Страница 5 из 30
Брат-1, легок на помине, обернулся и протянул Маше на ладони крохотную белую таблетку. А это еще что? От головной боли? Или наркотик?! Маша замотала головой.
Опять она сделала что-то не так. Брат-1 с удивленным и недовольным лицом извернулся, схватил Машу под затылок и вложил таблетку ей в рот.
– Извини, сестра! Мы тебе полностью доверяем, но порядок для всех один.
Маша спрятала таблетку под язык, чтобы потом незаметно выплюнуть. Во рту защипало, как от газировки. Родственничек ждал, крепко, но бережно держа ее за шею и глядя в глаза. Пришлось сглотнуть горькую слюну.
– Извини, – повторил он, отпуская Машу. Когда брат-1 отвернулся, она зашарила во рту языком. Таблетки не было – растворилась. Спрятавшись за спинкой сиденья, как будто поправляла туфлю, Маша вытерла язык носовым платком. Никаких следов таблетки на ткани не осталось. Тогда, намотав платок на пальцы, она протерла рот досуха, как пепельницу. Ничего пугающего пока что не произошло, наоборот, голова стала меньше кружиться. Ладно, на чем она остановилась?
Как в кармане оказался чужой ключик? Наверное, водитель сунул, пока она спала. Желтый чемодан совсем новый, может быть, ключик был привязан к ручке. Чемоданы продают с привязанными ключиками, а там уж дело хозяина, отвязывать или нет. От воров эти ключики не спасают, и многие ими вообще не пользуются. Вот мама не запирает чемоданы. Когда уезжали из Укрополя, чемоданов не хватило, и вещи укладывали в картонные коробки из-под бананов…
– Отрубилась,- как из-под воды донесся голос Ганса.
Маша успела подумать, что ничего подобного, с ней все в порядке, она едет в Укрополь. Два часа – и дома.
Глава IV РАДОСТНАЯ ЖЕРТВА ГАНСА
Вот и морской воздух, как было заказано. Свежайший, с брызгами. За бортом журчит вода, волны с шипением разбегаются из-под носа неизвестного плавсредства. Приличная скорость, а мотора не слышно, и палуба наклонена – значит, идем под парусом. Но почему такая темень, где ходовые огни? Где белый кормовой, красно-зеленый топовый и бортовые – красный слева, зеленый справа?…
Маша повернула голову и увидела надкусанную луну в облачной дымке. Полнеба заслонял парус. Луна по правому борту, значит… Что? Куда путь держим, на Кавказ, на Украину или, может, в Турцию? Знать бы время, можно было бы прикинуть. А так не скажешь, ведь луна вечером с одной стороны, к утру с другой…
Лежать было жестковато, но тепло. Повозив руками, Маша нащупала под собой губчатый туристический коврик, попросту называемый «пенкой». Палуба тоже показалась не холодной – не железо, точно. Пластик или лакированное дерево. Итак, ее катают на яхте. С компанией: сквозь шелест волны Маша расслышала сопение. Протянула руку направо, протянула налево – лежат, сердешные, тоже таблеток наглотались.
Ветер между тем усиливался, и яхта все сильнее кренилась на борт. Ноги у Маши оказались выше головы.
По палубе протопали босиком. Заскрипели блоки такелажа, над Машей неслышно пронеслась рея. Парус заполоскался и, пушечно хлопнув, надулся снова. Повернули. Не то яхта шла галсами против встречного ветра, не то взяла курс к причалу.
Маша проверила карманы – пистолет на месте. И ключик. Ганс говорил: «Сама отдашь»… Ох, как ей стало тоскливо. «Сама отдашь», значит, новоявленные родственнички – мелюзга. Им велели встретить курьершу с желтым чемоданом, и они встретили. Даже в чемодан побоялись заглянуть, не их это дело. А есть кто-то, кому предназначен загадочный груз. Он, скорее всего, знает настоящую курьершу. Должен знать, кому доверен чемодан, из-за которого уже убили человека…
В ряду спящих кто-то заворочался, и сразу вспыхнул прикрытый пальцами фонарик. За пассажирами присматривали.
– Брат, эй, брат! – зашептал знакомый голос. Ага, братец Ганс. Маша видела, как он склонился над кем-то, потолкал рукой… Спящий не откликался.
Ганс начал обходить всех, заглядывая в лица. Когда просвечивающий сквозь пальцы розовый огонек фонарика доплыл до Машиного соседа, она закрыла глаза. Шаги приблизились и остановились. Сквозь сомкнутые веки Маша чувствовала, что ей светят в лицо. Не дрогнули бы ресницы. Получать вторую таблетку из «братских» рук не хотелось.
Красивая, – заметил кто-то со стороны.
И счастливая, – добавил Ганс. – Преподобного увидит!
«Преподобного» он произносил с уважением, как будто с большой буквы.
Это что ж ее, в Корею…
Не болтай! – перебил Ганс. – Мало ли, проснется кто.
Я думал, она знает, – извиняющимся тоном сказал незнакомец. Маша решила, что человек он доверенный, раз не получил сонную таблетку, но посторонний. Хозяин яхты, судя по всему.
Она-то знает. И остальные все знают в общих чертах, – ответил Ганс. – А подробности с ними пока что не обсуждали, это не их уровень.
Второй год вожу вас, а понять не могу, – вздохнул незнакомец. (Угадала! – обрадовалась Маша). – Ладно, эти сопляки. Их свозят за границу поглядеть на преподобного, и они уже считают, что жизнь удалась. Но ты же самостоятельный парень! Машину мне починил, а в сервисе говорили, что двигатель надо менять. Не надоело тебе вкалывать за бесплатно? Давно бы расплевался с ними…
Это моя семья! – звенящим голосом перебил Ганс. – Петрович, у тебя отец был?
– Почему был? Он и сейчас жив-здоров.
А у меня были дяди Пети с дядями Володями. Какой год с матерью проживет, какой два.
Один меня порол, гад, ни за что. Выпьет и давай приставать: «Не любишь меня, шкет! По глазам вижу, не любишь»… Другой конфетки дарил, опять же спьяну, чтобы мать не ругалась. А в общем, плевать на меня было всем.
Розовый свет фонарика за веками наконец-то уплыл, и Маша открыла глаза. Ганс, продолжая рассказывать, проверял, спят ли остальные пассажиры.
– Ив школе всем было плевать. Кто такой Ганцев? Не гитарист, не каратист, а так, ни рыба ни мясо. Неделю проболеешь – никто не позвонит. Я и обокрал киоск. Ходил, раздаривал жвачки, шоколадки, чтобы на меня обратили внимание. Обратили: в четырнадцать лет отправили в специнтернат. А в шестнадцать я по всему должен был попасть на зону. Меня как раз на дело позвали, в квартиру позвонить: мальчишке откроют, а потом уже взрослые ворвутся… Иду по улице, крутой и гордый, считаю часы. Три часа оставалось. И подходят ко мне парень с девушкой: «Как вы относитесь к верности в любви?» – «Хорошо, – говорю, – только я ни того ни другого не пробовал. Любовь – это как, на хлеб мажут или ложками едят?» А они говорят: «Хотите чаю?»… Три часа оставалось, – повторил Ганс. – Если бы не братья и сестры, то быть мне бандитом.
«А сейчас ты кто, цветок душистых прерий? – подумала Маша. – От грабителей перешел к убийцам».
Рассказ Ганса не произвел особенного впечатления на Петровича.
– Ну и молодцы, коли так, – равнодушно сказал он. – Только, Ганс, нельзя всю жизнь долги отдавать. Тебе помогли один раз, а ты им сколько? Работаешь, как папа Карло, а на штаны просишь у брата казначея. Хочешь, устрою тебя в автосервис? Накопишь деньжат, женишься, заживешь, как все…
Где, интересно? – хмыкнул Ганс. – Я квартиру братству подарил, сейчас там обитель.
А мать где живет?! – удивился Петрович.
Мать пока сидит. Она работала в столовой, украла какие-то макароны. Я и выписал ее… Петрович, это радостная жертва. Я же объяснил: здесь моя семья!
А мать для кого эти макароны тащила, не для тебя ли?
Нет, я как ушел в братство, так ее не видел. Четвертый год уже, – легко признался Ганс. – Я всем доволен, понимаешь?
Нагнись, сыночек, – мрачным голосом приказал Петрович.
Опять заскрипели блоки, и тяжелая рея с парусом пронеслась у Маши над головой. Яхта накренилась на другой борт. Маша почувствовала, что вместе со своей «пенкой» скользит по палубе. Шорох волн стал громче. Бум! Ее бедная головушка с сотрясенным мозгом уперлась макушкой в фальшборт, и скольжение прекратилось. Бум! Бум! Бум! – послышалось справа и слева. Какая гадость, разве можно складывать спящих людей на палубе, как дрова?! А если бы они посыпались за борт?!