Хроники Фрая

Хью, Кэти и Ник Саймонс жили тогда в доме, находившемся в Кентиш-Тауне, на Лейтон-Гроув, я – в моей блумсберийской квартирке, Ким – в Челси. Виделись мы так часто, как могли, однако я был сильно занят, поскольку мне приходилось восемь раз в неделю играть на вест-эндской сцене.

Согласно договоренности Ричарда Армитажа с Патриком и продюсерами «Сорока лет службы», в ноябре они должны были на несколько дней освободить меня от необходимости выходить на сцену, чтобы я смог съездить в Лестер на премьеру мюзикла «Я и моя девочка». Эта оговорка в моем контракте объяснялась не благодушной верой Ричарда в то, что я получу великое удовольствие, побывав на премьере мюзикла, для которого сочинил либретто, но его желанием, чтобы я был под рукой, если на генеральной репетиции или в ходе премьерного показа обнаружится, что либретто нуждается в срочных доработках, о которых прежде никто не задумывался.

В предшествовавшие месяцы у нас происходили странные разговоры, в которых Ричард демонстрировал способность перескакивать чуть ли не на середине фразы из роли продюсера в роль сына композитора и управляющего его наследием, а из нее – в роль моего агента. «Я переговорил сам с собой, – мог сообщить он, – и согласился на мое возмутительное требование обеспечить ваше финансовое участие в этом проекте. Мне не хотелось подпускать вас к прибылям, которые он принесет, однако я настоял самым решительным образом, и теперь вы, к большой моей досаде, будете получать процент от них, что меня страшно радует».

Уже на первых репетициях выяснилось, что уроки танца и вокала не пошли Лесли Эш в прок, и ее вывели, по взаимному согласию, из состава труппы. В один из последовавших за этим дней я оказался в кабинете Ричарда. Он озабоченно потирал подбородок. Кто же, черт побери, сыграет Салли?

– Как насчет Эммы? – предложил я. – Поет она прекрасно. Чечетку, правда, бить не умеет, однако Эмма из тех, кто способен научиться чему угодно, было бы желание.

Личность Ричарда снова раздвоилась прямо у меня на глазах.

– Ну конечно. Блестяще. Она-то мне и нужна, – сказал он и тут же возразил сам себе: – Знаешь, если возьмешь ее, тебе это ой каким боком выйдет. Брось, не дури. У нее ни опыта нет, ни настоящего имени. Так ведь она одна из талантливейших актрис своего поколения, – ну, значит, и стоить тебе будет дорого.

Я оставил Ричарда бороться с собой. Я знал, что он разобьет себя в этом споре наголову и в самом скором времени завершит трудные переговоры заключением сделки, которая удовлетворит и его, и его.

В должное время Эмма присоединилась к труппе. Роберта Линдсея она знала хорошо, поскольку работала с ним в Манчестере, в театре «Королевская биржа», где Роберт сыграл великолепно принятого публикой Гамлета. Я даже уверен, что не совру, сказав: в то время Эмма и Роберт знали друг дружку очень хорошо. Ну то есть очень. О да.

Представления «Сорока лет службы» в Вест-Энде потребовали кое-каких замен в составе исполнителей. Джон Форчен и Аннет Кросби участвовать в них не смогли, и потому их роли были отданы Дэвиду Горовицу и матери Эммы Филлиде Лоу. Пришлось заменить и мальчиков: место чичестерских пареньков, которые играли свои роли с таким воодушевлением и апломбом, заняли ученики лондонской актерской школы, не менее живые и веселые, но обладавшие куда большим опытом уличной жизни.

В день перед первым показом, в промежутке между техническим прогоном и генеральной репетицией, мы с Дэвидом Горовицем и стайкой этих ребят вышли из служебной двери театра, чтобы посетить итальянский ресторанчик, который порекомендовали нам хорошо знавшие Сохо мальчики. На улице мы увидели прилаживавшего к брючинам велосипедные зажимы Алана Беннетта.

– Не хотите попробовать с нами спагетти? – спросил я.

– Да, пойдемте! – обрадовались мальчики.

– О нет, – ответил Алан тоном слегка шокированным – как будто мы пригласили его на оргию в притоне курильщиков опиума. – Я лучше поеду домой и ограничусь яйцами-пашот.

Алан Беннетт неизменно исполняет роль Алана Беннетта с таким совершенством, что лучшего и желать невозможно. Острый ум, мощное художественное чутье, резкие политические и общественные взгляды – и при этом велосипедные зажимы и яйца-пашот. Стоит ли удивляться, что его так любят?

Мое имя неоново воссияло над Шафтсбери-авеню. Я слишком стеснялся этого, чтобы сфотографировать его, о чем теперь, конечно, жалею. Зато у меня есть фотографии, сделанные на вечеринке, которая последовала за первым представлением. Думаю, я был очень счастлив. Причин для этого у меня имелось предостаточно.

Пол Эддингтон тоже был счастлив, в его карьере наступила пора зрелая и плодотворная. Пола только что избрали в члены клуба «Гаррик», что доставило ему огромное удовольствие, а кроме того, он и Найджел Готорн получили большие деньги за телевизионную рекламу, что доставило ему удовольствие почти не меньшее.

–  Оченьбольшие деньги, – радостно сообщил он мне. – Это была реклама нового шоколадного батончика «Кэдберри», называется «Виспа». Найджел все шепчет мне на ухо голосом своего сэра Хэмфри: полдня работы – и такие деньжищи!

– Здорово, – сказал я, – Тони Джей и Джонатан Линн тоже, наверное, неплохие деньги гребут, так?

– Ох! – Услышав имена создателей сериала «Да, министр», Пол слегка поежился, хоть я назвал их не из вредности, а просто из любопытства, из желания узнать, как там на телевидении все устроено. – Да. Мы с Найджелом чувствуем себя немного виноватыми перед ними и потому послали каждому по ящику кларета. Чертовски хорошего кларета.

Такова пропасть, отделяющая сценаристов от исполнителей: и тем и другим нередко кажется, что по другую ее сторону жить приятнее, и хоть я уверен, что Тони и Джонатан обрадовались, получив по ящику чертовски хорошего кларета, у меня нет никаких сомнений и в том, что они предпочли бы получить за свои труды вознаграждение из тех, что достались Полу и Найджелу. Впрочем, как мне предстояло вскоре узнать, и в жизни сценариста имеются свои приятные стороны.

После одного из наших представлений Пол прошептал мне на ухо, радостно и торжествующе: «Теперь я могу вам все рассказать. Об этом уже объявлено официально. Я – премьер-министр».

В тот вечер в эфир вышел финальный эпизод сериала «Да, министр». Он завершался тем, что Джим Хаккер становился главой своей партии и всей страны. Сохранить это в тайне, сказал Пол, было для него самым трудным за всю его жизнь делом.

Начались спектакли. Шесть вечеров в неделю плюс дневные представления по средам и субботам. Следующие шесть месяцев мне предстояло говорить одни и те же слова одним и тем же людям и манипулировать одним и тем же реквизитом по восемь раз в неделю. Бок о бок с нами стоял театр «Глобус» (ныне «Театр Гилгуда»), где шла пьеса «Дэйзи добивается своего», действие которой разворачивалось в школе для девочек. Игравшие в ней девочки, как легко себе представить, очень и оченьподружились с нашими мальчиками. Каждую среду, после полудня, между дневным и вечерним представлениями, за сценой происходило школьное пиршество: в одну неделю мальчики принимали девочек в «Королеве», в следующую – девочки мальчиков в «Глобусе». Чуть дальше по улице находился «Лирический театр», где Леонард Росситер играл инспектора Траскотта в новой постановке «Добычи» Джо Ортона. Однажды вечером пришло ошеломившее нас известие: Леонард умер от сердечного приступа перед самым выходом на сцену. Всего за несколько месяцев до этого прямо на сцене умерли Томми Купер и Эрик Моркам. Какая-то маленькая, себялюбивая и постыдная часть моей личности оплакивала то обстоятельство, что я никогда уже не смогу познакомиться и поработать с тремя этими гениями, – оплакивала с такой же, самое малое, силой, с какой я скорбел об их кончине и сочувствовал их семьям, которым эти внезапные смерти наверняка нанесли страшный удар.

Наступил ноябрь, мне предстояло поехать в Лестер, на премьеру «Я и моя девочка». План был таков: я приезжаю в четверг, смотрю генеральную репетицию, затем, в пятницу, присутствую на премьерном показе, а после него сажусь на лондонский поезд, чтобы поспеть к субботнему дневному представлению «Сорока лет на службе». Но кто же будет играть в мое отсутствие Темписта? Узнав, что в этой роли выступит сам Алан Беннетт, который исполнил ее в 1968-м, в первой постановке пьесы, я пришел в ужас. Потому, то есть, что мне не удастся увидеть его на сцене.