Страница 38 из 60
Карстерс тихонько постучал в дверь и вошел в спальню сестры — проверить, готова ли она меня принять. Я и Кэтрин Карстерс ждали снаружи.
— Я вас оставлю, доктор Ватсон, — сказала она. — Если я войду, золовка только огорчится. Пожалуйста, дайте мне знать, если заметите что-то, имеющее отношение к ее болезни.
— Конечно.
— Еще раз спасибо, что приехали. Мне легче на душе оттого, что вы — мой друг.
Она удалилась, и тут же Карстерс открыл дверь и пригласил меня войти. Я вошел в тесноватую, шикарно меблированную комнату с маленькими окнами, встроенную в свес крыши; занавески наполовину задернуты, в камине горел огонь. Вторая дверь открывалась в смежную туалетную комнату, откуда явственно доносился запах лаванды. Элиза Карстерс полулежала на подушках, укутанная шалью. Я сразу заметил, что со времени нашего прошлого визита ее здоровье сильно ухудшилось. Вид у нее был утомленный и измученный, так часто выглядели мои самые тяжелые пациенты, глаза излучали жалобный свет над крутыми утесами, в которые превратились ее скулы. Она причесалась, но волосы все равно в беспорядке спадали на плечи. Руки ее, как у покойницы, лежали на простыне прямо перед ней.
— Доктор Ватсон! — приветствовала она меня скрипучим голосом. — Почему вы решили меня навестить?
— Об этом меня попросила ваша невестка, мисс Карстерс, — ответил я.
— Моя невестка хочет моей смерти.
— У меня не сложилось такого впечатления. Позвольте мне взять вашу руку и проверить пульс.
— Берите что угодно. У меня все равно ничего не осталось. А после того как я умру — помяните мое слово, — Эдмунд будет следующим.
— Перестань, Элиза! Что ты говоришь! — отругал ее брат.
Я нащупал ее пульс — он бился быстро, ее тело боролось с недугом. Кожа приобрела голубоватый оттенок, что вместе с другими известными мне симптомами позволяло предположить: диагноз холеры вполне мог соответствовать истине.
— У вас бывают рези в желудке? — спросил я.
— Да.
— А суставы ноют?
— Я чувствую, как гниют мои кости.
— За вами следят врачи. Какие лекарства они вам прописали?
— Сестра пьет настойку опия, — сказал Карстерс.
— Вы принимаете пищу?
— Пища меня и убивает!
— Вы должны есть, мисс Карстерс. От голодания вы еще больше ослабеете. — Я отпустил ее руку. — Я мало что могу вам предложить. Открывайте окно, чтобы давать доступ свежему воздуху. Чрезвычайно важна гигиена тела.
— Я принимаю ванну каждый день.
— Советую каждый день менять одежду и постельное белье. Но прежде всего вы должны есть. Я был у вас на кухне и видел, что пищу готовят как должно. Вам нечего бояться.
— Меня пытаются отравить.
— Если тебя пытаются отравить, значит, и меня тоже! — воскликнул Карстерс. — Прошу тебя, Элиза! Где твой здравый смысл?
— Я устала. — Больная откинулась на подушки и закрыла глаза. — Спасибо, что навестили меня, доктор Ватсон. Открыть окно и поменять белье! Видно, что в своей профессии вы один из лучших!
Карстерс вывел меня из комнаты, и, по правде говоря, я почувствовал облегчение. Элиза Карстерс и в первую нашу встречу была груба и высокомерна, а болезнь только усугубила эти черты ее характера. У дверей мы с Карстерсом попрощались.
— Спасибо за визит, доктор Ватсон, — сказал он. — Я понимаю, какие силы привели мою дорогую Кэтрин к вашим дверям, и очень надеюсь, что господин Холмс выпутается из положения, в котором оказался.
Мы пожали друг другу руки. В последнюю минуту я вдруг вспомнил:
— Есть один вопрос, господин Карстерс. Умеет ли ваша жена плавать?
— Что? Какой удивительный вопрос? Зачем вам это знать?
— У меня есть свои методы…
— Что ж, на самом деле Кэтрин вообще не умеет плавать. Она боится моря и сказала мне, что не войдет в воду ни при каких обстоятельствах.
— Спасибо, господин Карстерс.
— Всего доброго, доктор Ватсон.
Дверь закрылась. Я получил ответ на вопрос, который интересовал Холмса. Теперь осталось понять, зачем этот вопрос был задан.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Во мглу
Когда я вернулся, меня ждала записка от Майкрофта. Он будет в «Диогене» ближе к вечеру и с удовольствием встретится со мной, если я появлюсь в это время. Поездка в Уимблдон и обратно меня здорово измотала — в придачу к бурным событиям последних дней. Увы, стоит мне перенапрячься, полученные в Афганистане раны дают о себе знать. Но все равно я решил, что поеду, как только переведу немного дух. Холмс подвергается суровым испытаниям, тут некогда думать о собственном благополучии. К тому же вполне возможно, что второй раз Майкрофт не соблаговолит меня принять, — его дородность вполне может соперничать с капризностью. Гигантская тень этого человека витала над властями предержащими. Я съел приготовленный миссис Хадсон поздний ланч, вздремнул в своем кресле, потом взял кеб и отправился на Пэлл-Мэлл — небо уже темнело.
Майкрофт снова принял меня в комнате для посетителей, но на сей раз был более сдержан и официален, чем во время нашего последнего визита вместе с Холмсом. Он перешел к делу безо всяких обиняков.
— Дела обстоят плохо. Очень плохо. Почему брат пришел ко мне за советом, которому не захотел следовать?
— Думаю, ему больше требовались сведения, нежели совет, — предположил я.
— Верное замечание. Но поскольку я мог ему дать только одно, но не другое, было бы разумно с его стороны отнестись к моим словам внимательней. Я сказал ему, что ни к чему хорошему его поиски не приведут, но такова его природа, упрямство свойственно ему с молодости. Всегда был импульсивен. Это же говорила и наша матушка — она боялась, что в один прекрасный день он попадет в беду. Вот бы посмеялась, узнав, что он сделал карьеру сыщика!
— Вы ему поможете?
— Мой ответ вам уже известен, доктор Ватсон, я его дал вам при нашей последней встрече. Я ничего не смогу сделать.
— Вы позволите, чтобы его повесили за убийство?
— До этого не дойдет. Не может дойти. Я уже провожу закулисную работу и, хотя и сталкиваюсь с попытками помешать и напустить тумана — а их на диво много, — могу сказать, что до этого не дойдет. Он слишком хорошо известен среди публики, у которой есть вес в обществе.
— Его держат в Холлоуэе.
— Знаю, за ним там хорошо присматривают — по крайней мере, насколько это возможно в таком мрачном месте.
— Что можете сказать об инспекторе Гарримане?
— Хороший сотрудник полиции, человек честный, в послужном списке ни пятнышка.
— А другие свидетели?
Майкрофт прикрыл глаза, приподнял голову, словно дегустировал хорошее вино. Так он взял паузу на размышление.
— Я знаю, доктор Ватсон, на что вы намекаете, — сказал он наконец. — И можете поверить, несмотря на безрассудное поведение Шерлока, его благополучие мне дорого, и я пытаюсь разобраться в том, что произошло. Я уже израсходовал немало собственных средств, чтобы понять, кто такие доктор Томас Экленд и лорд Хорас Блэкуотер, и должен с сожалением сказать, что, насколько я понимаю, тот и другой абсолютно безукоризненны, оба из хороших семей, оба холосты, оба богаты. Клубными интересами они не связаны. Они не учились в одной школе. Почти всю жизнь жили на удалении не менее ста миль друг от друга. Кроме того, что оба случайно оказались в один и тот же вечер в Лаймхаусе, их не связывает ничто.
— Если не считать «Дома шелка».
— Именно.
— А что это такое, вы мне не скажете.
— Не скажу, потому что не знаю. Именно по этой причине я предупредил Шерлока держаться от этой истории подальше. Если есть нечто, братство или общество, внутри правительства, и от меня это скрывают, и тайна столь велика, что при одном ее упоминании меня немедленно вызвали в Уайтхолл, — мои инстинкты говорят мне: надо отвернуться и посмотреть в другую сторону, но уж никак не печатать дурацкое объявление в национальных газетах! Я сказал брату все, что мог сказать… наверное, даже больше, чем имел право.
— Что же будет? Вы позволите, чтобы его отдали под суд?