Адъютант его превосходительства

– Я мыслю наступать широким фронтом на Харьков, Курск, Орел и далее на Москву, одновременно очищая от войск красных Украину, – уверенно го­ворил Деникин. – Вдоль Волги, в обход Москвы, пойдет Кавказская армия генерала Врангеля; генерал Сидорин со своими донцами будет наступать в направлении Воронежа… – Деникин присел к столу, продолжил: – Вам же, Владимир Зеноновнч, по моему плану отводится решающее направление. Овла­деете Харьковом, и перед вами откроется кратчайший путь на Москву! – и ожидающе посмотрел на Ковалевского – ему важно, очень важно было знать, как тот отнесется к его плану.

Ковалевский помедлил с ответом, взглянул на карту России. Смогут ли сравнительно малочисленные армии преодолеть путь, предначертанный планом главнокомандующего? Не растворятся ли они на огромных просторах Украины и России? И тут возникло другое сомнение. По мере продвижения белой ар­мии на занятых территориях будет устанавливаться дореволюционый режим с губернаторами, уездными начальниками, помещиками. Земельный вопрос до сих пор никак не решен, значит, у крестьян станут отнимать обработанную землю, инвертарь, скот. В результате умножатся случаи крестьянских бун­тов, вооруженного сопротивления. Это тоже вряд ли будет способствовать быстрому продвижению войск…

– Предполагается проведение мобилизации? – осторожно осведомился Ко­валевский.

– Конечно. Приказ о всеобщей мобилизации уже подготовлен.

– Без земельной реформы поголовная мобилизация вызовет крестьянские волнения, Антон Иванович, – не сдержавшись, сказал Ковалевский.

Деникин раздраженно передернул плечами, нахмурился.

– Знаю… Лучшие наши умы, такие, как Колокольцев И Билимович, бьются над этим вопросом уже который месяц – ничего дельного пока не предложи­ли. Не ко времени, не ко времени заниматься этим. Вот образуется госу­дарственность, и тогда… – Он вынул платеж и старательно вытер лоб – так вытирают деревянные столы перед праздником. – Но мы не об этом гово­рим. Вернемся к директиве… На главном, я имею в виду ваше направление, Владимир Зенонович, я намерен собрать в один мощный кулак все лучшие си­лы. Помимо цвета армии – корниловской, марковской, алексеевской, дроз­довской дивизий – у вас будут конные корпуса Юзефовича и Шкуро. Кроме того, я даю вам дополнительно пять артиллерийских полков и заберу для вас у генерала Шиллинга три дивизиона броневых машин. В вооруженяи и бо­еприпасах недостатка не возникнет. В Новороссийском порту с пароходов союзников круглые сутки выгружается необходимое для армии, – Деникин чуть усмехнулся, – и можно не сомневаться: чем энергичней мы будем нас­тупать, тем лучше будет снабжение.

Деникин говорил уверенно. Было видно, что все им давно продумано, но Ковалевский продолжал уточнять:

– Антон Иванович, а почему вы не подключаете к наступлению на Москву группу войск генерала Шиллинга?

– После взятия Крыма Шиллинг выступит в направлении Херсон, Николаев, Одесса, Мне нужны черноморские порты. И опять Ковалевский отметил ту уверенность и четкость, с которой Деникин говорил о наступлении. И план, им предлагаемый, стал казаться заманчивым.

А Деникин продолжал:

– Хочу обратить ваше внимание, Владимир Зенонович, еще на некоторые важные обстоятельства, они, на мои взгляд, будут способствовать успеху наступлению. – Он взял из стола папку, открыл ее и прочитал: – «Установ­лены прочные связи с антибольшевистскими подпольными организациями на Украине и в ряде городов России. Саботаж, диверсии, террор и, по мере приближения наших армий, вооруженные выступления – таковы задачи этих организаций. Наиболее значимой из них является Тактический центр. Ой имеет отделения во всех крупных городах России, но руководство находится в Москве. В решающий момент нашего наступления на Москву военные силы Центра захватят Кремль, правительственные учреждения, Ходынскую радиос­танцию, по которой будет объявлено о свержении Советской власти…»

«Вот даже как! – с удовлетворением подумал Ковалевский. – Серьезно, в высшей степени серьезно!»

Деникин продолжал еще что-то читать, а Ковалевский явственно предста­вил себе весь размах работы по подготовке к летне-осенней военной компа­нии, участвовать в которой ему казалось теперь не только необходимым, то и почетным. И он был искренним, когда в завершение разговора сказал то, чего так ожидал от него, так добивался Деникин:

– Постараюсь оправдать доверие, мне оказанное, ваше превосходи­тельство!..

Два дня спустя Ковалевский добрался наконец из Ехатеринодара в Хар­цизск и из одного вагона переселился в другой – в штабной салон-вагон. С раздражением подумал о том, что полжизни провел в вагонной скученности: диван, кресла, письменный стол и еще стол с ворохом карт занимали почти все пространство. Но до сих пор он просто не замечал эту тесноту, отвык­нув за годы войны от просторных кабинетов.

Штабной поезд стоял в тупике. Изредка тяжело вздыхал паровоз – прика­зано было держать его под парами. С часу на час здесь ждали добрых вес­тей от генерала Бедобородова, дивизия которого неделю назад двинулась из-под Луганска на Бахмут. Однако наступление развивалось совсем не так, как первоначально предполагал командующий, и оттого он нервничал.

Унылые станционные постройки Харнизска, затянутые завесой знойной пы­ли, навевали тоску. Бархатные шторки на зеркальных окнах вагона были за­дернуты до половины, и выше их видно было медленно расхаживающего часо­вого. От пота и пыли лицо солдата потемнело, казалось заплаканным, гим­настерка топорщилась, фуражка потеряла форму. Но вдруг он заметил в окне генерала – и перешел на чеканный строевой шаг.

Ковалевский отошел от окна, подумал: «Пустое это – вышагивать перед вагоном, а вот от окопа к окопу сколько еще шагать придется?»

Опять представилось огромное пространство до Москвы, которое придется преодолевать с упорными каждодневными боями. Он уже убедился: легких по­бед в схватке с большевиками не предвидится – и был не в силах постичь природу упорства наспех собранного, необученного, плохо вооруженного войска.

Чутье опытного тактика подсказывало генералу Ковалевскому: медлить нельзя; Деникин хоть и выскочка, но прав, настаивая на незамедлительном походе на Москву. Отчетливо проявилась мысль: прав прежде всего потому, что всему белому движению надо дать конкретную, наиважнейшую цель.

Но он знал и другое: его армии противостоят те самые солдаты, которые шли на штурм Карпат, те самые, что мечтали о земле и, получив ее в руки, никому теперь не отдадут.

Владимир Зенонович Ковалевский был военным до мозга костей, более то­го, он принадлежал к потомственным военным. Предки его по мужской линии воевали под Нарвой и Полтавой, у стен Кунесдорфа и Кольберга, форсирова­ли Ларгу и Кагул, брали штурмом Измаил и Сен-Готардский перевал, бились на Бородинском поле и на бастионах Севастополя, гибли, обороняя Порт-Ар­тур. В семье Ковалевского не было своего летописца, иначе историю русс­кой армии он мог бы изучать не по трудам ученых, а прослеживая судьбы своих дедов и прадедов.

Ратному делу Ковалевский был предан всей душой, гордился своей прос­лавленной родословной и уже в кадетском корпусе стремился изучить доско­нально военные науки – вот почему он вполне заслуженно считался в среде офицерства авторитетом. И в то же время он, как и многие, равные ему по положению, являл собой полное политическое невежество, совершенно не разбираясь в программах существующих и сражающихся партий, сознательно отстраняясь от этого понимания, считая всю эту возню пустопорожней бол­товней, одной из досаднейших постоянных слабостей русской интеллигенции. Ее болезнью. Ее бедой.

Значения происходящих в России после февраля событий Ковалевский не понимал, лишь смотрел с ужасом, как отразились эти события на сражающей­ся на германском фронте армии. Весь ее огромный организм, хоть и имевший неполадки, но все же действующий и повинующийся, вдруг стал на глазах разваливаться.

Уставшая до предела армия рвалась домой. Толпы дезертиров. Митинги. Солдатские комитеты. Он жил тогда с ощущением неотвратимой катастрофы, ибо то, на что он потратил всю свою жизнь, становилось бесцельным, не­нужным.