Страница 109 из 110
— Это двадцать-то два рубля — даром? Ну, знаете, спасибо за такое «даром». Это ежели все так будет «даром», так скоро и по миру с рукой пойдешь.
— Пожа-алуйста! Если дорого — зачем же вы умоляли сдать вам. «Анна Перфильевна, душечка, — сдайте! Анна Перфильевна, такая-сякая, намазанная, — сдайте!..»
У Анны Перфильевны, конечно, был свой яд в голосе, но по сравнению с Макридой Семеновной это был лимонад, розовая водица.
Макрида Семеновна открыла рот и сама захлебнулась:
— Ах, так?! Милая моя… Может быть, я здесь вообще лишняя?!.. Может, вы и на кофе пригласили меня так уж, скрепя сердце? Пожалуйста, пожалуйста! Не видала я вашего кофе! Свой имею!
Тут Анна Перфильевна вовремя вспомнила, что она хозяйка и что законы гостеприимства святы даже у диких народов…
— Что вы, что вы, милая!.. Мне кофе не жалко. Пейте, сколько влезет. Я вон даже наливочку поставила.
Сладкое, волшебное слово!.. Ядовитые слова будто ветром сдуло с губ… И вот уже на губах тихо колышется сладкая, медовая улыбка.
— Серьезно, наливочка?.. Неужели своего изделия?
— Своего.
— И что это за золотые руки у вас, — захлебнулась Макрида Семеновна. — Все сама да сама!.. Истинный клад, а не женщина. Смородиновая?
— Смородиновая. Пейте. Ну, что новенького?
Как снег искрится под лучами луны, так вся заискрилась, заблистала, заиграла Макрида Семеновна…
И столько было дикой энергии в ее взоре, что автор с этого момента должен поневоле оставить спокойный, тихий повествовательный тон и перейти на тон резкий, сжатый, отрывистый, одним словом, на тон драматического диалога…
Макрида Семеновна. — Ах, матушка моя! Новостей — мильон! Да что там мильон? Сто тысяч новостей — вот сколько!
Анна Перфильевна (вся дрожа от лихорадочного ожидания). — Ну? Ну? Да ну же!
Макрида Семеновна. — К инженеру-то нашему, что напротив живет…
Анна Перфильевна. — Ну?!!!
Макрида Семеновна (торжественно). — Опять жена приехала!
Анна Перфильевна (пораженная до глубины души, всплескивает руками). — Что вы говорите?
Макрида Семеновна (торжествуя): — Вот то вам и говорю. Приехала с вещами — я все, все, все, как есть, в окно видела: желтенький чемоданчик, потом коробка такая деревянная, сак да два сверточка. Что уж там, в этих сверточках, не знаю. Он, значит, взял ее за руку, увел поскорее в комнату, и уж они там промеж себя: гыр-гыр-гыр, гыр-гыр-гыр… — почитай до самого утра.
Анна Перфильевна. — Вот помяните вы мое слово: он ее заманил- к себе, а потом возьмет и зарежет;;
Макрида Семеновна (полная изумления и ужаса). — Да зачем же ему резать?
Анна Перфильевна. — Зачем? А затем. (Придумывает, что бы сказать,) Затем, что потом он опять эту рыжую выпишет, Рюмочку наливки — можно?
Макрида Семеновна (восторженно). — И выпишет! Как Бог свят, выпишет. Вот тебе возьмет выпишет и зарежет! Рюмочку? Не много ли будет?
Анна Перфильевна. — Ну что вы! Кушайте.
Выкушали по рюмочке обе.
Макрида Семеновна (осматривая). — Это что у вас, новые гардины?
Анна Перфильевна. — Да. Недавно купила. Нравятся?
Макрида Семеновна (восторженно). — То есть так бы весь век и глядела на эти гардины. Так бы и глядела. Глазу бы от них не отвела… До чего замечательны эти вещи! А супруг ваш все на службе?
Анна Перфильевна. — На службе.
Макрида Семеновна. — Очень даже они замечательный человек, супруг ваш, редкий мужчина. Скромный, непьющий. Истинно, что вам Господь Бог счастье послал за вашу добрую душу, за сердце ваше золотое.
Анна Перфильевна. — Еще чашечку! Да что у вас рюмочка-то пустая? Так не полагается… А вот печеньице.
Макрида Семеновна. — И к чему вы, право, тратитесь, Анна Перфильевна… Только одно беспокойство. Мне — я буду говорить прямо, я человек прямой — разговор ваш приятнее всякого печенья… Ну хорошо. Рюмочку, пожалуй. Только чтобы последняя. (Пьют. Пауза. Макрида Семеновна осматривается, останавливает восторженный взгляд на фотографической карточке, висящей на стене. Фотография изображает упитанного мужчину с рачьими, остолбенелыми глазами и полуоткрытым от восторга перед самим собой ртом.) Сынок-то ваш, Петенька, большой-большой… Совсем мужчина! И красавец прямо невозможный.
Анна Перфильевна. — Да… Вырос. Уже ему сорок первый.
Макрида Семеновна. — Да, да, да, да! Такой человек женится — не меньше ста тысяч взять должен! Истинно говорю вам…
Анна Перфильевна. — Да, он у меня молодец.
Макрида Семеновна (с энтузиазмом). — Молодец? Это мало, что молодец. Орел! Овца прямо, а не человек. (Пауза.) Какая вы нынче интересная, Анна Перфильевна… И вам эта кофточка удивительно к лицу. Прямо королева. (Анна Перфильевна кокетливо и сконфуженно смеется, отмахиваясь рукой. Пауза.) Анна Перфильевна!
Анна Перфильевна. — Да-с?
Макрида Семеновна (медовым голосом), — А что я хотела у вас попросить…
Анна Перфильевна (насторожившись, тоном довольно-таки деревянным). — А что именно?
Макрида Семеновна. — Не можете ли вы дать мне на недельку швейной машины. А то моя племянница Оленька совсем обтрепалась. Хе-хе…
Анна Перфильевна. — Что вы! Что вы, Макрида Семеновна… Как же я могу дать, если машина у нас каждый день в ходу; семья-то, слава Богу! То то, то се! С утра до ночи она у меня занята. Нет, что вы!..
Макрида Семеновна (в голосе подозрительная сухость и отсутствие прежних гибких интонаций). — Ну, на недельку могли бы.
Анна Перфильевна. — На три дня не могу, миленькая Макрида Семеновна. Верьте совести.
Макрида Семеновна (в голосе погромыхивание отдаленного, но приближающегося грома). — Ах, так? Понимаю-с, понимаю-с. (Пауза.)
Анна Перфильевна. — Что вы понимаете?
Макрида Семеновна. — Нет уж… что там! Насквозь вижу вас. (Гром ближе; коричневое небо прорезывается кое-где ослепительными молниями.) Это вы мне за то не хотите дать, что я вашему Петьке давеча, когда вы прислали, утюгов не дала. И не дам! (Гроза переходит в ливень.) И не дам! Потому, я знаю вашего Петьку… Возьмет этот дылда утюги, да вместо того, чтобы вам снести — пропьет их!!!
Анна Перфильевна. — Да как ты смеешь так говорить о моем сыне!
Макрида Семеновна (вспыхивая, как овин, подожженный ударом молнии). — А что за цаца такая, твой сын? Тоже он не очень важная птица… Хи-хи… Еще если бы в отца был, а то… так: в проезжего молодца. Да, да! Нечего, матушка, махать руками — не мельница, чай! Именно, что в проезжего молодца! Мы кое-что тоже знаем. Мне про одного землемера тоже кое-что рассказывали!
Анна Перфильевна (дрожа, как лист, от внутреннего напора чувств). — Ах, вот как? Да пусть у тебя язык отсохнет, если это правда!
Макрида Семеновна. — Ну, после этого…после этого, матушка моя… я знаю, что мне делать… Ноги моей тут в этом доме не останется. Нынче же переезжаю! Не-ет, довольно-с! Да меня тут в этом вертепе удушат! (Встает, ураганом несётся в свою комнату.)
Анна Перфильевна. — Ах, дрянь этакая! Землемером попрекаёт! Я тебе покажу землемера. Ты у меня сама землю мерить будешь на паперти у собора. (Обращается к коту, мирно спящему на диване.) Вот вам и дружи с этими людьми! Вот и обращайся с ними по-великосветски! Вы подумайте! (Подходит к дверям.) Послушайте, вы, Макрида Семеновна! Вы мне там за полмесяца должны — так уж, пожалуйста, потрудитесь уплатить.
Макрида Семеновна (выходит: губы у нее прыгают, как доски ветхого мостика под колесами телеги, в руках все ее имущество: узел и клетка с канарейкой). — Сделайте такое одолжение. Нам вашего не нужно! Слава Богу — жили до вас, проживем и без вас. Вот, пожалуйста, — позвольте сдачу с 25-ти рублей.
Анна Перфильевна. — Сколько угодно! Сейчас Лукерью пошлю разменять. (Уходит, Макрида Семеновна подходит к столу, наливает рюмку наливки и, грозя сама себе пальцем, выпивает; заслышав шаги Анны Перфильевны, отпрыгивает от стола и равнодушно садится на стул в стороне. Анна Перфильевна, войдя, бурно прохаживается по комнате. Зловещее молчание. Потом подходит к окну, смотрит в него, постепенно оживляясь.) Боже мой, Боже! Ни стыда у людей, ни совести. (Макрида Семеновна обиженно молчит.) Только позавчера жена приехала, а он опять с этой рыжей под ручку идет.