Состояние аффекта

– Однажды к Владлену Генриховичу пришел молодой нейрохирург Макс Фишман и предложил возможность одним движением скальпеля сделать из просто способных людей гениев. Я попал в экспериментальную группу и после операции стал тем, кто я есть.

– В каком смысле? – осторожно уточнила я, позабыв про Гоблина.

– Мне кажется, ты понимаешь, о чем идет речь, – устало откликнулся отец. – Назови любую книгу на каком угодно языке из тех, что я когда-либо прочел, и я от начала до конца процитирую названную тобою страницу.

Подумаешь, я тоже могу запомнить и пересказать прочитанное с первого раза, этим меня не удивишь! Пожав плечами, я разочарованно отвернулась, стараясь уловить слова, долетающие из открытого окна.

– Или хочешь, я целиком назову число Пи?

И число Пи я и сама легко называю, точнее, не все число – оно бесконечно, а первые тысячу знаков после запятой. Всему этому научила меня бабушка – у Иды Глебовны разработаны мнемотехники, которые я прилежно осваивала под ее руководством каждый божий день без выходных и праздников по три часа зимой и летом. А были еще увлекательные занятия в только что открывшихся закусочных «Макдоналдс». Проводились они так: мы с бабушкой заходили в ресторан быстрого обслуживания, и Ида Глебовна тихо говорила:

– Шапки!

В течение одной секунды я окидывала взглядом зал, запоминая дислокацию головных уборов, после чего закрывала глаза и начинала перечислять:

– Первый столик у двери: женщина в красной вязаной шапке, рядом с ней – мальчик в черной бейсболке; столик за ними: три головных убора – два берета, на девочке и на старичке, и фетровая шляпа на молодом парне с виолончелью в черном футляре.

Так продолжалось до тех пор, пока я правильно не называла все головные уборы, находящиеся на посетителях в зале. После этого бабушка покупала мне заслуженный «хеппи мил», и все были довольны. Изредка я ошибалась и оставалась без угощения. Зато в следующий раз я концентрировалась так старательно, что больше не повторяла ошибки. На месте шапок частенько оказывались очки, сумки, куртки, зонтики, да все, что угодно.

– Пап, я тебе верю, рассказывай дальше, а то скоро светать начнет, и ты опоздаешь на самолет, – вяло откликнулась я, отогнав воспоминания об увлекательных игровых занятиях под руководством моих стариков.

– Если ты никуда не летишь, то и мне торопиться нечего, – обреченно вздохнул отец.

Мы помолчали, из открытого окна полилась торжественная музыка, извещающая об окончании фильма, и я завозилась на лавочке, придумывая повод, чтобы встать и уйти.

– Уже поздно, – смущенно проговорила я, собираясь подняться.

– Может, тебе все-таки интересна история собственной семьи? – обиженно заметил Лев Рудь, почувствовав мое настроение.

Признаться, что слушать бредни больного человека я не слишком-то расположена, у меня не хватило духу, и я смиренно пробормотала:

– Очень интересна, рассказывай дальше.

– Да что там рассказывать, – махнул он рукой. – В ноябре девяносто второго года нейрохирурга Фишмана пригласили на конференцию в Израиль, и Макс решил показать мировой общественности меня в качестве подтверждения действенности своей методы. Выпустили нас, естественно, не одних – за нами присматривал капитан Жакетов. Он числился в лаборатории, но подчинялся непосредственно генералу Рудю – мой опекун к тому времени дослужился до генерала. Мы прилетели в Израиль, и в Тель-Авиве нейрохирург Фишман вдруг попросил политическое убежище. Мне он заявил, что еще раньше переговорил с израильскими коллегами и продал свое открытие одной мощной корпорации. Они заинтересовались не только Фишманом, но и мной как объектом исследования, поэтому выехать из страны я не смогу. Меня действительно не выпустили, и я остался в Израиле.

– Как же капитан Жакетов допустил такой конфуз? – недоверчиво усмехнулась я, страшно жалея, что бросила курить и не могу занять руки сигаретой, а голову – мыслями о вреде никотиновой зависимости.

– Жакетов ничего не мог поделать, он вернулся в Россию и был уволен из органов вместе с генералом, – невесело усмехнулся рассказчик. – Однако метод Фишмана не оправдал надежд покупателей – оказалось, что из десяти прооперированных выживал лишь один. Интерес ко мне быстро иссяк, и я оказался предоставлен самому себе. Мне удалось устроиться подсобным рабочим в кибуц [1], и, получив свои первые деньги, я сразу же позвонил Вере: тебе, Агата, как раз исполнилось четыре года, и я хотел поздравить с днем рождения свою любимую дочурку. И знаешь, что мне сказала твоя мать?

– Даже представить себе не могу, – с недоумением пожала я плечами, старательно делая вид, что верю рассказу.

– Она сказала: «Лева, не смей возвращаться домой, Владлен Генрихович рвет и мечет, его со скандалом уволили из органов, и он жаждет мести. Из Тель-Авива вернулся Жакетов и все свалил на вас с Максом. Теперь генерал ищет тебя и Фишмана, ибо считает, что вы вместе задумали побег на Запад». Вера обещала приехать в Израиль – тогда многие эмигрировали. Твоя мама выполнила обещание, но не смогла забрать тебя с собой. Думаю, Владлен Генрихович догадался, куда делась Вера, и, чтобы пресечь возможные разговоры, инсценировал несчастный случай, в результате которого якобы погибла твоя мать. Сейчас Вера тяжело больна, она перенесла тяжелейший инсульт, не знаю, сможет ли подняться на ноги, и больше всего Верочка мечтает увидеть тебя, Агата.

Отец всем корпусом развернулся на скамейке и пристально посмотрел мне в глаза, дрогнувшим голосом проговорив:

– Доченька, очень тебя прошу, полетели со мной, а? Мама так ждет… Я привез приглашение, вот оно. На обратной стороне записан номер моего мобильника, если что – можешь в любое время со мной связаться.

Он достал из внутреннего кармана льняного пиджака сложенный вчетверо листок, протянул мне и держал до тех пор, пока я не взяла.

– Ну что, поедем?

Я смущенно молчала, не зная, как реагировать на это странное предложение. Отец меня не торопил. Когда молчать дальше стало невозможно, я наконец с трудом выдавила из себя:

– Я так сразу не могу. Вот съезжу в Жуковский, наведаюсь в институт экспериментальной биофизики, переговорю с теми, кто что-то об этой истории помнит, – вот тогда обязательно полечу с тобой к маме.

– Напрасно время потратишь, – бесстрастно обронил собеседник. – Институт в Жуковском – секретный объект, тебя туда не пустят.

– Хорошо, тогда спрошу у деда.

– Ну-ну, генерал Рудь очень обрадуется, что сможет снова упечь меня в лабораторию и дать возможность своим людям закончить начатые исследования. Я постоянно чувствую, что люди генерала где-то рядом, я уверен, что Владлен Генрихович не оставил идею вернуть меня в спецотдел. Пойми, дочь, меня предали: я думал, я один из них, а оказалось – я всего лишь подопытный кролик.

– Тогда поговорю с бабушкой, – не сдавалась я. – Аккуратно поговорю, чтобы Ида Глебовна ни о чем не догадалась и не рассказала деду.

– Вот этого точно делать не стоит, – хмуро откликнулся отец. – Я сказал тебе неправду. Генерал с женой тебе не совсем уж чужие. Твоя мама – младшая сестра Иды Глебовны, после смерти их родителей генерал растил Веру как родную дочь. И он никогда не простит Вере предательства.

Окончательно перестав что-либо понимать, я пробормотала слова извинения, наскоро простилась с отцом и, поднявшись с лавки, торопливо припустила домой.

– Я улетаю, мне нужно как можно скорее вернуться к Вере, – неслось мне вслед. – Надеюсь, ты примешь правильное решение. И помни: у твоей матери осталось не так много времени, чтобы повидать тебя, Агата.

С самого утра меня так и подмывало позвонить деду и прямо спросить о состоянии здоровья Льва Рудя. Если отец болен, почему от меня это скрывают? Может, все не так плохо и его еще можно вылечить? Но мой непосредственный начальник адвокат Устинович не терпит опозданий, поэтому пришлось отложить все вопросы на потом и двинуться в сторону конторы.

1

Сельскохозяйственная коммуна в Израиле.