Муравейник

— Кого это ты делаешь? — спросил он.

— Дирка, — коротко ответил Томми, и мистер Макинтош, побагровев, уже было вскочил на ноги, чтобы уйти, но мальчик даже не оглянулся, и он снова сел, уже молча. Удивительное и в то же время бесполезное упорство, с каким Томми трудился над этим наполовину сгнившим куском корня, дало новый толчок его мыслям.

— А что если тебе стать художником? — предложил он.

Томми оставил наконец свои стамески и недоверчиво посмотрел на мистера Макинтоша, словно это предложение было какой-то новой ловушкой. Недовольно пожав плечами, он снова с раздраженным видом склонился над корнем.

— Если у тебя настоящий талант, мальчик, ты сумеешь неплохо заработать на этом. У меня был в Шотландии двоюродный брат, который промышлял художеством. И знаешь что он выделывал? Сувениры для путешественников. — Мистер Макинтош говорил непринужденно, стараясь как-то подладиться к Томми.

Но Томми воспринял этот разговор как новую попытку лишить его независимости, и упоминание о сувенирах пропустил мимо ушей.

— Зачем вы сожгли книги Дирка? — прямо спросил он.

— А зачем мне нужно сжигать книги? — мистер Макинтош с облегчением рассмеялся. Ему и самому это казалось нелепым: ведь его взбесили фигурки Томми, а не книги.

— Я знаю, что это вы, — сказал Томми. — Знаю. И Дирк тоже знает.

Мистер Макинтош закурил трубку в отличнейшем расположении духа. Теперь ему удастся поладить с Томми. Томми не знал, почему он поджег хижину, а ведь это самое главное. Некоторое время он попыхивал своей трубкой.

— К чему ты вбил себе в голову, что я против того, чтобы Дирк учился? — сказал он. — Немного поучиться — [56] это неплохо. — Томми недоверчиво уставился на мистера Макинтоша. — Я предлагал ему заняться делом и обучать других. Так он не захотел этого. При чем тут я?

По лицу Томми мистер Макинтош понял, что он ему не верит. Томми вдруг вспыхнул, и мистер Макинтош удивился — с чего это у мальчишки такой растерянный вид? А Томми соображал: «Мы, наверное, ошиблись...» Но он представил себе, как могло подействовать на вспыльчивый, гордый, мятежный нрав Дирка такое предложение, и его мысль прояснилась. Все еще красный, он рассмеялся каким-то не детским, полным горечи, язвительным смехом, и мистер Макинтош встревожился. Краска сошла с лица мальчика, и он снова заработал стамеской.

— Почему вы вместо меня не пошлете в колледж Дирка? — спросил наконец Томми. — Он же намного умнее. У меня и способностей-то никаких. Вы ведь видели мой дневник...

— Знаешь, сынок... — укоризненно начал мистер Макинтош. Он чуть было не сказал: «Так ты, стало быть, и в школе ленишься только потому, чтобы вынудить меня помочь Дирку?» Удивившись своему порыву выложить то, что он думал, он тут же заговорил, как всегда, обиняками, на которые Томми предпочел не обращать внимания.

— Ты ведь сам знаешь, как обстоит дело. Пора бы тебе уже понимать, а ты ведешь себя так, будто ничего не понимаешь. — Но Томми стоял на коленях, спиной к нему и возился с корнем; мистер Макинтош снова закурил свою трубку.

На другой день он опять пришел к муравейнику; усевшись поудобнее на дерево, он смотрел, как Томми работает. Томми недружелюбно покосился на него, словно давая понять, что его присутствие здесь нежелательно, однако не сказал ни слова.

Большой, торчащий из основания ствола, как клык, корень постепенно становился похожим на Дирка, и мистер Макинтош наблюдал с чувством какого-то непонятного возмущения. Ему было противно глядеть, но заставить себя уйти он не мог.

— Случись поблизости пожар, и все сгорит, — сказал он, — а нет, так сожрут муравьи.

Томми равнодушно пожал плечами. Важно было работать, а что будет с его работой потом — ему наплевать. И такое отношение к сделанной собственными руками [57] вещи было настолько чуждо стяжательской натуре мистера Макинтоша, что ему даже показалось, будто мальчик слегка тронулся.

— Почему ты не работаешь над чем-нибудь, что сохранится? — спросил он. — Да если бы ты учился, как Дирк, и то было бы лучше.

— А мне нравится просто вырезывать, — возразил Томми.

— Смотри, в дереве уже завелись муравьи, и когда ты приедешь в следующий раз, от него ничего не останется.

— Или кому-нибудь захочется его спалить, — подхватил Томми.

Он торжествующе уставился на залившееся краской лицо мистера Макинтоша, который почувствовал, что эти слова не так уж далеки от истины. И в самом деле: день ото дня мистер Макинтош посматривал на это новое творение Томми все с большей ненавистью, страхом и отвращением. Фигурка была еще не закончена, но, даже если бы рука мастера и не коснулась ее более, она и так казалась завершенной.

Длинное, сильное тело Дирка, корчась, рвалось из дерева, устремившись вперед — к свободе. Запрокинутая в мучительном усилии голова, отчаянный взгляд прищуренных глаз и сжатый в упрямой решимости рот, рот Макинтоша. Плечи уже высвободились, но руки не могли оторваться от плотной массы дерева, оно крепко держало их. Рвущееся на волю тело было свободно лишь до колен; ног не было — сильные, мускулистые колени Дирка незаметно переходили в естественные очертания узловатого корневища.

Мистеру Макинтошу фигурка не нравилась. Он не разбирался в искусстве, но знал, что она ему определенно не нравится: она выводила его из себя, и, когда он смотрел на нее, ему так и хотелось схватить топор и изрубить ее в щепки. Или, может быть, сжечь...

Беспокойство этого весь день наблюдавшего на ним пожилого человека доставляло Томми огромную радость. Он начал даже подумывать, что работа его не только забава: ведь все это могло стать и оружием. Оружием в его руках... Томми поглядывал на недовольное лицо мистера Макинтоша, и в нем все возрастало уважение к самому себе и к тому, что он делал. [58]

А вечером, сидя при свете свечи у себя в комнате, мистер Макинтош придумал или, вернее сказать, почувствовал,как ему следует действовать. Силу таланта Томми отрицать нельзя, значит, дело сводится к тому, чтобы найти способ обратить этот талант в деньги. Правда, Макинтош в такого рода делах ничего не смыслил, и не кто иной, как сам Томми, подсказал ему выход, заявив как-то в конце каникул:

— С вашим богатством все можно сделать. Вы прекрасно могли бы послать Дирка в колледж, ведь это такой пустяк для вас.

— Но ты же сам знаешь, что этих цветных не берут никуда, — рассудительно, как он теперь всегда говорил с Томми, сказал мистер Макинтош.

— Можно было бы послать его в Кейптаун. Там есть цветные в колледжах. Или в Иоганнесбург. — Мистер Макинтош промолчал, но Томми не сдавался. — Вы же так богаты, что стоит вам только захотеть — и вы всего добьетесь.

Но мистер Макинтош, как и большинство очень богатых людей, видел смысл в деньгах только тогда, когда их вкладывают в предприятия или земельные участки, а не тратят на вещи и всякие там затеи.

— Это стоило бы несколько тысяч, — проворчал он. — Тысячи на цветного мальчишку!.. — Насмешливый взгляд Томми заставил его остановиться, и он поспешно добавил: — Я еще подумаю...

Но думал он, конечно, не о Дирке. Он думал о Томми. Сидя в одиночестве у себя дома, он рассудил, что все обстоит очень просто, за деньги он все узнает.

И вот, на другой день мистер Макинтош собрался в город. Побрившись, он напялил поверх своей трикотажной фуфайки полосатый сюртук, почти наполовину скрывший его длинные, цвета хаки, грязноватые брюки. Это была его единственная уступка требованиям городской жизни, которую он презирал. Потом он сел в свой большой американский автомобиль и уехал.

Чтобы узнать то, что ему было нужно, мистер Макинтош поступил просто. Приехав в город, он пошел в министерство просвещения и сказал, что ему надо видеть министра.

— Я Макинтош, — с завидной самоуверенностью заявил он, и хорошенькая, пренебрежительно посматри- [59] вавшая на его костюм секретарша пошла доложить министру, что его хочет видеть некий мистер Макинтош. Она добавила, что это старый, толстый, неряшливо одетый мужчина с большим животом. Двери тут же открылись, и мистер Макинтош очутился рядом с самой ученостью.