивать Пепе, а та малютка готовилась к отъезду, я немного покопалась у тебя в письменном столе. По-моему, ты не очень-то плодотворно работал.

— Не очень. Я не написал ни слова.

— Ты ответил дорогому мистеру Ратлэнду?

— Нет. Этого я тоже не сделал. Но, — добавил он с мстительной ноткой, — я проконсультировался у специалиста и услышал, что у меня период творческого застоя.

— Ну что ж, — произнесла Фрэнсис с некоторой долей удовлетворения, — по крайней мере, твоя вспыльчивая натура проявила себя. И раз уж ты снял свои белые перчатки, то и я могу это сделать. Видишь ли, дорогой, я думаю, что ты никогда не напишешь свою вторую книгу.

— Почему ты так уверена?

— Из-за тебя. Из-за того, какой ты есть. Сочинительство — это тяжкий труд, а ты — один из тех хрестоматийных, ни на что не годных англичан-эмигрантов, которые ничего не делают, просто у них это получается более изящно, чем у любой другой расы на земле. — Он воспринял эту сентенцию с внезапной вспышкой веселья, и Фрэнсис села прямо, поощряемая его реакцией, потому что не утратила своего таланта уметь смешить его. — Джордж, если ты не хочешь ехать в Малагар, если тебе не нравится коррида, тогда и я не хочу туда ехать. Но почему бы нам не уехать куда-нибудь вместе? Мы могли бы отправиться на «Эклипс» на Сардинию, или совершить сухопутное путешествие по Австралии, или… проехаться верхом на верблюде через пустыню Гоби…

— Сумки на переднем горбу.

— Ты опять все оборачиваешь в шутку. Я серьезно. Мы свободны, и у нас масса времени впереди. Зачем изматывать себя, корпя над машинкой? Осталось ли в мире хоть что-нибудь, о чем бы ты смог написать действительно прекрасно?

— Фрэнсис, я не знаю.

Она откинула голову на подушку, допила свой напиток и поставила пустой стакан на пол возле себя. Она лежала небрежно: соблазнительная, беспутная, пугающе знакомая.

— Я люблю тебя. Ты должен это знать, — прошептала Фрэнсис.

Казалось, не существовало причины, чтобы не заняться с ней любовью. Он поставил свой стакан и подсел к ней, обнял ее и поцеловал так, как будто хотел утопиться. Она издала негромкие довольные звуки и запустила пальцы в его волосы, и он оторвался от ее рта и потерся щекой о ее острый подбородок, чувствуя, как его щетина царапает ей кожу, и она уткнулась лицом в его плечо, а ее сильные руки тисками обхватили его шею.

Она спросила:

— Ты любишь меня? — но он не смог ответить, поэтому она спросила по-другому: — Я тебе нравлюсь? Ты хочешь меня?

Он убрал ее руки с шеи, высвободился и продолжал сидеть, держа ее за запястья, как будто они дрались.

Она начала смеяться. Ее жизнерадостность и чувство юмора — две черты ее характера, которые ему всегда в ней нравились. Она сказала:

— Слушай, по-моему, ты в стельку пьян.

Он поднялся и пошел за сигаретами, а за его спиной Фрэнсис спрыгнула с дивана и рукой поправила волосы.

— Я должна привести себя в порядок, прежде чем вернусь к Рудольфо. Ты знаешь, он старомоден во многих отношениях. Не против, если я воспользуюсь твоей ванной?

— Валяй, — сказал Джордж и включил ей свет наверху.

Фрэнсис взбежала по ступенькам, стуча каблуками босоножек по деревянным дощечкам. Она напевала ту песню, которая мучила его весь вечер, но слова все еще не вспоминались, и вдруг, как будто кто-то выключил радио, мелодия прекратилась — Фрэнсис замолчала. Молчание подействовало на Джорджа так, как если бы она закричала. Он замер и навострил уши, как учуявший что-то пес.

Наконец Фрэнсис спустилась по лестнице, и на ее лице было выражение, которое он никак не мог понять. Он глупо спросил:

— Что там? Нет расчески?

— Не знаю, — сказала Фрэнсис. — Я не смотрела. Я дальше кровати ничего не видела…

— Кровати? — Он совершенно ничего не мог понять.

— Это ведь не могло быть шуткой? Еще одним примером бесподобного британского чувства юмора?

И тогда, к своему ужасу, он понял, что она и в самом деле разозлилась. За тем, как она тщательно сдерживала голос, угадывалась дрожь зарождающегося взрыва.

— Фрэнсис, я понятия не имею, о чем ты говоришь.

— Девушка. Твоя дочь. Селина. Или как ты там ее называешь. Ты знаешь, где она? Не в Лондоне. Даже не в аэропорту Сан-Антонио. Она там, наверху… — Она указала дрожащим пальцем, и весь ее самоконтроль внезапно лопнул, как натянутая до предела резинка. — В твоей постели!

— Я не верю.

— Ну так пойди и посмотри. Пойди наверх и посмотри. — Он не двинулся с места. — Я не знаю, что здесь происходит, Джордж, но я не для того дала кучу песет, чтобы обнаружить эту маленькую бродяжку снова в твоей постели…

— Она не бродяжка.

— …и если ты собираешься попробовать дать мне какое-нибудь объяснение, то оно должно быть разумным, потому что я не намерена проглатывать еще один вздор об утерянном багаже и о том, как она думает, что ты ее давно утраченный папочка…

— Это была правда.

— Правда? Слушай, ты, негодяй, кого ты хочешь обмануть? — Она уже кричала на него, а это выводило его из себя.

— Я не знал, что она вернется…

— Ну так вышвырни ее отсюда сейчас же…

— Ничего подобного я не сделаю…

— Правильно. — Фрэнсис наклонилась, чтобы подобрать свою сумочку. — Если ты намерен зажить одной семьей с этой сладкоречивой маленькой бродяжкой, я не возражаю…

— Заткнись!

— …но не втягивай меня в свой хитроумный план по защите репутации вас обоих, потому что что касается меня, то тут просто нечего защищать. — Она направилась к двери и со всей силы распахнула ее, одновременно оборачиваясь, чтобы обрушить прощальный град брани, но эффект от него был слегка испорчен Перл, которая вошла, выпрямив спину и преисполненная чувством собственного достоинства. Она стояла за дверью, ожидая, что кто-нибудь впустит ее в дом, и когда Фрэнсис распахнула дверь, кошка вошла, тихо мяукая в знак признания и благодарности.

— Тебе лучше уйти, — как можно спокойнее сказал Джордж, а Фрэнсис ответила:

— Не беспокойся, уже ушла! — и, задержавшись только для того, чтобы, выходя, со злостью пнуть Перл, она выскочила за дверь и так сильно захлопнула ее, что весь дом задрожал.

Он остановился и взял Перл на руки. Ее чувства были уязвлены, но больше ничего не пострадало, и он нежно посадил кошку на ее любимую подушку на диване. Легкое движение наверху заставило его поднять голову. Селина стояла, положив руки на балюстраду галереи, и наблюдала за ним. На ней была белая ночная рубашка с голубыми лентами, завязанными у шеи, и она с беспокойством спросила:

— С Перл все в порядке?

— Да, она в порядке. Что вы здесь делаете?

— Я лежала в кровати. Спала.

— Сейчас вы не спите. Набросьте что-нибудь и спускайтесь.

Через минуту она спустилась с галереи, босая, на ходу завязывая тесемки нелепого белого шелкового неглиже под стать ночной рубашке.

Он нахмурился и спросил:

— Где вы это взяли?

Она подошла к нему:

— Прибыл мой чемодан. Из Мадрида. — Она улыбнулась, как будто он тоже должен этому обрадоваться, и он заставил себя прибегнуть к сарказму.

— Значит, до аэропорта вы все-таки добрались?

— О да.

— И что случилось в этот раз? Рейс отменили? На самолете не оказалось свободных мест? У Пепе лопнула шина?

— Нет, ничего такого. — Ее глаза были так широко распахнуты, что голубая радужка оказалась полностью окружена белками. — Я потеряла паспорт.