Жизнь Микеланджело

Он обладал всем фанатизмом, всеми предрассудками этого сурового и крепкого рода. Из их глины он был слеплен. Но из этой глины брызнул всеочищающий огонь: гений.

Пусть тот, кто не верит в существование гения, кто не знает, что это такое, — взглянет на Микеланджело. Никогда человек не был до такой степени (во власти гения. Гений этот не кажется одной с ним природы; это завоеватель, набросившийся на него и держащий его в подчинении. Его воля тут не при чем; можно даже сказать — не при чем его дух, его сердце. Это — бешеная экзальтация, чудовищная жизнь, заключенные в тело и душу, слишком слабые для того, чтобы выдержать их.

Он жил в постоянном яростном возбуждении. Страдание от этого избытка силы, которая его распирала, заставляло его действовать, действовать беспрестанно, без минуты отдыха.

«Я извожусь работой, как никогда еще человек не изводился, — пишет он — я день и ночь думаю все об одном— о работе».

Эта потребность в деятельности не только заставляла его нагромождать работы и брать больше заказов, чем он мог их выполнить, — она вырождалась в манию. Он хотел изваять горы. Когда ему предстояло воздвигнуть какой‑нибудь памятник, он тратил целью годы, выбирал в каменоломне подходящие глыбы, устраивал пути для перевозки; он хотел быть всем — инженером, подмастерьем, каменотесом; он хотел делать все сам: воздвигать дворцы, церкви, все один. Это была жизнь каторжника. Он не давал себе даже времени на то, чтобы поесть или выспаться. Поминутно в его письмах возвращается этот жалобный припев:

«У меня едва хватает времени, чтобы поесть… У меня. нет времени на еду… Вот уже двенадцать лет, как я изнуряю свое тело работой, нуждаюсь в самом необходимом… У меня нет ни гроша, я гол, я испытываю массу страданий… Я живу в нищете и в страданиях… Борюсь с нуждой…» [9]

Нищета эта была мнимая. Микеланджело был богат, он разбогател, очень разбогател [10]. Но на что употреблял он свое богатство? Он жил, бедняком, прикованным к своей работе, как лошадь — к жернову. Никто не мог понять, зачем он так мучит себя. Никто не мог понять, что не в его власти было не подвергать себя мучениям, что это для него была необходимость. Даже его отец, имевший много общих черт с ним, упрекал его:

«Твой брат передавал мне, что ты живешь крайне экономно, почти нищенски; экономия — вещь хорошая, но нищета — вещь дурная; это Порок, неугодный ни богу, ни людям; он будет во вред твоей душе и телу. Пока ты молод, еще куда ни шло, но когда ты перестанешь быть молодым, — болезни и недуги, порожденные этой дурной и нищенской жизнью, выйдут на свет божий. Избегай нищенской жизни, жив, и воздержанно, заботься, чтобы не терпеть нужды в необходимом, остерегайся чрезмерной работы» [11]

Но никакие советы не могли ничего с ним поделать. Никогда он не соглашался обращаться с самим собою более человечно. Пищей ему служило немного хлеба и вина. Спал он едва несколько часов в сутки. Когда он жил в Болонье, работая над бронзовой статуей Юлия II, у него и трех его помощников была одна общая кровать [12]. Спал он одетый, не снимая обуви. Однажды у него распухли ноги, и пришлось разрезать сапоги; когда их снимали, вместе с ними сошла и кожа с ног.

От такой ужасающей гигиены происходило то, от чего предостерегал его отец: он постоянно хворал. В его письмах содержатся упоминания о четырнадцати или пятнадцати тяжелых болезнях [13]. У него бывали лихорадки, не раз ставившие его на волосок от смерти. Он страдал глазами, зубами, головными болями и сердцем [14]. Его терзала невралгия, особенно во время сна: сон был для него мучением. Он рано состарился. В сорок два года он себя чувствовал дряхлым [15]. В сорок восемь лет он пишет, что, проработав день, он нуждается в четырех днях отдыха [16]. Он упрямо отказывался от врачебной помощи.

Последствия такой жизн, и и бешеного труда отразились еще сильнее на его духе, чем на теле. Его угнетал пессимизм. У него это была наследственная болезнь. Будучи молодым, он должен был прилагать большие усилия, чтобы успокоить отца, у которого, повидимому, были припадки мании преследования [17]. Микеланджело был сам подвержен этому больше, чем тот, за кем он ухаживал. Эта безостановочная деятельность, эта подавляющая усталость, от которой ему никогда не приходилось отдохнуть, делали его безоружным против всяческих заблуждений его духа, находившегося в постоянном трепете и подозрениях. Он не доверял своим врагам. Не доверял друзьям [18]. Не доверял родственникам, братьям, приемному сыну; он подозревал, что они с нетерпением ждут его смерти.

Все причиняло ему тревогу [19]; даже его домашние подсмеивались над этой вечной тревогой [20]. Он жил, по его собственному выражению, «в состоянии меланхолии иди, вернее, безумия» [21]. Претерпевая столько страданий, он как бы вошел во вкус и находил в них горькую радость:

Все для него является поводом для страданий, вплоть до любви [23], вплоть до счастья [24].

И меланхолия — моя веселость [25].

Ни одно существо не приспособлено так к скорби и менее его способно к радости. Он видел только скорбь, только ее одну чувствовал он в огромной вселенной. Весь мировой Пессимизм сосредоточивался в этом крике отчаяния, крике высокой несправедливости:

«Его пожирающая энергия, — говорит Кондиви, — отделила его почти совершенно от всякого человеческого общества».

Он был одинок. Он ненавидел, он был ненавидим. Он любил, но почти что не был любим. Ему удивлялись и его боялись. Под конец он стал возбуждать религиозное уважение. Он господствует над своим веком. Тогда он несколько успокаивается. Он смотрит на людей сверху вниз, они на него снизу вверх. Но никогда он не с ними. Никогда не обладает он покоем, сладостью, предоставленными самым смиренным из существ, — иметь возможность на одну минуту в жизни вкусить забвение в привязанности другого человека. В женской любви ему было отказано… На минуту заблестела одиноко в этом пустынном небе холодная и чистая звезда дружбы к Виттории Колонна. Вокруг — ночь, пересекаемая жгучими метеорами его мысли: его желаниями, его бредовыми мечтами. Никогда Бетховен не знал такого мрака. Бетховен был печален по вине общества; от природы он был веселым, он стремился к радости. Микеланджело в себе носил печаль, которая пугает людей, от которой все инстинктивно бегут. Он создавал пустоту вокруг себя.

Это бы еще ничего. Одиночество не было худшим злом. Хуже всего было то, что он был одинок по отношению к самому себе, что он на мог ни жить с собою, ни быть себе хозяином, ни отвергнуть себя, ни побороть, ни истребить себя. Его гений был соединен с душою, которая постоянно ему изменяла. Иногда говорят о роке, который упорно ему противодействовал и не позволил довести до конца ни один из его великих замыслов. Роком этим был он сам. Ключ к его неудачдивости, которым объясняется вся трагедия его жизни, — и то, что менее всего замечали, менее всего дерзали заметить, — это недостаток воли и слабость характера.

9

Письма 1507, 1509, 1512, 1513, 1525, 1547 гг.

10

После его смерти в его римском доме оказалось семь или восемь тысяч золотых дукатов, что составляет на нынешние деньги от 400000 до 500 000 франков. Кроме того, Вазари сообщает, что он уже передал в два приема своему племяннику 7 000 экю, и еще 2 000 своему слуге Урбино. Большие суммы хранились у него во Флоренции. Из Denunzia de'beni (опись имущества) 1534 г. явствует, что у него было шесть домов и семь поместий во Флоренции, Сеттиньяно, Ровеццано, Страделло, Сан — Стефано де Поццолатико и т. д. Он имел страсть к земле. Он постоянно покупал землю: в 1505, 1506, 1512, 1515, 1517, 1518, 1519, 1520 гг. и т. д. У него это была крестьянская наследственная черта. Впрочем, если он собирал добро, так не для себя; он тратил его на других, сам себя лишая всего.

11

Далее следуют некоторые советы по гигиене, показывающие тогдашнее варварство: «Прежде всего заботься о своей голове, держи тело в умеренном тепле и никогда не мойся; приказывай, чтобы тебя обчищали, но никогда не мойся». (Письмо от 19 декабря 1500 г.)

12

Письма 1506 г.

13

В сентябре 1517 г., когда он работал над фасадом Сан — Лоренцо и «Христом» Минервы, он был «болен, при смерти». В сентябре 1518 г. в серавеццких каменоломнях он свалился с ног от переутомления и огорчений. Новая болезнь в 1520 г., совпавшая со смертью Рафаэля. В конце 1521 г. один из друзей его, Леонардо — шорник, поздравляет его «с исцелением от болезни, от которой немногие выздоравливают». В июне 1531 г., после взятия Флоренции, он больше не спит, не ест, у него болят голова и сердце; такое состояние продолжается до конца года, друзья его думают, что он погиб. В 1539 г. он падает со своих подмостков в Сикстинской капелле и ломает себе ногу. В июне 1544 г. он заболевает лихорадкой в тяжелой форме; он лежит во Флоренции в доме Строцци, и за ним ухаживает его друг Луиджи дель Риччо. В декабре 1545 г. и январе 1546 г. — снова опасный приступ лихорадки, очень его ослабивший; он снова у Строцци, и за ним опять ухаживает Риччо. В марте 1549 г. он жестоко страдает от камней в печени. В июле 1555 г. его терзает подагра. В июле 1559 г. он снова страдает от камней и разных болезней; он очень ослабел. В августе 1561 г. у него был припадок: «он упал без сознания, в конвульсиях».

14

Стихотворения, LXXXII.

15

Июль 1517 г. (Письмо, написанное из Каррары к Доменико Буонинсеньи.)

16

Июль 1523 г. (Письмо к Бартоломео Анджолини.)

17

Постоянно в письмах к отцу: «Не мучьте себя…» (Весна 1509 г.) «Мне очень тяжело, что вы живете в такой тревоге; умоляю вас, не думайте об этом». (27 января 1509 г.) «Не пугайтесь, отгоните всякую тень грусти». (15 сентября 1509 г.)

У старого Буонарроти, повидимому, как и у сына, бывали припадки панического ужаса. В 1521 г. (как видно будет дальше) он внезапно убежал из собственного дома, с криком, что сын его выгнал.

18

«В сладости совершенной дружбы часто скрывается покушение на честь и жизнь». (Сонет LXXIV к его другу Луиджи дель Риччо, который только что спас его от тяжелой болезни в 1546 г.)

Смотри прекрасное оправдательное письмо, которое написал ему 15 ноября 1561 г. его верный друг Томмазо деи Кавальери, несправедливо навлекший на себя подозрения: «Я более чем уверен, что никогда вас не оскорблял; но вы верите слишком легко тем, кому доверять следовало бы менее всего…»

19

«Я живу в постоянном недоверии… Не доверяйте никому. Спите с открытыми глазами…»

20

Письма от сентября и октября 1515 г. к брату его Буонаррото:

«Не смейся над тем, что я тебе пишу… Ни над кем не надо смеяться; в настоящее время жизнь, полная беспокойства и страха, никому не может повредить ни душевно, ни телесно… Да и во всякое время тревожиться не бесполезно…»

21

В письмах он часто себя называет «меланхоликом и безумцем», «старым безумцем», «злым безумцем». Впрочем, он защищает безумие, в котором его упрекают, говоря, что «оно никому не приносит вреда, кроме него самого».

22

Стихотворения, XLII.

23

Для любящих печальней положенье

В обильи, что страстей смиряет волны, Чем в горестях, когда надеждой полны.

(Сонет CIX, 48.)

24

«Всякая вещь меня печалит… — пишет он. — Даже счастье, по причине своей кратковременности, удручает и гнетет мою душу не менее, чем несчастье».

25

Стихотворения, LXXXI.

26

Стихотворения, LXXIV.