Страница 31 из 46
— Боюсь, в прошлый четверг мы слишком много выпили за ужином, и я оценил тот факт, что на следующее утро вы постарались предать все это забвению. Я последовал вашему примеру, таким образом, все складывается как нельзя лучше.
— Ну, нет, это было бы слишком просто! — возопил вдруг англичанин со слезами в голосе. — Вы являетесь сюда, вселяете надежду, потом плюете на все и исчезаете, как тогда, в 1431 году!
Меня застало врасплох и это неожиданное обвинение и вызванная им ответная ярость; я стиснул зубы, запретив себе возражать. Не стану же я, в самом деле, провоцировать его на вызов, — не хватало мне еще дуэли в защиту чести беглого рыцаря, с которым он меня отождествляет.
— Луи заболел! — объясняет мне Морис.
— Из-за вас! — бросает мне в лицо его компаньон.
— Из-за возвращения Гийома, — поправляет карлик, успокаивающе подмигивая мне. — Невзирая на предостережения моих информаторов, Луи де Гренан решил, во что бы то ни стало, провести ночь в комнате своих предков, родителей Изабо, чтобы уговорить их отпустить ее с вами…
— Вот идите и посмотрите, что с ним сделалось! Мерзавец!
Это оскорбление, уже слышанное из уст почтальонши в день нашей первой встречи, вызывает во мне то же чувство, что и тогда. Крик узнавания… он наполняет мою душу почти сладострастным смирением и надеждой восстановить истину. Если Гийом и впрямь мерзавец, то вовсе не по тем причинам, о которых они думают. Я мало что об этом знаю, но чувствую, что это так…
Встряхнувшись, я пробую отгородиться от них, утвердить себя в настоящем, отвергнуть все новые точки соприкосновения с этими людьми, с этим замком, с этим прошлым, за которое не желаю нести ответственность. Напрасный труд.
— Я ему говорил, что нельзя бередить эту историю! — стонет Джонатан, молотя кулаком по столу. — Что с этими силами играть опасно, что они могут навлечь на него проклятие!
Резинка, стягивающая его «конский хвост», лопается, и длинные рыжие волосы рассыпаются по плечам, дрожащим от рыданий. Уронив голову на скрещенные руки, англичанин орошает слезами дубовый стол.
— Идемте, — шепчет Морис Пикар, таща меня за руку. — Луи хочет вас видеть.
Я покорно иду за ним, даже не удивляясь своей неожиданной уступчивости, которая, вероятно, похожа на признание вины.
— Вы не виноваты, — продолжает он, словно прочитав мои мысли. — Конечно, все это началось с той самой ночи, а ваше поведение, ваша прозорливость и ваша невероятная энергия ускорили этот процесс…
Ага, теперь пошли в ход комплименты. Один на меня нападает, другой льстит. Ладно, все это неважно. Я иду вверх по лестнице, проникаясь, вопреки собственной воле, уже знакомой атмосферой покоя и радостной гармонии, которую ощутил, придя сюда впервые.
— Разумеется, ваше появление обострило противоречия, тем более жестокие, что вы вздумали их разрешить.
— Да ничего я не собирался разрешать! — возмущенно говорю я. — И перестаньте вовлекать меня в ваши бредовые истории!
— Но вы сами вовлекли себя в них, иначе бы вас здесь не было.
Я сдерживаю себя, чтобы не дать отпор, слыша, как кто-то спускается по лестнице нам навстречу. Это доктор Совенарг, мой лечащий врач. При виде его я буквально цепенею, он же не проявляет никакого волнения и протягивает мне влажную руку.
— Привет, старина. Как там Коринна?
Вместо ответа я спрашиваю, тоном вежливого сочувствия, чем страдает его пациент.
— Да всем понемногу. Лицевая невралгия, диафрагмальная грыжа, гастрит, дифтерийная герпетическая ангина, галлюцинации, люмбаго. Как насчет партии в гольф в следующее воскресенье?
Я отклоняю предложение, отговорившись семейными обязанностями. Совенарг, с его жизнерадостной поросячьей физиономией, являет собой довольно противное сочетание доброго самаритянина и страстного сплетника. Прошлой осенью, леча меня от бронхита, он узнал, что я, как и он, ротарианец, [46]и тотчас затащил меня в клуб Шатору, твердо решив обучить всем тонкостям игры в гольф, а заодно выведать, между двумя лунками, сведения о финансовом положении своих пациентов. Я стараюсь держаться с этим злоречивым боровом как можно любезнее, лишь бы он продолжал рекомендовать Коринну, в качестве сиделки, своим больным. — Можно мне переговорить с моим другом Тальбо с глазу на глаз?
Морис неохотно удаляется в один из коридоров, делая вид, будто проверяет уровень воды в тазиках, расставленных на коврах под местами протечек.
— Я тут такого о тебе наслушался! — шепчет врач-любитель-гольфа, тиская мой локоть и блестя глазами. — То есть теперь, когда я увидел тебя здесь, я наконец понял, что речь шла именно о тебе. Жан-Люк то, Жан-Люк это… Вроде бы ты спелся с каким-то Гийомом, и мой пациент заявляет, что чувствует себя обязанным — я цитирую — «покрыть тебя».
Он снижает голос до шепота, и многозначительно прищуривается.
— Я, конечно, не собираюсь лезть в твои дела, Тальбо, но тебе все же невредно знать, что этот Луи де Гренан — известный гомик. И притом, можно сказать, продажный гомик: спит с одном из владельцев замка, в надежде заполучить обратно владения своих предков. Я не спрашиваю тебя о характере ваших отношений, ты же меня знаешь, я вообще нем, как могила, но в наших местах новости распространяются со скоростью света, а уж сплетни и подавно. Я воздержусь от вмешательства в твою личную жизнь, но как истинный ротарианец считаю своим долгом предостеречь тебя. Даже не представляю, что ты можешь делать в этом приюте гомиков…
— Провожу налоговую проверку.
Он застывает, поперхнувшись своим ядом, краснеет и приносит мне извинения за свой промах. Я великодушно прощаю его и говорю: «До скорого!», но он удерживает меня, и его лицо с невероятной быстротой меняет цвет с красного на мертвенно-бледный.
— Погоди-ка… Неужели твой коллега Мартинес проводил эту проверку вместе с тобой? Неужели он загремел в больницу, приехав отсюда?
Я молчу, и это молчание красноречивее любого ответа.
— Остерегись, Тальбо! Ты меня знаешь, я не из пугливых. Но я врач широкого профиля, и я никогда еще такого не видел. Вдова Мартинеса потребовала сделать вскрытие, чтобы предъявить результаты страховой компании: она надеялась на врачебную ошибку, на внутрибольничную инфекцию, в общем, на что-то такое, в чем можно было бы обвинить реаниматологов… Я только что из больницы, ознакомился с протоколом вскрытия. Ты не поверишь: у него был поражен буквально весь организм.
— То есть?
— Инфаркт, газовая эмболия, внутреннее кровотечение, перитонит, разрыв аневризмы. Ты понимаешь? Это не просто цепная реакция, это целый букет одновременных патологий. В точности, как у юного педика там, в комнате наверху. Общее поражение организма, без всяких клинических симптомов. Надеюсь, я не сообщу тебе ничего нового, если скажу, что здесь, у нас, это называется сверхпорчей. Так что поберегись, Тальбо…
Стараясь не принимать всерьез его слова, я начинаю говорить что-то о случайных совпадениях, о суеверии…
— Да-да, я и сам обеими ногами стою на земле, — прерывает он. — Я ведь, как и ты, не местный, а, значит, вполне нормален. Но когда едешь в черную Африку, то делаешь прививку от желтой лихорадки. И это не суеверие, а обыкновенное благоразумие.
Он вынимает из саквояжа головку чеснока, сует ее в мой карман, советует менять раз в два дня, и торопливо спускается по лестнице. Морис Пикар тотчас оказывается рядом со мной.
— Не слушайте вы эту бредятину! Можете выбросить его «лекарство» к чертям собачьим, от астрала оно вас не защитит.
Вытащив головку чеснока у меня из кармана, он отворяет окно и швыряет ее в парк. Я его не останавливаю, меня сразило наповал то, что поведал доктор.
— Джонатан заставил меня вызвать этого коновала — до сих пор мы всегда лечились сами гомеопатией и цветами Баха, [47]но сейчас он совсем свихнулся — из-за вас. Это в нем английская кровь взыграла, понимаете? Он неразрывно связан с вибрациями Столетней войны, а вы уже двое суток как будоражите их вовсю.
46
Ротарианец— член Ротари-клуба, международной неправительственной некоммерческой организации, основанной в 1905 г. в Чикаго и объединяющей деловых людей, добившихся успеха в той или иной области. Ее цель — служение обществу, девиз — «Служение выше личного». Ротари-клубы существуют во многих странах мира (в том числе, и в России).
47
Название таблеток, капель и эликсиров, приготовленных на основе диких цветов и трав по методике видного бактериолога и гомеопата Эдварда Баха (1896–1936).