Что моё, то моё

– Я знаю, – ответил он по-английски, спокойно, продолжая смотреть ей в глаза.

– Я должна рассказать вам всё, – продолжила Ингер Йоханне. – Когда это, – она взглянула на палату Карстена Осли, – будет позади, я расскажу вам, что на самом деле произошло.

Аксель взялся за ручку.

– И ещё одно, – сказала она, – есть одна пожилая женщина. Она очень больна. Это именно её заслуга, что правда в конце концов установлена. Её зовут Альвхильд Софиенберг. Я бы хотела, чтобы мы вместе навестили её. Вы согласны?

Он кивнул и вошёл.

Ингер Йоханне последовала за ним.

Лицо Карстена Осли посинело и распухло, но оно терялось на фоне белого постельного белья, бинтов и всех этих гудящих аппаратов, которые должны были поддерживать в нём жизнь на протяжении оставшихся ему нескольких часов. Аксель занял единственный стул, стоявший в палате. Ингер Йоханне подошла к окну. Её не интересовал пациент. Когда она обернулась, её глаза были устремлены на Акселя Сайера, сейчас она думала только о нём.

«Ты страдал за своего сына, Аксель. Ты страдал за грехи своего сына. Я надеюсь, ты поймёшь».

Аксель Сайер сидел, склонив голову, и сжимал обеими руками правую руку Карстена.

Потолок был синий. Продавец магазина, где я покупал краску, утверждал, что тёмный цвет зрительно уменьшит размеры комнаты. Он ошибся. Наоборот: создавалось впечатление, что потолок приподнялся, почти исчез. Именно то, чего мне самому хотелось в детстве: заполучить в собственность часть ночного неба со звёздами и месяцем прямо над окном. Но тогда за меня всё решала бабушка. Бабушка и мама. У меня была детская в бело-жёлтых тонах.

Мне кажется, там кто-то есть.

Кто-то держит меня за руку. Это не мама. Она делала это порой, приходя ко мне ночью, после того как отходила ко сну бабушка. Мама почти всегда молчала. Другие дети засыпают под разные истории. Я засыпал от своего собственного голоса, всегда. Мама почти не говорила со мной.

Ощущение счастья почти невозможно удержать в памяти, оно подобно лёгкому прикосновению в толпе: обернёшься – но никого уже нет рядом. Комната была готова, и до приезда Пребена оставалось двое суток, я был доволен. Счастье – это что-то детское, а мне как-никак скоро тридцать четыре. Но, безусловно, я был счастлив.

Комната была готова. На месяце, скрестив ноги, сидел светловолосый мальчик. Он держал в руках бамбуковую удочку с поплавком на леске, внизу на крючке – звезда. Лишняя капля жёлтой краски тонкой полоской сползла вниз к подоконнику, словно небеса вот-вот расплавятся.

Наконец-то мой сын приедет.

Мне больно.

Боль повсюду, страшная мука без начала и конца.

Мне кажется, я умираю.

Но умирать мне нельзя. Девятнадцатого июня я должен завершить задуманное. В день рождения Пребена. Я потерял его, но я заберу его назад, воздав остальным по заслугам. Тем, кто предал меня. Все меня предавали, всегда.

Мы хотели назвать его Иоакимом. И дать ему мою фамилию. Тогда его имя было бы Иоаким Осли. Я даже купил поезд. Эллен расстроилась, когда я принёс его с собой в роддом. Наверное, она ожидала украшений, словно ей полагалась награда. Я прокатил рядом с ним паровоз, который весело дребезжал, и он открыл глазки и улыбнулся. Эллен отвернулась и сказала, что это была просто гримаса.

Я хотел стать замечательным отцом. У меня всё есть для этого.

Я маленький и стою на кухонном столе в синем комбинезоне, который мне кто-то прислал. Потом я спрашивал маму: это папа прислал мне подарок? Она никогда не отвечала. И хотя мне было всего четыре года, я до сих пор помню марки, большие и необычные; обёрточная бумага вся была усеяна штампами и такими марками. Костюм был лёгким, как пушинка, и я сразу захотел побежать на улицу, поваляться в снегу. Бабушка забрала у меня костюм. Он достался кому-то другому.

Кто-то другой получал то, что принадлежит мне. Всегда.

Эллен и малыш исчезли. Она никогда не воспринимала меня как отца. Потребовалось четыре месяца, чтобы узнать, что мальчика зовут Пребен.

Я должен всё завершить. Я должен жить.

Кто-то держит меня за руку. Но это не мама. Какой-то мужчина.

У меня никогда не было отца. Бабушка сразу выходила из себя, как только я заикался об этом. Мама отворачивалась. В маленьком городке тот, у кого нет отца, получает их целую тысячу. Отовсюду слышатся произносимые шёпотом всё новые и новые имена. Это невыносимо. Единственное, чего мне хотелось, это знать. Мне не нужен был никакой отец, я просто хотел знать. Мне нужно было только имя.

Эмили. Она умирает в подвале. Она моя, как и Пребен. Грете плакала и просила отпустить её. Я тогда был совсем молод и согласился. Я не страдал из-за разлуки с девочкой. И сейчас мне всё равно. Мне нужен только Пребен.

Эмили точно умрёт.

Другие дети тоже, должно быть, были моими.

Их матери были моими. Но они этого не понимали.

Кто-то держит меня за руку, а у окна в лучах солнца стоит ангел.

Послесловие автора

Весной 2000 года мне рассказали историю, которая имела место в действительности. Человек по имени Ингвал Хансен в 1938 году был приговорён к пожизненному тюремному заключению. Его обвиняли в том, что он изнасиловал и убил семилетнюю девочку Мэри. История, которую мне поведали за столиком в ресторане, меня заинтересовала. Многое указывало на то, что произошла судебная ошибка.

Я захотела поближе познакомиться с этим делом, но впоследствии отказалась от этой идеи и решила придумать на основе услышанного совсем другого человека, жившего в другое время, а именно Акселя Сайера. Таким образом, судьбы Хансена и Сайера в ключевых моментах сходны, но, естественно, это не одно и то же лицо. Всё, что мне известно об Ингвале Хансене, я почерпнула из статьи профессора, доктора юридических наук Андерса Братхолма, опубликованной в журнале «Закон и право» за 2000 год, и из репортажа в газете «Афтенпостен» от 4 ноября 2000 года. Из указанных материалов следует, что Хансен умер через два года после удивительного и абсолютно необъяснимого освобождения.

Те из читателей, кто найдёт время, чтобы ознакомиться с данными статьями, увидят, что я позаимствовала из них ещё один факт: когда в 1950 году Ингвал Хансен подавал прошение о помиловании, помогала ему в этом молодая женщина-юрист. Анна Луиза Беер, через некоторое время ставшая председателем суда по делам о разделе наследства в Осло, много сделала для того, чтобы история Ингвала Хансена привлекла к себе внимание. Она никогда не забывала об этом деле, хотя обстоятельства в тот раз не позволили ей доказать, что Хансен стал жертвой вопиющей несправедливости. В девяностые годы она, как указывается в статьях, попыталась получить документы по делу. Но они бесследно исчезли.

Я не знакома с судьёй Беер и никогда с ней не встречалась. Поэтому Альвхильд Софиенберг – равно как и все остальные герои этого романа – абсолютно и полностью плод моей фантазии. Однако те события, которые происходили с Альвхильд в связи с делом Акселя, во многом совпадают с реальными происшествиями, участницей которых стала судья Беер, работая над делом Ингвала Хансена.

«Разгадывая» тайну Акселя Сайера, я делаю это также исключительно благодаря своей фантазии. У меня нет никакихоснований утверждать, что сочинённое мною имеет хоть какое-тоотношение к реальной истории Ингвала Хансена.

В работе над этой книгой неоценимую помощь мне оказали многие люди. Особо хочу упомянуть моего брата Евена, который, работая над своей докторской диссертацией, поделился со мной уникальным описанием способа совершения убийства. Благодарю свою верную подругу и мудрого критика Берит Райсс-Андерсен, а также редактора Еву Грёнер, моего главного наставника, и моего шведского издателя Анн-Марию Скарп за энтузиазм и неоценимую поддержку. Спасибо Ойстайну Мэлану за полезные советы. Отдельно благодарю Лине Люнде, мою верную помощницу со времён «Слепой богини». Она и поведала мне занимательную историю, которая послужила отправной точкой для книги «То, что принадлежит мне».