Исповедь моего сердца

Элоиза Пек, вышедшая замуж в двадцать лет, превратилась теперь в пухлую кокетливую женщину с испуганным взглядом и суетливым, слишком уж жизнерадостным характером, готовую улыбаться чаще, чем это необходимо, и подверженную беспричинным приступам смеха… словно (как язвительно говорили ее хулители) она находила в этом мире много веселого.До недавних пор, пока ее стройная талия еще не начала раздаваться, а кожа на щеках и шее еще не стала дряблой, большинство джентльменов в тех кругах, где она вращалась, находили ее весьма привлекательной; у дам же мнения расходились, как это обычно бывает, когда речь идет об одной из них, — некоторые считали ее глупой, пустой, самодовольной, олицетворением «веселых девяностых», другие — женщиной таинственной и глубокой, чьи девичьи мечты были поруганы неудачным замужеством и кому, быть может, на роду написана трагическая судьба.

Ходили слухи, что свою популярную песню 1902 года Хэрри фон Тильзер посвятил Элоизе Пек:

И что же, теперь птичка решила улететь из клетки? Расправить свои храбрые крылья и лететь, лететь, лететь?

Она дура, говорит один наблюдатель.

Она обыкновенная прелюбодейка, говорит другой.

Шлюха — но заслуживает жалости.

Шлюха. Вероотступница. И предательница своего класса.

В политической жизни свежим скандалом было следующее: сенаторы Залмон Бриггс (республиканец, штат Огайо) и Денвер Коусби (демократ, штат Нью-Джерси) были разоблачены как платные лоббисты «Стандард ойл»! Кое-какие материалы, подтверждающие их продажность, были опубликованы на первой странице херстовского «Джорнэл», объявившего против них крестовый поход. (Потому что теперь настала очередь Уильяма Рэндолфа Херста отомстить за то, что несколькими месяцами раньше «Нью-Йорк уорлд» и «Харперс уикли» обвинили его самого в кое-каких темных делишках на Уолл-стрит.)

В кругах, близких к лошадиным бегам, свежим скандалом было следующее: провозглашенная победительницей в Прикнессе трехлетняя кобылка по имени Белладонна, по слухам, была накачана кокаином перед началом забега, каковое обвинение энергично отрицал ее владелец, грозивший подать в суд на устроителей прикнесских скачек «за клевету и типичную диффамацию». А честные любители скачек все еще, сокрушенно качая головами, вспоминали о катастрофе, случившейся в Чатокуа-Фоллз, где столь многие из них потеряли свои ставки, о красавице Ксалапе, которую пришлось пристрелить, и о вооруженном грабителе — Черном Призраке, который скрылся с сотнями тысяч долларов и, несмотря на интенсивные поиски и обещанную за его поимку награду в 12 000 долларов, все еще оставался на свободе.

Многие слышали, как миссис Элоиза Пек, одетая в модный наряд с отделкой из летних шкурок горностая, с несколькими нитками дорогого жемчуга на шее и, как всегда, вызывающе привлекавшая внимание к себе и своему юному спутнику Кристоферу, на бродвейской премьере оперетты «Мадемуазель модистка» со смехом заметила: «Мир перевернулся с ног на голову!» Как женщина наблюдательная, миссис Пек не могла не заметить, что иные из ее знакомых смотрят на нее с оскорбительным презрением, однако в этот новый период своей жизни, пребывая в эйфории от шампанского и любви, она, судя по всему, не обращала на это особого внимания. Во время перерыва, в вестибюле, она переговаривалась со своим молодым человеком в интимной манере, однако достаточно громко, чтобы быть услышанной всеми, словно они двое сами были участниками спектакля, заслуживавшими внимания аудитории.

Итак, Элоиза Пек со звонким смехом, одновременно выражавшим и озадаченность и сожаление, объявила, что в последнее время «мир перевернулся с ног на голову»; и находившиеся поблизости услышали, как ее жених робко, с деревенским акцентом ответил: «Мэм, не зря говорится: „Что на небе, то и на земле“ — это значит: какой бы дурной ни казалась нам жизнь, она предопределена небесами».

Улыбка сошла с лица миссис Пек, и она уставилась на своего сильного светловолосого спутника в официальном вечернем костюме так, словно видела его впервые. «Эй, Кристофер, — промолвила она наконец со смехом, — да ты, оказывается , ещеи философ-метафизик?»

Элоиза Пек познакомилась с Кристофером Шенлихтом в… кажется, это было в Саратога-Спрингс? Или на каком-то другом морском курорте, где он был не то помощником конюха, не то гостиничным посыльным, не то официантом, не то… шофером? Одна знакомая из светского окружения Элоизы рассказывала, будто та утверждала, что Кристофер «в один прекрасный день был ниспослан ей небесами в ответ на ее молитву о спасении жизни», когда помог ей спуститься по ступенькам экипажа возле отеля «Уоддорф-Астория». А другая знакомая говорила, будто Элоиза поведала ей, что с Кристофером ее познакомил пастор ее церкви — Кристофер был несчастным юношей-христианином, который не смог закончить учебу в библейской школе, потому что после смерти его отца выяснилось, что тот был банкротом. «Мы надеемся, когда-нибудь Кристофер возобновит свои занятия, — говорила Элоиза, лукаво морща носик, — но мы также надеемся, что это произойдет не слишком скоро».

Вскоре пронесся шепоток, что жена Уоллеса Пека ушла от него и повсюду открыто разъезжает с неким таинственным молодым человеком, который не доводился ей ни племянником, ни каким-либо другим кровным родственником, ни даже членом ее экстравагантной свиты, которая включала в себя парижского парикмахера, канадского «доктора по нервным болезням», а также, в дополнение к служанке-филиппинке, японскую массажистку. Поначалу друзья Элоизы надеялись, что юный Кристофер — всего лишь мальчик на побегушках (потому что Элоиза время от времени действительно посылала его по разным делам — отправить телеграмму, принести ей шаль или меховую накидку, в плохую погоду выгулять беспрерывно тявкающих шпицев), но со временем эта надежда растаяла, поскольку через несколько недель, набравшись храбрости, мадам стала сама представлять его как своего жениха. И это при том, что она еще не была разведена!

Безусловно, не отличаясь ни утонченностью, ни особыми умственными способностями, Кристофер Шенлихт был достаточно сообразителен, чтобы понимать, что о них говорят; замечать, как в общественных местах люди украдкой бросают осуждающие взгляды на него и пышно разодетую миссис Пек; слышать, как шепчут разные колкости у них за спиной. В такие минуты он густо краснел и стискивал зубы, молча глотая то, на что Элоиза Пек, если бы она тоже все это замечала, ответила бы лишь злым вызывающим смехом. Молодому человеку было лет двадцать пять, хотя вид у него оставался мальчишеским; росту в нем было шесть футов два дюйма, широкие плечи, открытое, резко очерченное лицо с быстро растущей щетиной, требовавшей бритья дважды в день. («На ярмарке в Сиракузах такой экземпляр завоевал бы голубую ленту», — сухо заметил один из друзей Уоллеса Пека.) Кристофер был светлым блондином, такими же светлыми, как волосы на голове, были у него брови и ресницы, из-под которых глядели голубовато-серые глаза; он передвигался со своеобразной неуклюжей грацией медведя, который ходит на задних лапах (как остроумно заметил редактор отдела светской хроники из «Нью-Йорк пост», рассказывая о «птице, вылетевшей из золотой клетки», и ее новом компаньоне).

Миссис Пек, у которой никогда не было детей, одевала своего юного друга весьма своеобразно, хотя и со вкусом: сшитые на заказ клубные пиджаки, фланелевые костюмы, аскотские галстуки, шелковые рубашки с мелко плиссированными манишками, элегантные шляпы, введенные в моду бродвейским актером Джорджем М. Коханом; однако нельзя было сказать, что молодой человек носил все это непринужденно, и не один наблюдатель, говоря о юном Шенлихте, отмечал, что под ногтями у него грязь, а белье, несомненно, бывшее свежим с утра, к середине дня таковым уже не является. То ли от робости, то ли от стыда взгляд его чаще всего был потуплен, а его повадка была характерна для человека, который в детстве настрадался от жестоких шуток ровесников.