Какого цвета небо

Долго мы еще стояли так на лестнице, и какие-то люди ходили вверх-вниз за нашими спинами, говорили о чем-то, но все это по-црежнему не касалось нас с Татьяной.

– Эй, молодые! – крикнула сверху Зина.

Татьяна резко выдернула свою руку из моей, пошла наверх в квартиру, а я – за ней. У дверей нашей комнаты Татьяна остановилась. Я тоже остановился.

– Но мы-то знаем, как она весь месяц ходила за Валентиной Ивановной – говорил Вить-Вить – Ведь одни глаза у девки остались.

– Да любят они друг друга! – сказала, всхлипывая, Лена; значит, и она проходила мимо нас с Татьяной, когда мы стояли на лестнице. – Вы извините меня, но… я пойду, а?

– Спасибо тебе, Леночка, что хоть меня утешила, – сказала тетя Варя.

– Да, видно, уж делать нечего, – вздохнул Игнат Прохорыч. – Я могу, конечно, сказать Ивану, он, я уверен, послушает меня, но чего мы этим достигнем, спрашивается?

– Когда ее родители возвращаются? – спросила Мария Александровна.

– К ноябрю, – ответила тетя Варя; а я и этого даже не знал.

– Ну, заставим еще пару месяцев подождать, – говорил Игнат Прохорыч, точно сам с собой. – Люди они молодые, по-молодому горячие и глупые, таких чудес могут натворить!

Татьяну мелко трясло, плечи у нее так и подпрыгивали. Но я почему-то никак не мог даже дотронуться до нее, даже слово сказать! Открыл двери, мы вошли в комнату. Все молчали, а я никак не мог поднять голову, посмотреть на них.

– Телеграмму дай родителям, Таня, – сказал Игнат Прохорыч. – И отцу, и маме.

– Да, – сказала Татьяна.

– Сегодня же.

– Да.

– Прямо с вокзала!

Татьяна резко кинулась вперед, обеими руками обхватила Игната Прохорыча за шею, прижалась к нему и заплакала.

Он молча гладил Татьяну по спине своей большой рукой в синих прожилках от въевшегося в них железа. У всех были какие-то странные лица, радостные и растерянные. Выскочила из комнаты Лена.

– Что, Зинка?! – сказал Вить-Вить, и лицо у него было опять, как у Веселого Томаса.

Зинаида Платоновна обняла меня и поцеловала в щеку, потом заботливо вытерла помаду с нее.

Провожать тетю Варю на вокзал пошли только мы с Татьяной. У Вить-Витя с Зинаидой Платоновной были билеты в кино, а Игнат Прохорыч с Марией Александровной обещали кому-то приехать в гости. Они уже вышли на лестницу, а Мария Александровна задержалась в прихожей, прощаясь с тетей Варей. Татьяна тянула меня за руку в комнату, но я успел' услышать, как Мария Александровна сказала:

– Ах, Варька, милая! Знала бы ты, сколько всего-всего было у нас с Валей.

– Да знаю уж я, наслышалась, – отвечала ей тетя Варя.

Татьяна изо всех сил тянула меня обеими руками в комнату, упираясь ногами в пол, почти повиснув на моей руке.

– Но ты знаешь, Варька, что странно: я всегда любила Валентину!

– Ну-ну, Маша… Увижу Сёмку в Москве, так и скажу ему: дурак!

– А ведь я так боялась всегда, что…

– Да ведь Игнат и Валентина – настоящие люди…Я надолго, наверно, запомню, какое лицо было у тети Вари, когда она смотрела в окно вагона на нас с Татьяной.

Уже вышли с вокзала, вдруг Татьяна потянула меня за руку назад. Я сначала ничего не мог понять, просто двинулся за ней. Только когда Татьяна взяла с барьера бланки для телеграмм, села за стол, а я сам сел рядом с ней, понял, что Татьяна просто искала телеграф. Она стала писать телеграммы, а я не мог смотреть, что она пишет, вращал головой по сторонам, хоть, правду сказать, и не видел ничего. Татьяна подвинула мне оба бланка, на них было написано одинаково: «Мы решили пожениться. Татьяна». Протянула ручку. Она была деревянной и сильно запачкана в чернилах. Я долго рассматривал ее и так, и сяк, пока понял – на обоих бланках приписал свое имя. Подвинул их по столу так же, как Татьяна до этого, вдруг увидел, что у нее в руке – еще один бланк, она держала его обратной стороной ко мне. Очень мне хотелось спросить: а кому третья телеграмма? Или хотя бы посмотреть на Татьяну, но я опять не смог сделать ни того, ни другого. Бланк шевельнулся, перевернулся текстом ко мне, я прочитал: «Мамочка, родная, помнишь прошлое лето, когда у меня была вывихнута нога? Мы лежали с тобой на сене, и звезды были рубиновые? Так все и вышло, как я мечтала! Танька».

Татьяна пошла сдавать телеграммы. На полу была кафельная плитка, серо-синяя, а в углах – красные плиточки… Начал считать, сколько их от барьера до барьера. Оказалось, сорок шесть. А сколько, интересно, в длину? И увидел Татьянины ноги передо мной, встал. Только я теперь почему-то никак не мог взять Татьяну за руку, как раньше. И она, не оглядываясь, шла впереди.

И по Невскому к дому мы шли также друг за другом, опять как в туристском походе, и я даже снова вспомнил про «консервные баночки»…

– А вот и наши молодожены! – услышал я Венкин голос.

Поднял голову. Гусь держал Лямку под руку, а сбоку стоял Венка, тоже держал под руку какую-то девицу.

– Хорош! – сказал Венка. – Прямо с похорон бежит на собеседование.

– А что же ему было делать? – рассудительно спросил Гусь. – Ведь день-то – последний оставался.

– Ой, как интересно! – сказала девица, и тут я рассмотрел, что рот у нее – как у кашалота, а зубов в нем – видимо-невидимо.

– Познакомьтесь, – сказал Гусь, – тоже Татьяна.

Мы с Татьяной по очереди пожали руку этой девицы, и совершенно неправдоподобным мне показалось, что у нее может быть такое же имя!

– Поймал все-таки свою жар-птицу, Иванушка-дурачок?! – сказал Венка.

Татьяна взяла меня за руку, и мы пошли.

Увидел крыши внизу, и только поэтому понял, что мы дома у Татьяны.

10

В те несколько минут, что мы с Татьяной сидим по утрам за столом, успеваем поговорить глазами. Несколько потому, что больше времени отнимает покупка продуктов и приготовление пищи, а сама еда – нечто мгновенное, измеряемое чуть ли не секундами.

Татьяна берет рюмку, в которой стоит яйцо, начинает постукивать по нему ложечкой, потом очищает скорлупу. Я делаю то же самое. Поскольку мы все время поглядываем друг на друга, то Татьяна успевает сказать мне: «Тебе еще не надоело, что каждое утро – одно и то же?» – «Да какое это имеет значение?!»

До станции «Площадь Восстания» мы с Татьяной едем на троллейбусе, и вот тут-то во мне мгновенно просыпается отелловский комплекс. Если, к примеру, вон тот мужчина, дедушка двухсот лет от роду, чуть дольше поглядел на Татьяну, чем это вызывалось обстановкой, я тотчас вижу в нем почти что врага! Ну чего, спрашивается, он пялит на Татьяну глаза, разве это прилично?! К тому же рядом с ней – я. Ситуация в связи с этим – дураку понятная!

Татьяна берет меня за руку, смотрит насмешливо-ласково: «Да ему тысяча один год, взбредет же тебе такое в голову!»

У метро нас с Татьяной ждет Вить-Вить. Он очень любит розыгрыши по принципу: «Разыгрывающий натягивает над дорогой веревку. Разыгрываемый натыкается на нее и падает. Разыгрывающему смешно». Вить-Вить, к примеру, позволял себе брать Татьяну под руку на эскалаторе метро.

Татьяна шептала мне, когда мы втискивались в вагон:

– Ты же просто смешон, Ванька! Дядя Федя говорил в цеху:

– Где мои шашнадцать лет! – и ухарски поводил плечами, выразительно поглядывая на Татьяну.

– Господи, и что бы мне на полсотни лет раньше родиться! – отвечала она, а я тут же успокаивался.

И к Белендрясу с Филей я не ревновал: Ермаков просто улыбался Татьяне, как девчонке, а Филя демонстрировал свои фокусы.

А вот с Шумиловым мы чуть не подрались. И потому, что розыгрыш у него похитрее, чем у Вить-Витя: «Разыгрывающий говорит мужу, что жена пошла к любовнику. Разыгрываемый не верит. Разыгрывающему смешно». А еще, возможно, и потому, что Шумилов, как месяца два назад сказал Филя, завидует мне, что ли…

Когда у нас в цеху появилась Татьяна, Шумилов так посмотрел на нее, что она даже побагровела. И потом это повторялось еще несколько раз, и Татьяна по-прежнему краснела, а Шумилов еще улыбался с этакой удовлетворенностью.