Исповедь моего сердца

Конечно же, она ни с кем не делилась своими мучительными догадками. Даже с другими замужними женщинами семейства Стерлингов, даже со своими замужними сестрами; есть постыдные темы, которые женщине ни с кем не пристало обсуждать.

Видя, что Фанни одолевают непредсказуемые чувства, Тайлер сказал ей, что предпочел бы наедине поговорить с девушкой, когда та придет в себя. Он заключит с ней финансовое соглашение и позаботится, чтобы она подписала документ, официально обязывающий ее хранить тайну.

— В соглашении мы оговорим, что деньги ей будут переданы наличными. Вознаграждение назначим весьма щедрое. И ничего больше — никаких контактов в будущем. Это обязательное условие.

Глядя в другой конец комнаты, где лежала похожая во сне на ангелочка девушка, Фанни сказала:

— И все же, если это ребенок Мейнарда… Знаешь, нам ведь так хотелось иметь девочку. (Так ли это было на самом деле? Фанни действительно мечтала родить третьего ребенка, дочку; но Мейнарда, похоже, вполне удовлетворяли два сильных здоровых сына.) Это как волшебная сказка: принцесса, вернувшаяся домой. Она и сама была бы желанной дочерью, и родила бы дочь. О, Тайлер, ты понимаешь? Разве не может так быть, что это тайная Божья воля?

Тайлер никогда не был высокого мнения об интеллекте и характере своей невестки, хотя относился к ней хорошо, с нежной снисходительностью, с какой относился к собственной матери и сестрам. Сейчас он чувствовал, что Фанни находится на грани нового приступа дамской истерии, посему поспешил успокоить, сжав ее ледяные ладони в своих руках, и уверил, что Божья воля состоит единственно в том, чтобы Стерлинги обошлись с девушкой как подобает добрым христианам.

— Вряд ли Бог хочет, чтобы мы принесли себя ей в жертву, потому что это навлечет несчастье и позор на всю семью, в том числе и на Нидерландеров.

Фанни содрогнулась и допила остатки бренди из своего маленького низкого бокала. Да, это правда. Мученичество — не для нее, в отличие от ее бедной матери.

— Хорошо, но при условии, что мы будем щедры, — с горячностью заявила она.

Остаток дня и начало вечера Тайлер Стерлинг потратил на переговоры с мисс Раумлихт и добился наконец успеха, убедив ее подписать составленный им документ в обмен на «кругленькую сумму».

Какова именно была эта сумма, Фанни Стерлинг так никогда и не узнала.

Тайлер отправил ее наверх, где она легла в постель с чудовищным приступом мигрени, и принялся за работу, которую про себя раздраженно назвал стиркой грязного белья своего старшего брата и за которую он не получит никакой благодарности, потому что никто, кроме Фанни, не будет о ней знать. И даже Фанни не узнает, чего ему это стоило.

Потому что оказалось отнюдь не легко убедить маленькую помощницу белошвейки принять деньги «от имени Мейнарда Стерлинга» и подписать документ, в котором содержалось обещание больше никогда не вступать ни в какие контакты с кем бы то ни было из семейства Стерлингов. Тайлер был удивлен упрямой добродетельностью Мины Раумлихт, так отличающейся от всего того, с чем ему приходилось сталкиваться в своей юридической практике. «Невероятная девушка! Смешная! Но такая хорошенькая даже в нынешнем своем положении, что понятно, почему Мейнард клюнул на нее».

Мина Раумлихт заявила, что не желает брать никаких денег. Не хочет марать себя, принимая их. Она пришла в дом на Гринли-сквер не для того, чтобы «торговать своей честью», а просто хотела в последний раз увидеть мистера Стерлинга, своего любимого Мейнарда; и сделала это от отчаяния, потому что он не давал о себе знать последние восемь дней, хотя за все тринадцать месяцев их знакомства никогда не проходило больше трех-четырех дней, чтобы он не прислал ей записочку или маленький подарочек или не пришел сам повидать ее. «Тринадцать месяцев!» — с завистью подумал Тайлер. Он не мог отвести взгляда от напряженного, но такого кукольно-прелестного личика, от этих голубовато-серых, глубоко посаженных глаз, взгляд которых, несмотря на всю скорбь и растерянность девушки, был исключительно умным. Хотя ее стройная, пусть и немного раздавшаяся сейчас фигура была скрыта под бархатным плащом, Тайлер испытывал невыразимое волнение, представляя себе… юную трепещущую плоть, которую его похотливому брату Мейнарду не было нужды представлять себе.

— Он-то удобно устроился, — сказал Тайлер, и в его голосе прозвучала горечь. — Чего нельзя сказать о вас.

Но Мина Раумлихт горячо возразила:

— Нет, мистер Стерлинг был прав, он был хороший.Это я плохаяперед Богом и людьми, и меня не следует вознаграждать за мои грехи.

Тайлер разве что зубами не скрежетал, оттого что его старший брат каким-то невероятным образом заслужил столь безоговорочную преданность этой красивой молодой девушки. По всеобщему мнению, Мейнард вполне удачно женился, однако легко забывал о жене, когда ее не было рядом, да он и не делал вида, что когда-либо пылал к ней страстью, даже когда они были молодоженами. Тайлер сказал девушке, что понимает ее чувства и уважает их. Но в сложившихся обстоятельствах она обязана думать о будущем; его брат, безусловно, хотел бы того же. (Интересно, подумал Тайлер, указана ли в многочисленных замысловатых дополнительных распоряжениях к завещанию Мейнарда — документу, содержащему множество страниц, — щедрая сумма, причитающаяся мисс Мине Раумлихт как третьему лицу; но он никак не мог это проверить, не возбудив подозрений, поскольку не являлся душеприказчиком Мейнарда. В любом случае, пока завещание вступит в законную силу, пройдет несколько месяцев.)

— Хотел бы, чтобы я продала свою честь? В этоя никогда не поверю, — печально ответила девушка.

Тайлер стал разубеждать ее, тщательно подбирая слова.

— Мисс Раумлихт, вы должны воспринимать это как возможность позаботиться о будущем, о благополучии вашего ребенка, который скоро родится.

Вашего ребенка, который скоро родится.Глядя на нее, Тайлер снова испытал сильное волнение; все застыло у него внутри, ведь, если бы захотел, он мог положить руку на живот беременной и почувствовать ее внутренний, тайный жар… «Нет, это абсурд, — подумал он с упреком в собственный адрес. — Я же не как мой брат, я человек честный».

Он позвал слугу и велел принести чаю для мисс Раумлихт и для него самого; крепкий терпкий напиток освежил обоих.

К тому времени — день уже катился к вечеру — Тайлер снял пиджак, он был взволнован, и ему стало жарко. В 16.40 наконец удалось убедить девушку взять перо, чтобы подписать составленный им короткий документ; она задумалась, нахмурилась и, казалось, собиралась уже поставить подпись, но передумала; в 16.48 она с видом упрямого ребенка, не желающего есть ненавистную кашу, отбросила перо. Тайлер снова принялся терпеливо и ласково уговаривать ее. Был момент, когда его рука случайно коснулась плеча Мины Раумлихт, и другой, когда он, ничего не имея в виду, отеческим жестом убрал со лба девушки выбившуюся прядь.

Как необычны заплетенные в косу и уложенные короной вокруг головы волосы Мины Раумлихт — золотистые, светло-каштановые, цвета поздней осени; какая у нее дерзкая верхняя губа, покрывшаяся сейчас бусинками пота. Какое редкое зрелище, подумал Тайлер, и какое очаровательное — увидеть, как эти бусинки выступают на лице женщины; он был уверен, что никогда прежде не видел, чтобы у кого-либо из знакомых ему женщин над верхней губой выступал пот; впрочем, может быть, он просто не обращал внимания.

В 17.12 Мина Раумлихт снова взяла перо, старательно перечитала документ, обмакнула перо в чернила и, казалось, собиралась уже расписаться, но ее лицо исказили муки совести, и, отшатнувшись от стола, она покачала головой, бормоча:

— О нет! Не могу. Это неправильно.

Теперь Тайлер заскрежетал-таки зубами и вдруг импульсивно решил, что следует удвоить сумму. Он взял документ, перечеркнул прежнюю и быстро проставил новую цифру, с удовлетворением отметив, что у девушки округлились глаза.

— Мисс Раумлихт, ради нашего общего блага вы должны.