Невесты Шерраби

— Если так, я сделаю все, чтобы ты выбрала не столь быстрый способ оказаться на том свете.

— Очень мило, что тебя это волнует. — Эмма стояла рядом, и он не видел ее лица. — Как бы там ни было, Саймон ошибся.

— Рад слышать. Значит, ты перестала ходить в эти места?

— Места? — Ее тон был таким непринужденным, словно Зак говорил о посещении цирка или зоопарка.

— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Трущобы. Гетто. Кварталы бедноты. И я не сомневаюсь, что ты выбрала это сама. — Зак повернулся к ней лицом. Она отступила в арку и стала похожа на маленькую серую мышку, защищавшую свою норку от страшного черного кота.

— Нет, — сказала девушка. — Я не перестала ходить туда, где могу быть полезной. Ты сам всегда говорил, что я избалованная. Так почему ты не хочешь, чтобы я узнала, что такое жизнь во всех ее, даже самых страшных, проявлениях?

Зак встал. Внутри разгоралось медленное тепло, которое не имело ничего общего с чувственностью. На мгновение он утратил контроль над собой. Это была Эмма. Его Эмма. Она не имела представления о том, что делала. Девчонке крупно повезло, что она выжила и отделалась лишь синяками и царапинами. Но даже если бы ей досталось еще сильнее, она не собиралась складывать эти трофеи к его ногам.

— Я не возражаю, причем категорически, против того, чтобы тебя убили, — сказал он. — Или сделали что-нибудь похуже.

— Хуже? — Брови Эммы поднялись вверх. — Ты говоришь о "судьбе, которая хуже смерти"? Это кто, Шекспир?

Зак начинал чувствовать то же, что чувствует бык на арене, когда его дразнят пикадоры.

— Я говорю о тебе, черт побери! Нью-йоркские улицы — не место для бабочек, Эмма. Ты можешь думать, что это игра — точнее, игра в крестовый поход против бедности. Но едва ли ты будешь смеяться, когда однажды очутишься в морге.

— Нет. — Когда Зак угрожающе шагнул в ее сторону, Эмма попятилась на кухню и слабо улыбнулась. — Едва ли. Но ведь я тогда ничего не буду чувствовать, верно?

Хотя Эмма крепилась изо всех сил, Зак понимал, что она готова заплакать. При мысли о гаде, который называл себя мужчиной, но посмел ударить девушку, он выходил из себя.

Эмма часто замигала, и ее дерзкое курносое личико внезапно показалось Кенту таким невыносимо милым, что ему захотелось подойти поближе, схватить эту дрянь за плечи и трясти до тех пор, пока она не поклянется, что больше никогда не будет подвергать риску свою хорошенькую шейку.

Это была очень тоненькая шейка. Он мог бы свернуть ее одной рукой…

И только печаль, стоявшая в ее необыкновенных глазах — сегодня вечером серых, а не зеленых, — не позволила Заку поднять на нее руку. Что он делает? Зачем думать о бессмысленном насилии, когда все, чего он хочет, — это обнять Эмму и защитить ее.

Чтобы не поддаться искушению, он сунул руки в карманы. Будет нелегко защитить Эмму от самой себя. Она смела, упорна и упряма как осел. Зак помнил, как она, еще не умея плавать, бросилась в озеро Шерраби, чтобы спасти тонущего котенка. В тот раз он оказался рядом и вытащил ее. Но сейчас он не мог придумать никакого другого плана спасения, кроме ее похищения и тайного вывоза в Англию.

И все же он спасет ее, хочет она того или нет.

— Эмма, — рассудительно начал Кент (впрочем, не слишком надеясь на то, что она послушается), я не хочу, чтобы ты занималась этой работой. Это слишком опасно. Ты можешь с таким же успехом зарабатывать деньги, сидя в кабинете.

Эмма обернулась и взяла чайник.

— В кабинете я сижу тоже… Хочешь кофе? — Она посмотрела на часы. — Или предпочитаешь поесть?

Зак тяжело вздохнул.

— Я ел, но кофе с удовольствием выпью… Однако больше всего я хочу, чтобы ты посмотрела в лицо фактам.

— Каким фактам? — Эмма наполнила чайник.

— Например, тем, что у тебя на левой щеке синяк, а на костяшках правой руки ссадина.

— Это пустяки. Видел бы ты остальное… Правда, сейчас уже почти все зажило.

Этого Зак уже не вынес.

— Эмма! — прорычал он, засовывая в карманы стиснутые кулаки, чтобы не пустить руки в ход. — Пожалуйста, немедленно поставь чайник и посмотри на меня!

Эмма послушно опустила чайник и подняла лицо. Ее выражение было столь бесхитростным и безыскусным, что Зак с трудом сдержался.

— Ладно, — сказал он. — Хватит. Ты пообещаешь мне и поклянешься всеми святыми, что отныне будешь работать в кабинете или не будешь работать вовсе?

— Я думала, ты хотел, чтобы я работала, — ответила Эмма, проводя рукой по своей безукоризненной прическе.

— Хотел. И хочу. Но я никогда не имел в виду работу, которая заставит тебя рисковать жизнью.

— Ты занимался такой работой много лет. И занимаешься ею до сих пор.

— Ты забываешь об одном, — проворчал Зак, не подумав о том, как могут подействовать на Эмму его слова. — Я мужчина.

Далеко внизу началась какофония гудков. Очередная пробка…

— Я не забыла, — сказала Эмма и прижалась спиной к раковине. — К чему ты клонишь, Зак?

Зак махнул рукой на здравый смысл и ринулся напролом.

— К тому, что я этого не потерплю. Либо ты согласишься заниматься нормальной безопасной работой, как другие женщины, либо…

— Либо что, Зак? — Голос Эммы был негромким, но в нем таилось предупреждение.

— Либо ты пожалеешь о своем упрямстве.

Увидев ее вздернутый подбородок и впившиеся в раковину пальцы, Зак понял, что избрал неверный подход. Подход, который заставит ее упереться всеми четырьмя копытами и сделать наоборот.

Но он уже не мог остановиться и по-прежнему вел себя как викторианский отец. Черт побери, он и ощущал себя викторианским отцом! Во всем был виноват этот синяк. Это означало, что до тех пор, пока он не придумает что-нибудь другое, у него остается только один выход.

— Что ты замышляешь? — спросила Эмма, еще крепче впиваясь в раковину.

Зак мрачно усмехнулся. Она знала его почти так же, как он ее.

— Ничего. У тебя есть какие-нибудь планы на вечер?

Эмма захлопала глазами.

— Я хотела посмотреть телевизор и пораньше лечь спать.

Он кивнул.

— Отлично. Это мне вполне подходит.

— Тебе? — Она посмотрела на него с подозрением. — Зак, где ты собираешься ночевать?

— Здесь. — Он снял пиджак. — Этот диван у дверей выглядит вполне подходящим.

— Нет! Это невозможно! — Ее волнение было едва ли не лестным.

— Возможно. Я останусь.

— Но почему? Мы… Ты не…

— Нет. Ничего подобного. Я же сказал, что буду спать на диване.

Эмма заметно ссутулилась.

— Зак, чего ты хочешь? Мы согласились, что не подходим друг другу. Какое тебе дело до того, чем я занимаюсь? И почему… почему ты хочешь остаться?

Он улыбнулся. Теперь это можно было себе позволить. Она задавала вопросы вместо того, чтобы выставить его. Предзнаменование было хорошее.

— Я собираюсь забрать свою спящую красавицу, — сказал он. — И поэтому хочу остаться. А что до твоих занятий… Думаю, они заботят меня по привычке. Я зарекся обвинять тебя в отсутствии здравого смысла и ответственности перед обществом.

Эмма закусила губу.

— Я не безответственная, Зак. Я хорошо знаю, что делаю. А даже если и нет — ради бога, тебе-то что до этого?

— Если бы я не сказал тебе, что ты избалованная — а ты такая и есть, но это не преступление, — ты бы не бросилась, как Дон-Кихот, воевать с ветряными мельницами и не стала бы доказывать мне, что ты изнежена не больше, чем все остальные.

Как ни странно, вместо того чтобы с пеной у рта отрицать это обвинение, Эмма только посмотрела на него и отвернулась к стене.

Зак тут же воспрянул духом. Теперь ни в коем случае нельзя было спускать ее с крючка.

— Это ведь правда? — спросил он.

Эмма кивнула.

— Да. Но это ничего не меняет. Я не брошу работу только для того, чтобы ты мог очистить свою совесть.

— А я и не прошу тебя ее бросать. Прошу только, чтобы ты не была дурой. Ты не социальный работник, а журналист. Публицист, если хочешь. Так что не отбивай хлеб у тех, кто действительно знает, что делает, и не заставляй этих людей по кусочкам восстанавливать то, что ты разрушила, сунувшись туда, куда тебя не просили. Глупо подвергать себя опасности только ради того, чтобы собрать деньги для детей, которые умеют выживать в такой обстановке и приспособлены к ней в тысячу раз лучше, чем ты! Я знаю, что говорю. Потому что я сам из этих детей.