Час зверя

Нэнси едва не рассмеялась, но тут же сморщилась, отзываясь на спазм внизу живота. Встав на четвереньки, она уговаривала себя распрямиться, подняться на ноги. Покрытая черным асфальтом крыша под ногами, мерцающее небо над головой — все это покачивалось и кружилось. Нэнси все шире раскрывала глаза, борясь с дурнотой. Воспоминания тесней обступали ее, являлись вспышками, окунались в окружавшее ее багровое зарево. Мать. Лицо матери надвигается на нее. Родной голос: «Убийца! Убийца!»

— Ох! — Опираясь о крышу, Нэнси с трудом поднялась.

Убийца.

Голос диктора: «Зверское убийство Нэнси Кинсед».

Убийца?

«Кто же тогда я?» — устало подумала Нэн.

Она стояла, хоть и с трудом. Колени дрожали, кости, казалось, прорывали кожу, но Нэнси сумела выпрямиться. Постанывая, осмотрела себя: на одной ноге джинсы разорваны, кожа содрана до живого мяса, серая водолазка почти что лишилась рукава, испачкана кровью, спереди чем-то заляпана.

«Не прошло и пяти минут с тех пор, как я переоделась и выбросила засранную одежонку… помада, верно, уже поплыла, и…» Сирены смолкли. Отключились, словно свет при перебоях на электростанции. Достигли пронзительной высоты, заполонили небо, сверкали и плясали им в такт вокруг луны сигнальные огни — и вдруг сирены умолкли, лишь красные отблески не унимались. Нэнси, покачиваясь, прислушивалась к тишине, шороху ветра, автомобильных шин. Голова бессильно склонилась к плечу. Мысли медленные, расплывчатые — точно предметы под водой. Слышала, как внизу отворилась и вновь захлопнулась дверь. На застывших, негнущихся ногах двинулась по направлению к улице, добралась до края крыши, дальше — невысокий парапет. Оперлась на него обеими руками, посмотрела вниз, на Лексингтон-авеню.

Машины стояли справа. Скучились, облепили угол, недалеко от Грэмерси-парк. Она насчитала шесть автомобилей, а где-то еще, быть может, притаились другие, невидимые для нее. Прямо-таки Преступник номер один. Понаехали. Красно-белые сигнальные лампы вращались в тишине, отбрасывая причудливые световые пятна на стену, подсвечивая изнанку листьев, деревья, статуи, железную калитку небольшого парка. Красные и белые пятна повсюду. Облокотившись на парапет, Нэн наблюдала. Копы вылезли из машин и помчались к дверям дома. Напряженные лица, палец скрючился на курке. С улицы вывернул здоровенный синий с белым грузовик. Целый грузовик! Высотой с дом, длиной с целый квартал. С изумлением Нэнси следила, как открывается задняя дверь этого монстра, выпуская батальон полисменов в бронежилетах, железных касках, с металлическими Щитами. Они тоже опрометью кинулись к дверям здания.

— О-хо-хо, — пробормотала Нэн, покачивая головой. Утомительное зрелище. Все эти копы. Хотяг ее схватить. А у нее все болит. Бежать уже не можег. Ну, что будет, если на этот раз они поймают ее? Разве так уж плохо? Отвезут в больницу, только и всего. Снова накачают наркотиками. Может быть, даже позволят вновь явиться на беседу к этому — как его? — доктору Шенфельду, к тому ласковому молодому человеку, которому Нэнси отбила яйца. Вечерок проведут с Билли Джо, она расскажет, как отважно пустилась в путь в поисках магического слова, обсудят возможности переправить убитых жидов на Луну…

Нэнси прикрыла глаза, стояла, покачиваясь с пятки на носок, сонно приоткрыв рот. «Что же тут плохого», — мурлыкала она. Она ведь устала. Так устала.

Оливер!

Сон как рукой сняло! Выпрямилась, вцепившись обеими руками в парапет, скребя ногтями бетон. Сердце резко забилось, глаза вновь распахнулись, взгляд метнулся на столпившихся внизу полицейских. Люди в синих мундирах вбегали в здание в призрачном багровом свете, на ходу расстегивая кобуру…

— Оливер! — повторила она. Оливер Перкинс. Надо его найти. Непременно надо. Немедленно. Все остальное она забыла, но Оливера помнила, помнила, как держала его книгу, как скользили пальцы по глянцевой белой обложке.

«Это он всучил мне книгу. Чтобы я смогла узнать его».

Пальцы помнили шероховатую ткань бумаги, уголок, зажатый между большим и указательным пальцем. Черные ряды букв перед глазами:

Нэнси помнила ритм и музыку его стихов. Она мало что поняла, ведь это — поэзия, а что она смыслит в поэзии, но его стихи оставили в ней какое-то новое ощущение; сладостная тоска, ностальгия, жизнь и смерть потихоньку выбираются ночью из лесу, припадают к коленям одинокого, внимающего им человека. Она помнила глаза Оливера, одинокие тоскующие глаза, лицо поэта на обложке его книги. Ведь она держала в руках эту книгу, верно? Погрузилась в глупые девичьи мечтания, задрала ноги на стол, книгу опустила на колени, на бедра, размышляя, как бы это было, если бы подобные вещи ей говорил парень, склоняясь к ней, глядя серьезными умоляющими глазами, и она могла бы поверить ему. Нэнси воображала кроватку, в которую она улеглась бы, прикрыв свое юное обнаженное католическое тело одной лишь простынкой, а он сидел бы, угрюмо склонившись над столом, в тесном кругу света, что-то чиркая в своем блокноте…

Это час зверя.

Нэнси пошатнулась, цепляясь за парапет. Слабость, подступающая тошнота. Час зверя. Ну да, ну да. Надо спешить. Надо туда. Быть может, она уже опоздала. Ведь она не знает, который час. Все могло уже произойти.

Оливер.

Они хотят убить его. Надо успеть. Надо добраться до него вовремя.

Ни о чем больше не думая, Нэнси полезла через парапет. Она плакала от непомерного усилия, плакала от боли. Спина, колени, голова — боль повсюду, сливается в единый ожог, пронизывающий все тело. И все же Нэн удалось перебросить ногу через парапет. Заглянула в проем: отвесный спуск в переулок. Ничего не стоит переломать ноги, а заодно и шею…

Однако внизу, на полпути между крышей и улицей, Нэн разглядела окно. Если ей удастся перебраться на подоконник, если она поставит на него ноги…

Поглядела на улицу, в тот угол. У входа скапливается все больше полицейских, остальные торчат у машин с распахнутыми дверцами, рация наготове. В ее сторону никто не глядит. Кряхтя от боли, Нэн перекинула через парапет и вторую ногу, медленно опустилась, придерживаясь обеими руками за парапет, свесила ноги вниз.

Болталась в воздухе, прижимаясь лицом к кирпичной стене, мускулы горели, руки задраны чересчур высоко, голова плывет. Ноги нащупывают опору, выступ карниза. Рявкнула автомобильная сирена. Нэн вздрогнула, пальцы едва не разжались. Кто-то окликнул ее из проезжавшей мимо машины. Машина умчалась прочь. Нэнси слышала, как замирает вдали хохот ее полупьяных пассажиров.

Пыхтя, дотянулась носками до карниза. Слезы, выступившие от боли, почти ослепили ее. Багровая боль разлилась по всему телу. Носки коснулись карниза. Пальцы соскользнули к самому краю парапета и сорвались.

Нэн рухнула на карниз. Уцепилась за голый кирпич, на миг удержалась, но лишь на миг, и, изогнувшись, то ли слетела, то ли рухнула в переулок.

Приземлилась легко, поскольку до земли оставалось уже немного, опустилась на пятки, но ноги тут же подогнулись — Нэн вновь больно ушибла ободранные колени. Тихо вскрикнула и, подавшись вперед, ткнулась лицом в асфальт.

Грязь, шершавые камни под щекой и носом.

— Надеюсь, ты оценишь все это, Олли, — прошептала, вставая на четвереньки.

— Как дела, леди?

Нэнси вскрикнула и, запрокинув голову, увидела оборотня. Волк-оборотень. Склонился над ней. Волк-оборотень в кожаной куртке с эмблемой престижного колледжа.

Обнажил в любезной улыбке клыки. Красные глазки сверкают сквозь прорези резиновой маски, волосатая рука услужливо, тянется к Нэн: