Адъютант его превосходительства

Чеканя шаг под звуки встречного марша, к союзникам подошел начальник почетного караула. Лихо отсалютовав шашкой, отдал положенный рапорт, шагнул в сторону. И генералы в сопровождении Ковалевского направились к неподвижным шеренгам корниловцев.

Кольцов и несколько прибывших с Бриксом и Журуа офицеров остались на месте, и тут внимание Кольцова привлекла пронзительная вспышка магния. Он увидел, как один из приехавших с миссией журналистов, взгромоздив на высокий выступ платформы треногу, торопливо меняет в фотографическом ап­парате кассету, и что-то удивительно, знакомое почудилось ему в этом уд­линенном, с тяжелым подбородком, лице. Когда журналист, подготовив аппа­рат к съемке, снова поднял голову, Кольцов сразу вспомнил весенний Киев, рынок на Подоле… Хотел тут же отвернуться – и не успел; взгляды их встретились, и Кольцов понял, что журналист тоже уже выделил его из всех офицеров, тоже пытается вспомнить, где могли они встречаться раньше…

Журналист тут же склонился к фотографическому аппарату, подняв в ле­вой руке подставку с магнием. Но Кольцов понимал, для него это не более как передышка: журналист безусловно относился к тем людям, которые при­выкли удовлетворять свое любопытство сполна.

Внешне оставаясь спокойным, Кольцов торопливо перебирал в памяти все обстоятельства встречи в Киеве с иностранными журналистами, с тревогой осознавая незавидность создавшегося положения.

В тот день на нем была форма красного командира. Но это не добыча для контрразведки: тот же Щукин не может не согласиться, что такая маскиров­ка наиболее удачна для офицера-нелегала. Худо, что, вмешавшись в уличное происшествие, он подошел к иностранцам с проверкой документов: это-то обосновать будет трудно, если не невозможно…

Надо было срочно предпринять что-то, но что именно делать, Кольцов не знал. До тех пор пока церемониал встречи союзников охранял его от любо­пытства Колена, он мог чувствовать себя в сравнительной безопасности… Но что будет после неизбежного объяснения с журналистом, он предугадать пока не мог…

– Ковалевский, Брике и Журуа медленно шли вдоль строя потного карау­ла. Бригадный генерал Брике, немного знавший русский язык, чтобы понра­виться всем, поздоровался:

– Здравствуйте, герои-корниловцы!

– Здрав-желам-ваш-дит-ство! – рявкнул почетный караул, не шелохнув линии строя.

Гремели фанфары. Чеканным быстрым шагом, с особой, лихой, отмашкой мимо Ковалевского, Брикса и Журуа прошли корниловцы…

Градоначальник Щетинин косил горячим верноподданническим глазом на Ковалевского, отмечая мельчайшие изменения на его лице. Но Ковалевский был торжествен и весел. Он представил гостям прибывших с ним старших офицеров штаба, затем все направились к депутации горожан. Вперед высту­пил Рябушинский. Он горячо приветствовал от имени общественности глав союзной военной миссии. Дамы преподнесли союзникам Кветы.

…В полдень в офицерском собрании в честь союзников давали банкет.

Собравшиеся в банкетном зале, посреди которого сиял в хрустально-тор­жественном блеске пышно накрытый стол, церемонно

Прохаживались вдоль стен, ожидая, когда появится Ковалевский с иност­ранными генералами. Тихо журчала французская и английская речь: офицеры союзнической миссии пользовались подчеркнутым вниманием со стороны офи­церов штаба командующего. Полковники учтиво улыбались безусым английским лейтенантам, поспешно соглашались с их мнением о том, что гражданская война отбросила Россию в ее развитии на несколько десятилетий назад и восстановление ее без помощи союзников невозможно…

Несколько раз офицеры и приглашенные на банкет представители местного бомонта пытались увлечь разговором и Колена, вот он, попыхивая сигарой у распахнутого в осенний сад окна, отделывался от неугодных ему сейчас со­беседников короткими фразами.

Колен испытывал сейчас то нервное, нетерпеливое возбуждение, что по­являлось у него обычно в предчувствии сенсационного материала.

Заранее подготовив к фотографированию стоявший рядом на треноге аппа­рат, Колен неотрывно смотрел на плотно прикрытую дверь, из которой дол­жен был появиться генерал Ковалевский со своими гостями. Но ждал он не Ковалевского, не Брикса и не Журуа. Ему не терпелось увидеть офицера из свиты командующего, привлекшего его внимание на вокзале. Там, в парадной суете, занятый съемками, он не успел разгадать для себя ту загадку, ко­торую задал ему этот офицер. Увидеть его лицо вторично Колену не уда­лось, а было это совершенно необходимо, для того чтобы окончательно ре­шить мучивший его вопрос.

Распахнулись тяжелые, с золоченой резьбой, двери. Торжественная гром­кая музыка грянула с хоров, где разместился оркестр. В зал вошли Кова­левский, Брике и Журуа, за ними следовало несколько офицеров. Приподняв­шись на носки, Колен смотрел поверх голов на свиту, стараясь не пропус­тить того человека, интерес к которому овладел им сейчас целиком и пол­ностью. Но его среди них не было.

Генерал Ковалевский уселся во главе стола. Он был в кителе защитного цвета, генеральских золотых, с вензелями, погонах. На груди Георгиевский крест. Надев пенсне, он остро поглядывал вокруг, иногда кивая и улыбаясь знакомым лицам. Справа от Ковалевского высился поджарый, сухолицый, за­тянутый во френч, краги и бриджи бригадный генерал Брике. Покусывая тон­кие губы, он сосредоточенно слушал, что ему говорит на чистейшем анг­лийском языке Рябушинский.

В небесно-голубом мундире, склонный к полноте, но элегантный генерал Журуа сидел слева. Он с доброжелательным любопытством осматривал сидящих за столом.

Ковалевский встал и, выждав секундную паузу, заговорил. Он при­ветствовал генералов иностранных союзных держав. Выразил уверенность, что их приезд в Харьков будет обоюдно полезным как для Добровольческой армии, так и для стран, которые уважаемые генералы представляют.

– Я считаю, – говорил он, – войну с большевизмом – святым и справед­ливым делом. Все цивилизованные нации заинтересованы в искоренении большевизма. И скоро, очень скоро мы освободим мир от красной чумы. Не­далек день, когда знамена наших полков взовьются над стенами древнего Кремля…

Аплодисменты и крики «браво» заглушили туш оркестра. И в это время распахнулась дверь, в зал вошел Кольцов.

Увидев его, Колен с облегчением вздохнул. Он вспомнил! Иначе, впро­чем, и быть не могло: человек, попавший однажды в поле зрения его фото­аппарата, запечатлялся не только на пластинке негатива, но и в сознании. Не подвела его профессиональная память и на этот раз: теперь он был уве­рен, что хранящийся в его лондонской квартире негатив красного команди­ра, сделанный в Киеве минувшей весной, обеспечит ему одну из величайших в репортерской практике сенсаций. Прикрыв глаза, он представил два порт­рета на первой полосе своей газеты и набранную крупным кеглем шапку: «Наш корреспондент разоблачает большевистского агента в штабе русской Добровольческой армии?»

Ковалевский ждал Кольцова значимо, все это видели и оттого затихли.

Печатая шаги, Кольцов подошел к командующему.

– Ваше превосходительство, депеша от генерала Бредова! – громко доло­жил он и передал в руки генерала лист бумаги.

Ковалевский прочитал депешу, лицо его просветлело, он поднял голову, торжественно объявил:

– Господа, рад сообщить вам, что час назад Киев – мать городов русс­ких – взят доблестными войсками нашей армии.

Ликующе прогремело «ура». Взметнулись в потолок пробки от шампанско­го. Зазвучали взаимные тосты, поздравления. Архиерей Харлампий провозг­ласил здравицу, закончив ее словами:

– Осени, господи, крестом своим воинов – защитников веры! Благослови, о господи, воинство твое, идущее к вратам первопрестольной…

– Аминь! – раздался чей-то зычный голос. И тут с бокалом в руках под­нялся Рябушинский.

– Господа! – попросил он внимания. – Господа, я пью за тот день, ког­да колокола церквей первопрестольной оповестят мир, что с большевизмом покончено, что Россия вновь обрела себя!..

От имени русских патриотов-промышленников я объявляю, что полк, кото­рый первым войдет в Москву, получит приз – биллион рублей!