Что моё, то моё

Команда спасателей сорок пять минут пыталась вытащить человека из синего «опеля». Его бедро было зажато искорёженной дверью. Левое глазное яблоко полностью отсутствовало, а из пустой глазницы свисал на щеку кровавый комок. Руль валялся в ста метрах от автомобиля, под ветвями придорожной ели; рулевой вал глубоко вошёл в живот пострадавшего.

– Он жив, – закричал один из спасателей. – Такая задница, а парень-то жив!

Примерно через час водитель синего «опеля» лежал на операционном столе. Его вид был ужасен, но он продолжал жить.

Лаффен Сёрнес, мёртвый, уставился пустыми глазами в небеса, наполовину выпав из окна угнанной «мазды-323». Молодой полицейский стоял, склонившись над ручьём, и плакал. Над местом аварии по-прежнему кружились три вертолёта, причём только один из них принадлежал полиции.

Благодаря этой трансляции рейтинг «ТВ2» приблизился к рекордной отметке.

Мимо больших окон «Гранд кафе» проходили люди. Некоторые шли по делам, другие просто гуляли, без всякой цели, у них было полно свободного времени, и Ингер Йоханне провожала их глазами. Она пыталась привести мысли в порядок. Унни Конгсбаккен поднялась и, извинившись, вышла из-за стола. Большая сумка из коричневой кожи с массивной железной пряжкой осталась на её стуле. Вероятно, она отправилась в туалет.

Ингер Йоханне чувствовала себя выжатой как лимон.

Она попыталась представить себе Гайра Конгсбаккена. Его лицо полностью стёрлось из памяти, и, хотя прошло меньше суток с их встречи, она вспомнила лишь то, что он ей очень не понравился. Коренастый и грузный, как и его родители. Она вспомнила запах дерева и воска для пола. Представила себе неопределённый костюм, а вот лицо адвоката осталось лишь размытым пятном в её памяти.

Унни Конгсбаккен вернулась. Без всяких объяснений она уселась за стол.

– Что значит: «Я в этом абсолютно уверена»? – спросила Ингер Йоханне.

– Что?

– Вы сказали… Вы сказали, что вы абсолютно уверены в том, что… Гайр убил Хедвиг. Откуда такая уверенность?

– Я не могу сказать, что знаю точно, – ответил Унни Конгсбаккен. – С юридической точки зрения по крайней мере. Он никогда ни в чём подобном не сознавался.

– Но…

– Позвольте, я продолжу.

Она взяла в руки чашку. Та была пуста. Ингер Йоханне подозвала официанта, явно недовольного тем, что посетительницы не заказывают никакой еды. Ещё одну порцию молока он принёс только после того, как Унни Конгсбаккен попросила об этом второй раз.

– Гайр упал в обморок, – продолжила она. – А Асбьёрн потемнел словно туча. Гайр пришёл в себя всего через минуту или через две. Он стал таким же молчаливым, как брат. Я позвала Астора. Как я уже рассказала, он в это время готовился к своему выступлению, было уже очень поздно.

Она снова погрузилась в себя, вспоминая события того времени.

– Астор разозлился. Сначала, конечно, из-за того, что его отвлекают. Гнев его стал ужасен, когда он услышал от меня, что произошло. «Это полнейший бред! – закричал он. – Чушь! Ерунда какая-то!» Он приказал мальчикам сесть на диван и закидал их вопросами. Ни один не произнёс ни слова. Для меня и этого было достаточно. Хотя Асбьёрн был настоящим бунтарём, он всегда уважал отца. Я никогда не видела его таким, как тогда. Он с вызовом смотрел на отца и не отвечал. Гайр склонил голову. И молчал, даже когда Астор залепил ему оплеуху. В конце концов муж сдался и отправил мальчиков спать. Уже была глубокая ночь. Я почувствовала, как он дрожит, когда он сел рядом со мной. Я рассказала ему, что думаю по этому поводу. О том, что Гайр убил Хедвиг и попросил Асбьёрна помочь ему избавиться от… трупа. У нас был всего один телефонный аппарат, который стоял рядом с комнатой Асбьёрна. Гайр мог позвонить ему ночью, мы бы и не услышали звонка. Я сказала об этом. Астор не ответил, он лишь тихонько плакал. Я никогда не видела своего мужа плачущим. Он сказал, что я ошибаюсь, это невозможно. Хедвиг убил Аксель Сайер. Он повернулся ко мне спиной и не сказал больше ни слова. Но я не успокоилась. Я повторяла и повторяла. Окровавленный свитер. Странное поведение мальчиков. А в тот вечер, когда исчезла Хедвиг, Гайр был в Осло на встрече в Организации молодёжи Норвежской рабочей партии. Асбьёрн был дома. А утром я услышала… Об этом я уже рассказывала. Извините. Я повторяюсь. Астор не хотел ничего слушать. Наконец, когда начало светать, он поднялся, принял душ и отправился на работу. Из газет я узнала, что он выступал блестяще. В тот день мы ужинали в полной тишине. Все четверо.

Унни Конгсбаккен потёрла ладонью столешницу, будто ставя точку.

– Я не знаю, что и сказать, – произнесла Ингер Йоханне.

– Вам и не надо ничего говорить.

– Но Андерс Мохауг, это ведь он…

– Андерс тоже изменился. Я никогда не обращала на это внимания прежде. Этот мальчик был чудаком. Потом, после того вечера, я заметила, что и он стал смирнее. Застенчивее. Даже пугливее. Несложно было предположить, что Асбьёрн, вероятно, позвал с собой и Андерса. Вы знаете, он был настоящим великаном. Сильным. Однажды я попыталась поговорить с фру Мохауг. Она вела себя как затравленное животное. Не захотела разговаривать.

Её глаза снова наполнились слезами. Она провела языком по верхней губе.

– Она ведь подумала, что Андерс был один, – тихо сказала она. – Мне следовало быть более настойчивой. Я должна была… Фру Мохауг так и не оправилась после той зимы.

– Когда Андерс умер… – начала Ингер Йоханне, и снова не успела спросить.

– Я больше никогда не разговаривала с Астором о деле Хедвиг после той роковой ночи. Казалось, что те ужасные сутки спрятаны в какой-то тайник в памяти, спрятаны навсегда. Некоторое время спустя появилось чувство, что всё позади. Гайр стал юристом, как и его отец. Он пытался во всём походить на Астора, но это ему никогда не удавалось. Асбьёрн начал писать все эти книги. Иными словами, жизнь продолжалась, возникли другие проблемы.

Она глубоко вздохнула, её голос задрожал. Потом она продолжила:

– Однажды, наверное, это было в один из летних дней, в тысяча девятьсот шестьдесят пятом, Астор вернулся с работы… Он тогда уже был заместителем министра.

– Мне это известно.

– Его хороший друг, начальник отдела Эйнар Даниельсберг, навестил его. Он спрашивал его о деле Хедвиг и об Акселе Сайере. Появились какие-то новые данные, указывающие на то, что…

Она закрыла лицо руками. Обручальное кольцо, тонкое, давно утратившее блеск, почти исчезло в складках кожи.

– Астор сказал лишь, что обо всём позаботятся, – тихо продолжила она. – Мне нечего бояться.

– Бояться чего?

– Он больше ничего не сказал. Я не знала, что именно произошло.

Внезапно она снова закрыла лицо руками.

– Астор был честным человеком. Самым порядочным из всех, кого я знаю. И всё же он допустил, чтобы невиновный оказался за решёткой. Это научило меня тому, что… Я поняла…

Она глубоко вздохнула.

– Мы сделаем всё для тех, кто принадлежит нам. Так мы созданы. Людям свойственно заботиться о своей собственности.

Она медленно поднялась. Японские палочки больше не удерживали пышных волос. Глаза опухли от слёз.

– Вы понимаете, я никогда не смогу ничего доказать.

Казалось, что за время беседы её сумка потяжелела, и когда она захотела повесить её на плечо, та медленно сползла по руке. Она взяла сумку обеими руками и попыталась выпрямить спину.

– Этим я и утешала себя долгое время. Я ведь ничего не знаю наверняка. Мальчики не хотели ничего рассказывать. Свитер сожгли, этим занялся Астор. Когда Асбьёрн умер, я впервые прочитала его книги. В «Грехопадении» я нашла объяснение.

«Я вижу, что ты защищаешь своего мужа, – подумала Ингер Йоханне и попыталась подобрать слова, которые не были бы оскорбительными. – Но ты предаёшь теперь собственного сына. Ты выдаешь его. После всех этих лет – своего собственного сына. Почему?»

– Гайру достались сорок лет на свободе, – спокойно сказала Унни Конгсбаккен. – И все эти годы не принадлежат ему. Я думаю, он… Я предполагаю, что он больше не совершал никаких преступлений.