Состояние аффекта

Ева Львова

Состояние аффекта

Свет на лестничной клетке мигал, делая лицо человека напротив едва различимым. Прямо за его спиной темнела высокая двустворчатая дверь моей квартиры, войти в которую он наотрез отказался. Незнакомец поджидал меня на этаже, и, как только раздвинулись дверцы лифта, он шагнул мне навстречу и без долгих предисловий сообщил, что он – мой отец. Отца я не помнила, однако верить первому встречному на слово тоже не собиралась. Поэтому я недоверчиво покосилась на незнакомца и официальным тоном произнесла:

– Если вас не затруднит, предъявите документы, пожалуйста.

Он порылся во внутреннем кармане и протянул мне паспорт на имя гражданина Израиля Льва Рудя, и, пока я рассматривала фотографию, поднял руку и разжал ладонь.

– Вот, Агата, возьми, две обезьянки у тебя уже есть, и без третьей твоя коллекция будет неполной.

Забирая с широкой сухой ладони маленькую фигурку, я вдруг четко осознала, что собеседник не лжет. В неровном свете я вглядывалась в широко расставленные глаза под изогнутыми бровями, рассматривала прямой короткий нос, пухлые подвижные губы и четко очерченный подбородок и умом понимала, что это, без сомнения, мой отец. Он походил на меня так сильно, словно я смотрелась в зеркало. Но вещи, которые говорил этот человек, были настолько невероятны, что я отказывалась верить в реальность происходящего.

– Ты многого не знаешь, Агата, но дед и бабушка тебе чужие люди, – с нажимом произнес отец, и я подумала, что ослышалась. Или сошла с ума. – Они ученые, тестируют программу, разработанную в рамках проекта «Сигма».

– Прости, что ты сказал?

Переспрашивая, я в глубине души надеялась, что Лев Рудь рассмеется и скажет, что он неудачно пошутил, но отец продолжал смотреть на меня с тревожным сожалением, точно я тяжело больна и он вынужден мне об этом сообщить. Парадоксальность его заявления заключалась в том, что роднее бабушки и деда у меня никого нет. Я хорошо помню холодный осенний вечер, когда бабушка подошла к моей кроватке с феями на пододеяльнике и, отводя глаза, негромко сказала:

– Ну вот, Агата, придется нам с тобой учиться жить без мамы…

Затем были похороны, и я, маленькая, все смотрела на скорбящих людей и не понимала, почему они так убиваются над закрытым ящиком, в котором ну никак не может быть моя веселая красивая мама. Это уже потом я узнала от бабушки, что мама погибла в автокатастрофе, а папа не смог оставаться в городе, где все напоминало о любимой, подписал контракт с институтом экспериментальной биофизики и уехал в Анголу. А я осталась с его родителями – дедушкой и бабушкой. Дед так и продолжал трудиться в секретном отделе «Сигма», где служил в чине полковника и дослужился до генерала, а бабушка сразу же после гибели мамы из «Сигмы» уволилась и посвятила себя моему воспитанию. Я выросла, окончила школу, юридический институт, стала адвокатом и, смею надеяться, вполне самостоятельной личностью. Так, во всяком случае, я думала. И вдруг я узнаю, что я – всего лишь подопытный кролик…

Я тряхнула головой, сбрасывая оцепенение, и осторожно покосилась на собеседника. Вот он, мой отец, который в общей сложности проработал за границей больше двадцати лет, и все это время я с нетерпением ждала, когда же биолог Лев Рудь вернется домой. Ну что ж, похоже, дождалась. После двадцати лет разлуки отец стоит передо мной в подъезде нашего дома и несет такую чушь, что уши вянут.

– Все годы эти люди врали тебе, Агата, – горячо проговорил собеседник. – Твоя мать жива, она в Тель-Авивском госпитале Святой Анны. Вера очень хочет увидеть тебя. В половине пятого утра рейс в Израиль, есть возможность улететь. Если поторопимся, успеем в аэропорт.

– Мама жива? – внутри у меня все онемело, и я с трудом выдавливала из себя слова, стараясь справиться с охватившей меня паникой. – Подожди, я ничего не понимаю. Если это действительно так, надо немедленно звонить бабушке! Знаешь, как она обрадуется? И вообще, пойдем домой, чего на пороге стоять?

Я уже было потянулась к сумке за смартфоном, чтобы звонить бабуле, но горячая рука легла на мое запястье. В мигающем свете лампы отец как-то странно посмотрел мне в глаза и чуть слышно проговорил:

– Ни в коем случае никому не звони! И домой я не пойду – там везде прослушки и жучки.

– Но и на лестнице мы разговаривать не можем, – возразила я. – Если хочешь, давай спустимся в мою машину, там хотя бы кресла мягкие.

Кинув взгляд на часы, я отметила, что время близится к полуночи. Весь день пробегав на каблуках по судебным инстанциям, я больше всего мечтала добраться до дома и скинуть наконец-то тесные туфли. А тут так некстати объявился этот странный человек со своими параноидальными откровениями, которые требуют от меня предельной концентрации в столь поздний час.

– В машине тоже могут быть прослушки, – недовольно поморщился он.

– Ну, лавочка-то во дворе не оснащена шпионской техникой? – усмехнулась я, страшно жалея, что не поехала ночевать на дачу. Что уж там скрывать, к этому моменту разговора я с грустью убедилась, что мой отец – обыкновенный шизофреник. Должно быть, именно поэтому дед и бабушка ограждали меня от контактов с неуравновешенным родителем.

Секунду помедлив, собеседник окинул тяжелым взглядом лестничную клетку, перегнулся через перила, удостоверился, что нигде никого нет, и осторожно двинулся вниз по лестнице, проигнорировав лифт. Проклиная все на свете, я с трудом потащилась за ним. Выйдя из подъезда, я некоторое время понаблюдала, как Лев Рудь тревожно озирается по сторонам в поисках возможного хвоста. При свете фонарей мне удалось как следует рассмотреть его лицо – оно было растерянным и испуганным, как у человека, который находится на грани нервного срыва.

Лавочка, на которую я так рассчитывала, располагалась на заднем дворе под развесистым боярышником. Туда-то я и направилась. Держа дистанцию, отец следовал за мной. Откинувшись на спинку лавки и устроившись поудобнее, я подождала, пока он расположится рядом, и приготовилась слушать дальше его сумбурное повествование.

– Можешь мне не верить, но и ты, Агата, и я – всего лишь части эксперимента, – выдержав паузу, задумчиво проговорила отец. – Ты уже взрослая и, должно быть, знаешь, что генерал Рудь возглавлял закрытый проект по изучению возможностей головного мозга, а Ида Глебовна ему в этом помогала.

Это была чистая правда. Не только дед, но и мой прадед занимался подобными исследованиями, и Владлен Генрихович не делал из этого тайны. Во всяком случае, мне он подробно рассказывал о некоторых занимательных эпизодах своей биографии. Да и бабушка частенько упоминала, что познакомилась со своим будущим мужем на проекте «Сигма», где служила медиком. Меня больно задело, что отец называет бабушку по имени и отчеству.

– Почему ты сказал не мама, а Ида Глебовна?

Мой вопрос остался без ответа. Лев Рудь смотрел перед собой остановившимся взглядом, точно он сидел один в тихом дворике, предаваясь своим мыслям.

– Знаешь, как я попал в проект? – вдруг спросил отец, нервно покусывая губы и не поворачиваясь в мою сторону.

Я отрицательно мотнула головой.

– А из обычного московского детдома. Для проведения исследований тогда еще полковнику Рудю нужны были люди, обладающие необычными способностями, и подобные кадры отбирались по всей стране. Меня Владлен Генрихович нашел в детском доме на Таганке. Мы побеседовали минут десять, и на следующий день полковник меня усыновил.

Отец замолчал, напряженно рассматривая аккуратно подстриженные ногти.

– А потом? – требовательно проговорила я.

– Потом? – задумчиво переспросил он. – Потом я жил у него в доме, после школы выезжая в Жуковский и подолгу занимаясь с нейропсихологами в лаборатории института экспериментальной биофизики, и способности мои понемногу возрастали.

Отец снова замолчал, и в тишине старого московского двора было слышно, как из открытого окна доносятся звуки голливудского фильма в переводе Гоблина. Отвлекшись от разговора, я стала вслушиваться в текст, пытаясь разобрать, что это за картина, когда отец вдруг снова заговорил: