Скала Таниоса

— Пей медленно, — предупредил он меня, — история только начинается.

Когда караван с шейхиней отбыл из деревни — солнце вот-вот должно было встать, — всем показалось, будто замок опустел. Ведь вместе с ней уехало много стражников и служанок, да к тому же пришло время собирать урожай, а значит, почти все мужчины и женщины Кфарийабды работали на полях. В то утро шейха посетили только три человека, и он никого не оставил завтракать в замке, приказал принести ему на подносе самые легкие кушанья, хлеба, майорана с оливковым маслом, слегка отжатого творога, и коль скоро Гериос суетился поблизости, в недальних замковых коридорах, хозяин замка пригласил его разделить трапезу. А во время еды спросил, куда подевалась Ламиа.

Она меж тем вышла из дома лишь для того, чтобы пожелать своей госпоже доброго пути, а после снова затворилась у себя, как и накануне. И когда Гериос явился передать ей приглашение шейха, она ответила, что не голодна. Супруг угрожающе воздел длань:

— Накинь платок и следуй за мной!

Как всегда, шейх всем своим видом дал понять, что осчастливлен ее появлением. Да она и сама не пожелала выглядеть скрипучей каргой. Вскоре общая беседа превратилась в разговор двоих, Гериос ограничивался тем, что водил глазами от одной к другому; когда говорил шейх, его мажордом сопровождал речи господина постоянными кивками с непременным согласием на светлеющем открытом лице, но стоило открыть рот Ламии, он начинал покусывать нижнюю губу, как бы беззвучно приказывал ей: «Короче!» Он был не способен рассмеяться от души на ее остроту, и глаза его не отрывались от шейха все то время, когда в зале звучал смех.

Ламиа отвечала ему тем же. Она глядела только на шейха или в тарелку, когда макала туда хлеб. А хозяин дома, чем дольше продолжалась беседа, тем реже искал глазами Гериоса. Лишь в конце, в самом конце трапезы он внезапно оборотился к нему, как если бы только сейчас обнаружил его присутствие.

— Я чуть не забыл самого главного. Тебе надо срочно разыскать портного Якуба. Я обещал заплатить ему тысячу пиастров до наступления вечера — надобно сдержать слово. Кроме того, ты должен приказать ему явиться завтра с утра: к наступлению холодов мне потребны новые одежды.

Якуб жил в Дайруне, соседнем поселке, и идти к нему надо было часа два.

Ламиа тотчас схватила блюдо, чтобы отнести его на кухню:

— Я приготовлю кофе.

—  ХведжаГериос не успеет его выпить. Необходимо отправляться немедля, чтобы вернуться засветло.

Шейх употреблял это старинное тюркско-персидское вежливое обращение, когда хотел доставить удовольствие своему секретарю. Слово khwéja у всех обитателей Горного края обозначало тех, кого грамотность или обретенное наследство избавляли от надобности обрабатывать землю собственными руками. Управитель, не мешкая, поднялся.

— Я тоже не стану пить кофе прямо сейчас, — продолжил шейх, чуть помедлив. — Я бы предпочел выпить его после сиесты. Но если бы наша прелестная Ламиа принесла мне корзинку фруктов — ведь только она одна умеет сделать это со вкусом, — я был бы ей за это благодарен до конца моих дней.

Молодая женщина не ожидала подобной просьбы. Она явственно впала в замешательство и в смущении не знала, что ответить. Ее молчание продлилось всего лишь долю секунды, но и этого оказалось слишком много для Гериоса, каковой, метнув на жену тяжелый взгляд, поспешил ответить вместо нее:

— Разумеется, повелитель! Всенепременно! Ламиа, пошевеливайся!

И в то время, как его господин спокойно направился к своей спальне, Гериос поспешил в маленькую комнатку, служившую ему конторой. Именно там он хранил свой реестр доходов и трат, а также перья, чернильницы, здесь же обретался сундук, из которого ему следовало взять деньги для портного. Ламиа вошла туда вслед за ним.

— Подожди, мне нужно кое-что тебе сказать!

— Не сейчас, попозже! Ты же видишь, я должен уйти!

— Я приготовлю для шейха корзинку фруктов, но лучше бы ты сам отнес ее. Мне не хочется входить в его спальню, а то как бы он еще чего-нибудь не попросил.

— Чего именно?

— Ну, не знаю… Ему всегда чего-нибудь надо… Очистить от кожуры… порезать…

Она смутилась, что-то залепетала. Гериос захлопнул ларь, откуда доставал деньги, и обернулся к ней:

— Если бы ты научилась держаться, как подобает в твоем положении, о чем я постоянно тебя умолял, шейх никогда бы тебя ни о чем не просил.

«А ты сам? — могла бы она возразить супругу. — Разве ты всегда держишься, как подобает в твоем положении? Почему он не мог послать кого угодно, чтобы пригласить Якуба завтра к утру?» Но у нее не было никакого желания с ним пререкаться, напротив, она удрученно запричитала:

— Ну да, ты совершенно прав, а я виновата. Но не надо сейчас вспоминать о том, что было…

— Конечно, не будем, а впредь больше думай о том, как получше соответствовать своему рангу. Но теперь господин тебя уже попросил, так что приходится повиноваться.

Тут Ламиа схватила супруга за рукав и со слезами на глазах попыталась удержать:

— Да пойми ты, мне боязно к нему входить! — Их взгляды надолго скрестились, Ламии на минуту показалось, что муж колеблется, она даже вообразила, что вот-вот услышит от него: «Я понял твою тревогу, и я знаю, что мне сейчас надо делать!» Как бы ей в тот миг хотелось во всем положиться на него! Она бы с радостью навек перестала упрекать его в низменной мелочности, а помнила бы только одно: он — ее муж, она дана ему до гробовой доски и должна следовать за ним в счастье и невзгодах.

Гериос не проронил ни слова, и сама Ламиа умолкла, боясь его разозлить. Он выглядел вялым, колеблющимся, неуверенным. Так прошло несколько секунд, но казалось, этой паузе не будет конца. Затем он отстранил жену. Отошел в сторону.

— Из-за тебя я сильно опаздываю. Эдак мне не вернуться засветло. — Он больше не смотрел на нее. Зато ее глаза неотрывно следили за ним, пока могли его видеть.

Он шел ссутулившись, его спина казалась громадным черным горбом. Таким скрюченным Ламиа никогда его не видала.

Она почувствовала себя преданной, покинутой. Обманутой.

Корзинку с фруктами Ламиа подбирала долго-долго. В тщетной надежде, что ко времени, когда придется войти в шейхову спальню, он уже заснет.

Проходя последним коридором, она ощутила какой-то зуд, как будто отсидела ноги и даже бедра. Страх? Желание? Или страх пробудил желание?

Теперь у нее дрожали руки. Она все более замедляла шаг. Если на небесах есть Кто-то, пекущийся о благе своих творений, Он позаботится о том, чтобы молодая женщина никогда не дошла до этой комнаты.

Дверь оставалась полуоткрытой. Она тихонько толкнулась в нее корзинкой и заглянула внутрь. Мужчина лежал на подушках спиной ко входу. В правой руке — привычные янтарные четки; перебирая их, в здешних местах обыкновенно убивали время — вот и он теребил их всегда, когда не посасывал наргиле; он любил приговаривать, что постукивание янтарных зерен друг о дружку успокаивает ум, как журчание воды по камням или потрескивание дерева в пламени костра.

Ламиа не смотрела ни на четки, ни на кольцо с печаткой на безымянном пальце господина. Она только, быстро окинув его взглядом, удостоверилась, что его пальцы, толстые пальцы самца, не шевелились. Тогда она осмелела, вошла внутрь, сделала два шажочка вперед и подогнула колени, чтобы положить корзинку на пол. Но, собираясь подняться, она неловко отдернула руку от корзинки, и оттуда выпал гранат; он медленно покатился от нее с пусть приглушенным, но стуком. В ушах Ламии это постукивание по шероховатостям пола прогремело громче барабана. Затаив дыхание, она смотрела на катящийся плод, пока он не застыл на волосок от руки спящего шейха. Подождав еще чуть-чуть, она перегнулась через корзинку и подобрала строптивый гранат.

Шейх пошевелился. Повернулся на другой бок. Медленно, словно не вполне очнулся от сна. Но, поворачиваясь, цапнул гранат, даже не взглянув на него, словно уже зная, что он там, под рукой.