Адъютант его превосходительства

– Ты меня прости, что пришлось прибегнуть к такому способу связаться с тобой, – невозмутимо встретил его Фролов, когда Кольцов пришел к Стар­цевым. – Но есть дела безотлагательные.

Они прошли через знакомую комнату, уставленную шкафами. Фролов толк­нул дверь в маленькую комнату, пропустил Кольцова впереди себя. В комна­те тускло горела подвешенная к потолку керосиновая лампа, окна были за­вешаны одеялами.

– Узнаешь? – спросил Фролов.

Кольцов присмотрелся и в полутьме комнаты увидел лукаво улыбающегося Красильникова.

– Семен Алексеевич? – радостно пожал ему руку Кольцов, – как же тебе удалось вырваться?

– Сам господин градоначальник собственноручно выпустил, даже, можно сказать, выгнал. Довольно грубо! По ошибке, конечно.

– Ты что, тоже сошел за железнодорожника? – с доброй лукавинкой спро­сил Кольцов, польщенный тем, что его психологический экспромт с градона­чальником так удался.

– В той ситуации я и за циркового артиста готов был сойти! – веселый оттого, что видит своих друзей, пошутил Красильников.

Фролов стоял в проеме двери в своем широкополом купеческом сюртуке, и на лице его расплылось выражение довольства.

– Кособродов и Николай тоже бежали, – сообщил он Кольцову. – Но оста­ваться им в городе нельзя. Гарнизон поднят на ноги. Производятся по­вальные обыски.

Кольцову не хотелось сейчас рассказывать о том, как он способствовал этому, и он присел к столу, вынул из кармана мундира несколько исписан­ных листков, передал их Фролову.

– Что это? – посмотрел Фролов на бумагу.

– Отчет о переговорах Ковалевского с союзниками. И тактико-техничес­кие данные танков, которые уже доставлены в Новороссийск, – обстоятельно стал докладывать Кольцов. – Выгрузка танков начнется в ближайшие дни. Двенадцатого сентября начнется наступление на Орел и дальше – на Москву, Вероятнее всего, танки будут доставлены сюда к началу наступления.

Несколько минут все молчали. Фролов поправил фитиль у лампы, прику­рил. Лампа качнулась – зыбкий свет заколебался на стенах. Повернувшись к Красильникову, Фролов решительно произнес:

– Что ж, Семен! Нечего тебе сидеть здесь, испытывать судьбу. Сегодня же ночью выедешь в Новороссийск.

– Ясно, – сказал Семен Алексеевич.

– С тобой поедут Кособродов и Николай. Оба – железнодорожники. Прове­ренные товарищи… Кособродов работал в Новороссийске в депо, хорошо знает местные условия.

– Взрывчатки бы достать! – пыхнув цигаркой, деловито сказал Кра­сильников, и вокруг его озабоченных глаз тонкими сетками собрались мор­щинки.

– Там неподалеку каменные карьеры, – ответил Фролов. – Рвут камень для цементных заводов. Местные подпольщики помогут вам со взрывчаткой.

– Ясно, – тихо повторил Красильников и, тщательно загасив о каблук окурок, посмеиваясь, спросил: – А скажи-ка мне, купец первой гильдии, на гроши ты не богат?

– Если тебе миллион, то не найду, – в тон ему, играя под скотопромыш­ленника, ответил Фролов.

– Дай хоть на робу какую приличную. Не могу же я в этом офицерском френче красоваться. – Красильников начертил в воздухе вокруг своего лица круг и сказал: – Не соответствует…

Кольцов, который уже несколько раз бросал изучающие взгляды на френч, подошел ближе к Красильникову и поднял клапан нагрудного кармана. На внутренней его стороне чернильным карандашом были начерчены две буквы: «П» и «К».

– Что ты там ищешь? – недоуменно спросил Красильников.

– Нет-нет, ничего! – И добрая, задумчивая улыбка озарила лицо Кольцо­ва. – А ведь хороший парнишка растет… Определенно, хороший! Правда же?

– Ты про кого это? – не понял сразу Красильников.

– Про одного нашего знакомого.

…Домой Кольцов вернулся поздно, но Юра еще не спал.

Он лежал в кровати, и глаза его были открыты. Лунная дорожка протяну­лась через комнату и нависла над самой головой мальчика. На потолке выс­тупили трещины, сплелись в какую-то причудливую сеть.

Тихо проскрипела дверь – осторожно заглянул Павел Андреевич.

– Юра! – шепнул он.

Юра не откликнулся, но и не сделал вида, что спит. Павел Андреевич увидел это, вошел, присел на краешек кровати.

– Сердишься? – спросил он.

– Нет, – несмело пошевелился мальчик на кровати.

– Так чего же ты?.. – ласково щурясь на лунный свет, спросил Кольцов.

– Думаю. – Юра перевел взгляд на Кольцова, долго смотрел на него и затем тихо спросил: – Павел Андреевич, вы – красный разведчик?

В интонации мальчика почти не было вопроса. Кольцов сразу уловил это. Долго молчал, не слишком удивляясь проницательности своего маленького друга и вместе с тем избегая прямого ответа.

Имеет ли он право открыться? Но другого выхода ведь все равно нет – мальчик догадывается о многом.

– Я все знаю, – снова сказал Юра. – И про Семена Алексеевича, и про Фролова… Он сегодня приходил… к вам…

Кольцов положил руку Юре на голову, ласково взъерошил ему волосы.

– Нат Пинкертон, – задумчиво, по-доброму, сказал он, и это было как бы ответом на Юрин вопрос.

– Но почему вы, офицер, адъютант командующего, – вдруг… – Юра при­поднялся на локоть. – Или вы вовсе и не офицер?

– Что? Тогда было бы все понятно? Захотел отнять у других то, чего сам не имел?.. Нет, Юра, я действительно офицер, хотя и не дворянин. И награды мои заработаны в бою кровью и риском. И передо мною открывалась дорога в дворянское общество… Но я не мог быть сытым, когда вокруг столько голодных. Я не мог быть счастливым среди несчастных… Я хочу, чтобы все были сыты и все были счастливы… Понимаешь? Все! Я хочу по­мочь… нет, не Владимиру Зеноновичу, хотя он, вероятно, и неплохой че­ловек!.. – растолковывал он Юре свою правду. Правде дети больше всего верят, потому что для них правда – это жизнь.

– Он очень хороший! – восторженно произнес Юра.

– Мне он тоже нравится. И я вовсе не против него. Но я против того, что он хочет сделать! – старался быть понятным Юре Кольцов.

– А что он хочет сделать? – встрепенулся Юра, испытывая непередавае­мую благодарность к Кольцову за то, что тот ведет с ним прямой, мужской разговор.

– Он хочет, чтоб все осталось так, как было тысячи и тысячи лет. Чтоб одни трудились, обреченные на убогое существование, а другие пожинали плоды чужого труда… Вот я и хочу помочь не Владимиру Зеноновичу и не Николаю Григорьевичу, а, скажем, тому садовнику, который выращивал ваш сад…

– Да-да! Вы ему помогите! Этот садовник вместе с другими такими же спалил наш дом. Помогите, помогите ему! – взорвался Юра, несколько уязв­ленный последней фразой.

– Ты должен его простить, – негромко сказал Кольцов, внимательно пог­лядев на Юру.

– Простить?

– Да, простить. Они это сделали от гнева. Но поверь, они не злобные люди.

– Мы им никогда ничего плохого не сделали.

– А хорошего?

Юра промолчал.

– Вот видишь, тоже ничего. Зато они – вам только хорошее делали. Вот дом построили. Хороший, должно быть, дом. А сами жили ты знаешь где. Хлеб вам растили. А сами голодали. И так из года в год… из века в век… Несправедливо? Несправедливо. Вот они и озлобились. На папу твое­го. На Владимира Зеноновича…

– И вы хотите…

– Хочу… как бы тебе объяснить… чтоб кто-то строил дом…

– Для кого?

– Для тебя, для меня, для всех. А кто-то ухаживал бы за садом…

– За чьим садом? – переспросил, внезапно успокаиваясь, Юра.

– Ну… сад тоже будет принадлежать всем, – популярно объяснял Павел Андреевич – он был доволен, что Юра задает вопросы.

– А если я захочу иметь свой сад?

– Но он ведь и будет твой. И сад, и дом, и земля…

– Так не бывает.

– Да, так не было… И тогда, понимаешь, никто не будет ни на кого злобу копить. Не из-за чего будет. То есть будут, конечно, люди друг на друга обижаться… и обижать друг друга будут… – Здесь голос Кольцова приобрел истинную силу – ведь он рассказывал о самом заветном. – Но при­чины будут другие… мелкие… Ты вот полежи и подумай немного… может, и поймешь того садовника, который спалил ваш дом. Поймешь и простишь.