Страница 15 из 27
Затем она села на кровать и стала снимать чулки.
— Сегодня шестнадцать лет, как мы женаты, и опять ты заболел! — грустно сказала она. — В прошлом году было то же самое. Впору подумать, что ты это делаешь нарочно.
Она встала, чтобы снять через голову платье и комбинацию. И снова угрюмо села на кровать.
— Дыши как следует, по крайней мере! Глубже дыши!
Месье Лакруа пробормотал что-то невнятное. Мадам Лакруа нехотя, словно с сожалением расстегнула лифчик. И бросила на кровать этого целомудренного свидетеля годовщин свадьбы, отмеченных лишь невеселой лаской Времени. Она накрыла ладонями груди, погладила их, закрыв глаза, ущипнула себя за сосок. Управляющий имением шумно, с бульканьем дышал в другом конце комнаты. Ну что за нелепость: рослый, видный мужчина, а без конца простужается!
— Тебе лучше? — с надеждой спросила она.
Ответом ей было невразумительное журчание.
Мадам Лакруа резко поднялась с места.
— Это что еще? — пробурчал управляющий, почувствовав, как что-то трется о его колени.
Мадам Лакруа проскользнула под стол: губы ее горели, внутри все кипело, трусики норовили упасть. Нет! Она не позволит лучшим годам своей жизни улетучиться с парами эвкалипта! Две горячие руки схватили ночную рубашку управляющего и задрали ее до пояса!
— Что ты делаешь, Амели? Ты же меня уморишь! — простонал больной.
— Кто кого кинул в море? — спросила страстная супруга: она не вслушалась в то, что он сказал.
Рука ее быстро нашла вялый предмет ее вожделений. «Либо я сделаю тебе рог здесь, друг мой, либо скоро они вырастут у тебя на лбу!» — сказала она про себя. А Лакруа тем временем ворчал над миской с эвкалиптом, что жена его медленно убивает, дает ему лекарства с одной стороны, а отнимает их с другой, что с мужем так не обращаются, прямо срам какой-то, подумаешь, подождать не могла, нарвала бы на огороде морковок, если ей так приспичило, и сунула в свой бульон, что он теперь месяц будет в себя приходить, ей же хуже, где это видано, чтобы насиловали мужчину, а тем более управляющего имением, что она с таким же успехом могла бы ублажать себя двустволкой, которая лежит в шкафу, он дал бы ей заряд дроби, вот была бы потеха!
Амели все же удалось-таки разбудить носорога, который, как всем известно, дремлет у мужа под рубашкой. А муж, не переставая ворчать, незаметно перешел к ругани иного рода.
Раз она не дает ему умереть спокойно, он подвесит ее на крюк в большом кухонном камине. Он привяжет ей ноги к шее кожаным ремнем и разведет под ней огонь. Или нет! Он сам залезет в камин, насадит ее на свой вертел, будет ее крутить и поджаривать. Потом снимет с крюка, возьмет за ноги и будет возить по саду, словно тачку. А если она останется недовольна, он наберет булыжников и заткнет ей дыру в стене, раз ей так хочется. И под конец устроит ей веселые качели. Он сам не знает, что сделает с ней!
Зато Амели все знала! Она увлекла месье Лакруа, который не переставал охрипшим голосом бормотать непристойности, к кровати, чтобы дать ему прополоскать рот только что появившимся у нее лекарством. А сама она, как заботливая супруга, как хорошая кухарка, пробующая все свои соусы, хотела убедиться, что душистая настойка эвкалипта оказала благотворное воздействие на весь организм пациента. Две процедуры можно было проделать одновременно.
Теперь мигали уже три лампочки с разной яркостью и частотой. Профессор Гнус открыл окно и пристально глядел на вспухшее, воспаленное небо, все чаще озаряемое беззвучными вспышками молнии. Большая капля упала на нос профессору, и он затопал ногами от восторга.
Жюльен с волнением увидел, как зажглась четвертая лампочка; а по навесу над крыльцом уже барабанил дождь. Чудовищная молния с оглушительным грохотом раскроила небо. Оконные стекла задребезжали, когда гром, подскакивая, прокатился по небосклону. Раздался стук ставень, шквальный ветер ворвался в комнату профессора и вихрем закрутил его бумаги. Профессор ликовал. Он хлопал в ладоши. Он прыгал от радости. Скоро будут созданы все условия для проведения грандиозного эксперимента. Снова сверкнула молния, и на его лице появилась ужасающая улыбка. Загорелась пятая лампочка.
Шарль надел шелковую пижаму в зеленую и фиолетовую полоску. Он почистил зубы и вымыл пальцы ног — на всякий случай.
Клер отыскала в одном из сундуков на чердаке свадебную ночную рубашку своей бабушки. Она велела выстирать эту дивную рубашку из тонкого батиста, украшенную затейливой вышивкой, и теперь с умилением смотрелась в зеркало шкафа. Ворот рубашки закрывал шею, манжеты стягивали запястья, видны были только кончики ступней. Рубашка застегивалась спереди на сорок четыре пуговки. Клер сосчитала их и решила, что это будет забавно. Она уже представляла себе трогательное смущение жениха, натолкнувшегося на сорок четыре пуговки. Клер улыбнулась, подумав, что, возможно, стоит пойти ему навстречу и самой расстегнуть две последние пуговки. Она расправила просторное и легкое одеяние, чтобы полюбоваться им в зеркале, и, заметив небольшое отверстие на уровне живота, на секунду задумалась о его назначении.
Клементина решила, что сегодня он не придет. Наверняка он испугается этой страшной бури. Вот уже несколько недель он тайно навещал ее по ночам. В комнату он проникал через окно, которое она оставляла приоткрытым. Как ему удавалось взбираться так высоко? Она не знала о нем ничего, не знала его имени, не видела даже его лица, всегда скрытого полумаской из черного бархата. На нем был длинный черный плащ, и он никогда не снимал сомбреро, даже когда занимался с ней любовью.
Не раз она пыталась заговорить с ним, но он оставался нем. Все, что она знала о нем, — это его пылкие объятия и глаза, сверкавшие диким огнем в прорезях полумаски, так похожие на глаза Дугласа Фербэнкса, незабываемого Зорро, с такой же страстью обнимавшего ее под таинственное, волшебное стрекотание камеры.
Клементина вздрогнула. Среди вспышек молнии и потоков дождя возникла черная тень и осторожно открыла створку окна.
Шарль путался в пуговках ночной рубашки и нервничал. Он даже взмок и боялся, что запах пота, пусть и вызванный законным и понятным нетерпением, скоро заглушит запах одеколона, которым он надушился. Клер, со своей стороны, находила, что все эти прадеды, праотцы, предки, основатели династий были непрактичные люди. Непонятно, как она вообще смогла появиться на свет!
Шарль сразу заметил небольшое отверстие на уровне живота. И даже догадался о его назначении. Но такая идея показалась ему комичной и старомодной. Он мог просто-напросто задрать рубашку на нужную ему высоту. Он подумывал об этом, но такой вариант ему тоже не нравился. Юбки задирают прислугам, но не девушкам из хороших семей! Ему хотелось бы заключить Клер в объятия обнаженной, чтобы они нежно слились воедино, как было позавчера, как подобает современным людям. Но ничего не поделаешь! Иные времена, иные нравы! Рубашка была незыблема. Оставалось воспользоваться отверстием!
С самого детства Аньес очень боялась грозы. При первой вспышке молнии она закрыла ставни, окна, гардины, занавеси. Она потушила в комнате все лампы, так как ей казалось, что свет притягивает молнию, и забралась под одеяло.
Эдуару пришлось раздеваться в темноте, страхи жены казались ему смешными, — поди-ка разбери, что у них там в голове, под локонами и кудряшками! Ему трудно было двигаться вслепую, слегка кружилась голова, он опрокинул стул, и Аньес закричала от ужаса.
Наконец он добрался до кровати и в довольно-таки скверном настроении лег, не сомневаясь, что ночь предстоит тяжелая: он знал, что Аньес будет донимать его дрожью и истериками, пока не кончится гроза.
Аньес прижалась к нему, накрывшись одеялом почти с головой. Он выругался: острый локоть вонзился ему между ребер, а судорожно трясущееся колено угодило между ягодиц. Нет! Сразу ему не заснуть.