Конец большого дома

— Ну вот, Холгитон, ты опять старшинка, ты опять дянгиан-начальник, — насмешливо говорил Ганга. — Почаще приезжали бы русские начальники, и люди бы помнили, что ты старшина. Скажи им, пусть хотя бы через каждые три дня приезжают. — Ганга подтрунивал над соседом.

— Замолчи! — прикрикнул Холгитон. — Я гадаю, зачем приехал этот, с шашкой, что у нас ему надо? Может, что про беглецов узнали, может, Баоса разыскал Поту и убил его?

— Ты что, ты что?! — оторопел Ганга и остановился.

К нему подошел Пиапон.

— Холгитон опять почувствовал себя старшинкой, — усмехнулся Пиапон. — Наверное, скоро прикажет: «Отвезите русского начальника в такое-то стойбище».

— Не шути, Пиапон, Холгитон думает, не убил ли твой отец Поту, — прошептал побледневший Ганга. Пиапон тоже побледнел. — С шашкой приехал, он зря не ездит…

— Не может этого быть! Слышь, Ганга, этого не может быть!

— Чего не может быть? Отец твой злой человек, если разыскал Поту, он убил его. — Ганга повернулся и, волоча ноги, побрел в фанзу.

Пиапон догнал его.

— Обожди, стой, нельзя выдавать русским, что мы встревожены, может, они ничего не знают, может, русский так приехал, ведь всякое бывает. — Пиапон сам взволновался и говорил быстро, как никогда в жизни. Успокаивая Гангу, он пытался сам успокоиться, но погоны и шашка полицейского вселяли в него страх.

— Подожди здесь, вон они подходят, будут что спрашивать, отвечай спокойно. Сейчас все узнаем, — говорил он, еле ухватывая смысл произносимых слов.

Урядник важно, начальственно шагал впереди, за ним, вобрав голову в плечи, точно ожидая удара, шел Холгитон. Поп, подобрав полы рясы, лениво, будто кем-то понуждаемый, брел позади всех.

— Так ты, значит, так сказать, староста, — продолжал разговор урядник, явно подражая своему начальству. — Скажи-ка, староста, сколько людей в стойбище?

Холгитон имел совсем растерянный вид, он попытался сосчитать в уме жильцов каждой фанзы, начиная с крайней нижней, но уже на третьей фанзе споткнулся, а в четвертой окончательно запутался. Урядник выжидательно молчал. Холгитон вновь начал считать, загибая пальцы. Когда не хватило пальцев, чтобы не запутаться, он остановился и начал чертить палочки на песке.

— Видел, урядник, к чему таких людей крестить и к культуре приучать? — сказал поп. — Он здесь самый толковый, потому его старостой и поставили, и этот человек не может сосчитать до пятидесяти…

Холгитон услышал, что поп оскорбительно отзывается по его адресу. Староста поднял голову, встретился с холодными, полными презрения глазами попа и весь вспыхнул.

— Так сколько людей в стойбище? — повторил урядник.

— Три года назад твоя все люди писал, — зло ответил Холгитон. — Бумага есть, чего спрашивай?

— Видели, огрызается, — сказал поп.

Холгитон встречался с попом в Малмыже, в первые дни он каждый раз кланялся ему при встрече, как учил прежний священник, который по каким-то причинам уехал прошлым летом, но поп не отвечал на приветствие, будто даже не замечал его, и проходил мимо. Это задело Холгитона, и он невзлюбил нового священника. Теперь они второй раз столкнулись.

— Не я перепись делал. Я, так сказать, сопровождал чиновников, которые переписывали вас, — попытался разъяснить урядник.

— Зачем толкуешь, урядник, он не поймет.

Холгитон вконец разозлился, но понимал и свое положение. Если он оскорбит попа словом или действием, то ему несдобровать, но злость кипела внутри и требовала какого-то выхода. Холгитон отвернулся от попа и урядника и закричал по-нанайски Ганге и Пиапону, оказавшимся недалеко от него:

— Ты — собачий сын! Понимаешь? Ты выродок, твоя мать была сукой! Как только тебя земля держит, сукиного сына? Эй, ветры, эй, грозы, будет этот выродок возвращаться домой, утопите его в протоке!..

Ганга с Пиапоном с недоумением смотрели на Холгитона, переминались с ноги на ногу и не знали, что им предпринять.

— Ты кому кричишь? — спросил Ганга, бледнея еще больше.

— Не видишь, что ли, этот ворон черный стоит сзади меня. Это не человек, это… — И Холгитон вновь принялся поносить попа самыми крепкими выражениями. Облегчив душу, он обернулся к уряднику.

— Команда я давал, — сказал он, делая виноватый вид. — Наша стойбища сорок девять человек, — назвал он первую пришедшую на ум цифру.

— Так, сорок девять человек. Скажи, староста, за три года, после, так сказать, переписи, население прибавилось или уменьшилось?

— Старики умирай, маленькие дети умирай.

— Сколько человек умерло? Холгитон начал припоминать.

— Как мухи мрут, лет через пятьдесят их на земле не останется ни одного человека, — сказал поп.

Холгитон отвернулся и опять длинно и грязно обругал попа.

— Какие приказы отдаешь, староста?

— Девятнадцать человек умирай, маленький и старый и большой. Сколько собак умирай, тоже говори надо?

— Собак? Зачем собак? — удивился урядник.

— Видели, насмехается, ирод.

«Да, священник этот не на месте, — подумал урядник. — Он за что-то невзлюбил гольдов. За что, интересно? Надо волостному доложить, если долго будет здесь оставаться, вред может нанести делу».

— Ну, хорошо, я сейчас закончу, вы подождите в лодке.

— Урядник, не заходите в фанзы, блох и вшей наберетесь.

— Хорошо, хорошо.

Поп медленно побрел к берегу, приподнятый подол рясы взмахивал вороньим крылом при каждом его шаге. Собаки, увидев незнакомого человека без сопровождения няргинца, стаей набросились на него. Поп отбивался от них, пинал ногами в кроваво зияющие пасти, но собаки наседали на него. Пиапон с Гангой выхватили палки из кучи плавней и побежали спасать священника.

— Не разгоняйте, — закричал им Холгитон, — пусть немного покусают его! Слышите! Не разгоняйте быстро…

— Зачем? — вдруг спросил урядник Холгитона.

— Твоя понимай нанайский язык? — испугался Холгитон и невольно сделал шаг назад, точно ожидая удара.

— Не понимаю, но по твоему лицу, так сказать, по голосу догадываюсь. Скажи, поп приезжал сюда хоть раз, как засел в Малмыже?

— Его тут нечего делай. Другой поп лето, зима приходил, русское камлание делал.

Ганга с Пиапоном разогнали собак. Поп рысцой припустил к лодке.

— Его больше сюда не приходи, — улыбнулся Холгитон.

— Как же дети, новорожденные? Их кто, так сказать, крестит?

— Зачем крестить?

— Но вы же крещеные, значит, и дети ваши обязательно должны быть крещены!

— Черт знает, моя не знай.

— Тебя-то крестили, как назвали?

Холгитон вспомнил, как его зовут все малмыжские друзья, и назвался Харитоном.

Потом урядник интересовался охотой, рыбной ловлей, спрашивал, не обманывает ли китайский торговец при отоваривании пушнины, не притесняют ли русские крестьяне, в чем нуждаются няргинцы.

Подошли Пиапон с Гангой, в их глазах по-прежнему была тревога.

— Каких-нибудь, так сказать, происшествий не было за лето? — спросил урядник.

— Ничего не было, чего может быть? Мы рыба лови, охота ходи, мы мирно живи. Чего может быть? Ничего не может быть.

— Должен я все знать, потому и допытываю, — улыбнулся урядник. — Я страсть люблю гольдов, хорошие вы люди, честные, справедливые, храбрые, ну и… рыбаки хорошие… охотники хорошие. Меня в других стойбищах гольды, так сказать, очень любят, потому что я всегда стою за вас. Если кто обижать станет, скажите мне, я быстро того приструню. Я заметил, староста Харитон, батюшка к вам не особенно…

— Плохой человек, — сказал Холгитон.

— Вот, вот, он вас не любит, — понизив голос и оглядываясь на берег, продолжал урядник, — а поп должен любить всех людей. Я, так сказать, полицейский и то всем сердцем люблю вас, а он поп, и не любит. Нехорошо, очень нехорошо.

— Другой пон надо, — вставил слово Ганга.

— Об этом и я думаю, буду думать. Я люблю вас, гольды меня тоже, так сказать, любят, они мне каждый раз то соболя дарят, то выдру несут, а раз даже чернобурую лису подарили. А все почему? Потому, что я им всегда добра желаю, за них горой стою.