Голгофа женщины

— Кроме вас и госпожи Леклерк, будут только барон Ксавье и Сесиль и Кеонтина из театра в Аркадии, которых вы знаете.

— Хорошо, мы приедем, — после минутного колебания ответила молодая девушка.

— Благодарю вас! — сказал Иван Федорович с прояснившимся лицом. — Я пришлю за вами экипаж в пять часов. Мы по-семейному пообедаем, а потом я покажу вам свои владения. Остальные соберутся к семи часам.

Никогда еще у Виолеты не было так тяжело на сердце, как в то время, когда резвые лошади быстро мчали ее на Крестовский остров.

Молодая девушка боялась, сама не зная чего, а между тем, к этому смутному страху примешивалось нетерпеливое желание увидеть, наконец, как живет любимый человек.

Дача, где Ксения Алексадровна провела тяжелые годы своего первого замужества, наружно мало изменилась. Она была только заново выкрашена, а старый дощатый забор заменен изящной бронзовой решеткой.

Внутри же, наоборот, все было заново отделано и убрано мебелью в стиле Людовика XVI. Дача, действительно, представляла прелестное, уютное гнездышко.

Иван Федорович встретил дам на крыльце и тотчас же стал показывать им дом и сад, забавляясь наивным восхищением Виолеты, которой решительно все нравилось. Бывший же будуар Ксении, обтянутый шелковой материей, усеянной незабудками и розами с его чудной мебелью, прекрасными зеркалами и жардиньерками с редкими цветами, положительно привел ее в восторг.

— От вас зависит стать в этом доме госпожой и повелительницей, — прошептал Иван Федорович, устремляя страстный взгляд в смущенные глаза молодой девушки.

Та сильно покраснела, но ничего не ответила.

Обед прошел очень весело. Иван Федорович превосходил самого себя в любезности и усиленно угощал Аглаю прекрасным вином, забавляясь все возраставшим оживлением старой актрисы и беспокойством, какое возбуждали в Виолете ее речи, становившиеся все смелее. Минутами молодой девушкой снова овладевало смутное беспокойство, мучившее ее с утра. Кроме того, сильная страсть Ивана Федоровича, которой он в этот день даже не скрывал, до такой степени смущала ее, что она была очень рада, когда наконец, приехали остальные приглашенные.

Тотчас же завязался оживленный разговор. Гости пели, декламировали и танцевали под звуки аккордеона. Ужин был сервирован тоже в саду, так как вечер был чудный и теплый, как в середине лета.

Во время ужина общая веселость стала выходить из границ. Друзья Ивана Федоровича пили много, и их дамы не отставали от них. Речи становились смелее, лица все более и более разгорались, а между тем, шампанское продолжало литься рекой, и гости беспрерывно следовали один за другим. Виолета, поддаваясь общим убеждениям, пила всего понемногу. После третье го бокала, который ее заставили выпить в ответ на тост за ее здоровье, у нее закружилась голова, щеки разгорелись и глаза лихорадочно заблестели.

В первый раз в жизни она смело отвечала на свободные фразы, обращенные к ней, позволила Ивану Федоровичу поцеловать себя, когда ой предложил ей выпить на «ты», и смеялась, как безумная над госпожой Леклерк, которая совершенно опьянела и была действительно смешна.

При всеобщем оживлении, никто не заметил, что небо заволоклось черными тучами и что легкий, освежающий ветерок сменился зловещей тишиной.

Вдруг яркая молния прорезала темное небо, прогремел гром, и по саду пронесся страшный порыв ветра.

Старые деревья со свистом согнулись, а скатерть вместе с посудой снесло на землю.

Женщины вскрикнули от страха и, пошатываясь, бросились к дому, за ними следовали мужчины, еще менее твердо державшиеся на ногах, за исключением Ивана Федоровича, который пил сравнительно умеренно и находился только в возбужденном состоянии.

Пока последний приказывал лакеям внести часть вещей и увести Аглаю, которая отбивалась и не хотела входить в дом, несмотря на начинавшийся ливень, гости разместились по диванам гостиной и будуара и через несколько минут их всхрапывание доказало, что вино окончательно победило их.

Не спала одна Виолета; голова у нее была тяжела, в ушах шумело, а ноги ее до такой степени подкашивались, что Иван Федорович должен был поддерживать ее. Кроме того, она боялась грозы, которая все усиливалась. Как испуганная птичка, забилась она в угол будуара, и даже крики и ругательства Аглаи, которую тащили в столовую, не могли вывести ее из оцепенения.

Как только окна и двери были закрыты, Иван Федорович подошел к молодой девушке и тихо заставил ее встать.

— Пойдем, Виолета! Я дам тебе выпить сельтерской воды, это освежит тебя, — сказал он, обнимая ее за талию и уводя в спальню, дверь которой запер за собой на ключ.

Виолета не заметила этого; она послушно следовала за ним. Когда новый удар грома потряс дом, она боязливо прижалась к Ивану Федоровичу и пробормотала:

— Я боюсь!

— Боишься, когда я с тобой? Полно! Успокойся, маленькая безумица! Пусть там гремит гроза; зато посмотри, как здесь все спокойно, и полно любви, — прибавил он, усаживая Виолету на низкий и мягкий диван.

Это была та же самая комната, где некогда спали новобрачные, где родилась несчастная Ольга и где Ксения Александровна боролась со смертью и проливала потоки слез после похищения ее ребенка. Но все эти воспоминания не имели никакой цены в глазах эгоистичного вивера, не признававшего другого закона, кроме своей фантазии, другой цели, кроме наслаждения.

Отягченная вином и тяжелым ароматом роз и резеды, которым была насыщена комната, Виолета прислонилась головой к плечу Ивана Федоровича. Она в каком-то забытьи слушала его страстные слова и не противилась уже больше горячим поцелуям, которыми он осыпал ее.

Опьяненная, с трепещущим сердцем, слушала она искусительные слова, позабыв про бушующую бурю. А между тем, казалось, вся природа была в возмущении; ветер с ревом и свистом гнул и ломал деревья, а дождь, смешанный с градом, громко стучал в стекла.

— Виолета, дорогая моя, скажи мне, что ты меня любишь! — вскричал Иван Федорович, прижимая к себе молодую девушку.

Движимая последним проблеском рассудка, Виолета пыталась оттолкнуть его и пробормотала:

— Оставь меня!

Но встретив пылающий взгляд, полный гнева и упрека, она внезапно ослабела и, обвив руками шею Ивана Федоровича, прошептала прерывающимся голосом:

— Да, да! Я люблю тебя!.

В эту минуту яркая молния, проскользнув в щель между портьерами, осветила комнату бледно-зеленым светом, в котором потонул розовый свет лампы, и страшный громовой удар потряс дом до самого основания, так что зазвенели окна и даже флаконы на туалете.

Виолета вскрикнула от ужаса, думая, что молния ударила в самый дом, но Иван Федорович был глух и слеп ко всему. Удовлетворение от одержанной, наконец, победы, наполняло все его существо. Грубая, животная страсть, бушевавшая в нем, заглушала все другие чувства.

Было уже поздно, когда Виолета проснулась. Она была одна. В первую минуту, смущенный взгляд ее нерешительно блуждал по незнакомой обстановке. Вдруг, вид плюшевого халата, валявшегося на кресле, пробудил в ней память. Перед ней восстали вчерашние события, хотя еще смутно, но все-таки настолько ясно, что она сразу поняла, что безвозвратно пала. Яркий румянец залил лицо молодой девушки. С хриплым стоном она зарылась головой в подушки и залилась горькими слезами. Стыд и отчаяние сдавили ей сердце.

Она чувствовала себя невыразимо несчастной и приниженной.

Наконец, Виолета встала, поправила перед туалетом прическу и оделась. Почти с отвращением смотрела она на свое бледное лицо, на дрожащие губы, и слезы снова подступили к горлу.

Что теперь будет? Все кончено! Она теперь низведена в число своих легкомысленных подруг. Неужели же она пойдет по той же дороге, как и они?

В это время Иван Федорович находился в самом прекрасном расположении духа. Новая победа восхищала его. Наивность и застенчивость молодой девушки только еще больше придавали ей очарования. А что он толкнул в грязь молодое невинное существо, это нисколько не тревожило его покладистой совести, и он не испытывал даже тени угрызения.