Страница 6 из 69
Он тихонько вышел на улицу, испытывая волнение, умиротворенное блаженство, и понимая, что оказался в среде, которая полностью его устраивала и ласкала его чувства. Ведь всегда бывает проще, когда покоряешься другим, когда целиком полагаешься на них. Он снова принялся негромко мурлыкать себе под нос и весь город словно вторил ему в этом бархатном урчании.
Везин плавно скользил по изгибам городских улочек, все глубже окунаясь в атмосферу наполнявшего его бестрепетного покоя, бесцельно брел в неизвестном ему направлении, возвращался, изменял маршрут и снова шел вперед. Сентябрьское солнце поливало косыми лучами крыши жилых домов. Спускаясь по извивающимся переулкам, окаймленным покосившимися, почти падающими фронтонами и распахнутыми окнами, он изредка ловил взглядом мелькавшие далеко внизу сказочно прекрасные участки равнины, лугов и желтеющей листвы молодых деревьев, подернутых дремотной серебристой дымкой. Он чувствовал, что колдовское очарование былых времен прочно укоренилось в этих местах.
Улицы были заполнены живописно разодетыми мужчинами и женщинами; все куда-то деловито спешили, идя своим путем, и никто не оборачивался, чтобы поглазеть на его откровенно английский наряд. Ему даже удалось забыть, что из-за своей подчеркнуто туристской внешности он явно диссонировал с этой красочной панорамой, а потому с каждой минутой все более растворялся в окружавшей его действительности, чувствуя себя упоительно незначительным, почти ничтожным, и ничуть не озабоченным повышенной застенчивостью. Это было сродни превращению в частицу нежно окрашенного сновидения, про которое сразу и не подумаешь, что это всего лишь сон.
Восточный склон холма обрывался более круто и прямо у его подножья начиналась равнина, стремительно перераставшая в море сочленяющихся теней, на фоне которого маленькие вкрапления лесистой местности смотрелись подобно островкам, а пахотные поля походили на глубокие заводи. Отсюда он пошел вдоль старых крепостных валов древних фортификационных сооружений, некогда определенно имевших внушительный вид, а ныне превратившихся в живописную достопримечательность с их хитроумными завитками полуразрушившихся серых стен, поросших своенравным плющом и другими вьющимися растениями.
С широкой парапетной стенки, на которую он присел, чтобы немного передохнуть, оказавшись почти на одном уровне с закругленными верхушками постриженных платанов, он увидел раскинувшуюся далеко внизу площадь, в данный момент погрузившуюся в густую тень. То там то здесь с неба прорывался желтый солнечный луч, падавший на такие же желтые опавшие листья, и ему с этой высоты была видна гуляющая людская масса, наслаждавшаяся прохладным вечером. До него доносились лишь мягкий звук их шагов и слабое бормотанье голосов, пролетавших в редкие прогалины в густой листве деревьев. Фигуры сами чем-то походили на тени, когда его взгляд выхватывал их размеренные, подчеркнуто спокойные движения.
Некоторое время он посидел так, погруженный в раздумья, окунувшись в волны еле различимого людского гомона и почти неслышного эха, которое долетало до его ушей, чуть приглушенное кронами платанов. И городок, и весь небольшой холм, из которого он вырастал столь же естественно, как и древний лес, казались, ему похожими на существо, раскинувшееся в полудреме на равнине и тихо мурлыкавшее себе под нос успокоительную колыбельную.
Пока он так сидел, лениво растворяясь в атмосфере всеобщей сонливости, его ушей неожиданно достигли звуки рожков, струнных и деревянных инструментов — где-то внизу, в дальнем конце запруженной народом террасы заиграл городской оркестр, в котором особо выделялись очень мягкие, глубокие и сочные удары барабана. Везин всегда был неравнодушен к музыке, умело разбирался в ней и даже сам изредка, втайне от друзей и вдали от людей, играл для себя на органе негромкие и спокойные мелодии. Эта же музыка, доносившаяся сквозь листву деревьев и исходившая от невидимого ему и, конечно же, необычайно колоритного городского оркестра, попросту очаровала его. Он совершенно не узнавал, что именно они играли, да и вообще было похоже на то, что музыканты просто импровизируют без дирижера.
Фрагменты музыкальных пьес практически не разделялись паузами и, едва заканчивалась одна, как сразу же, словно по сигналу тронутых ветром струн эоловой арфы, начиналась другая. Музыка была составной и неотъемлемой частью этого места и всей окружающей обстановки, равно как и угасающий солнечный луч и едва уловимое дыхание ветерка были составной частью этой панорамы и этого времени, а мягкие звуки старомодных, заунывных рожков кое-где перемежались резковатым звоном струнных, и все это частично заглушалось беспрерывным уханьем большого барабана, отчего душа Везина наполнялась небывалой доселе, необычной, сладостной мощью, которая, будь она чуть послабее, могла бы показаться просто пленительной.
Во всем этом определенно чувствовался некий привкус диковинного колдовства. Музыка казалась ему до странности неестественной; она навевала мысли о колышащейся на ветру листве, о ночных дуновениях слабого ветерка, напевно скользящего вдоль проводов, труб дымоходов или оснастки морских судов. Или же — сравнение это прорвалось в ого сознание совершенно неожиданно — она походила на хор животных и поющих по-звериному и глядящих на луну. Ему даже почудилось, что он расслышал завывание, похожий на человеческий крик вой кошек, сидящих на ночной крыше, то взлетающий, а то опадающий надсадный стон. И музыка эта, приглушенная расстоянием и листвой, заставили его подумать о странной компании этих существ, облепивших высоко в небе невидимую ему жестяную твердь и обменивающихся друг с другом этими торжественными и одновременно мрачными звуками, взывая как к своим собратьям, так и к луне.
По словам Везина, у него даже сложился некий образ, который как ничто другое отражал самую суть нахлынувших чувств. Инструменты играли с самыми немыслимыми для него паузами, а чередующиеся крещендо и диминуэндо поразительно походили на традиционный кошачий концерт на крыше ночного дома, то стремительно возносясь, то столь же неожиданно, без всякого предупреждения опадая, переходя на более низкие, глубокие тона, и все это смешивалось в каком-то нелепом, диковинном хороводе диссонансов и аккордов.
Но в то же время в целом получался довольно плавный, хотя и заунывный строй звуков, а явно фальшивые ноты полуразбитых инструментов оказывались настолько необычными, что не оскорбляли его музыкального слуха, подобно звучанию выбившейся из общего ритма скрипки.
Он просидел так довольно долго, полностью как это и было в его характере, отдавшись небывалому доселе восприятию странной музыки, и наконец, когда сумерки стали сгущаться, а со стороны долины повеяло прохладой, побрел в свое временное пристанище.
— Но вы не заметили в этом ничего тревожного? — коротко спросил Силянс.
— Абсолютно ничего. Знаете, это показалось мне настолько фантастическим и пленительным, что мое воображение попросту испытало небывалую встряску. Возможно также, — добавил он, намереваясь как можно мягче пояснить свою мысль, — что именно этот сдвиг воображения стал причиной всех последующих впечатлений, поскольку, когда я возвращался в гостиницу, мой рассудок буквально осаждали подкрадывающиеся к нему со всех сторон магические образы этого места, причем я вполне осознавал сущность происходящего со мной. Но было кое-что и другое, чему я ни тогда, ни сейчас не нахожу объяснения.
— Вы имеете в виду какие-то неприятные инциденты?
— Пожалуй, инцидентами их не назовешь. Просто на мой мозг нахлынули волны, словно состоящие из живых ощущений и образов, хотя я и понятия не имею, что стало тому причиной. Случилось это сразу после захода солнца, когда покосившиеся старые строения вычертили на матовом золотисто-красном фоне неба поистине волшебные контуры и силуэты. Вечерняя мгла быстро сгущалась над извилистыми улочками. Очарование подобного зрелища может стать просто завораживающим, и именно так оно и было в тот вечер. И все же я каким-то образом чувствовал, что нахлынувшие на меня тогда ощущения впрямую не были связаны с тайной и загадкой той сцены…