Крайний

Получается, Наталка не знала всей глубины. И могла нечаянно усугубить.

Я сказал:

— Наталка, во-первых, оденься. Я все-таки мужчина. А ты женщина. И ты при мне голая не ходи туда-сюда. А во-вторых, Янкель тебя не оттолкнул, а отвел в безопасную сторону. Остальное — когда платье оденешь.

Наталка оделась наскоро. И дверь в соседнюю комнату не прикрывала. Спешила. Я продолжаю спокойно:

— Скажи мне, как Гриша Винниченко? Не приходил?

— Нет. С той ночи нет. Я в Остре была, столкнулась с ним на улице. Прошел, как мимо пустого места. Я его зову, он голову не повернул. Рукой махнул чуть-чуть, вроде — отстань, а лицом не повел в мою сторону. В Остре говорят, Янкель по селам отправился, как обычно. А что — обычно, если он ко мне больше месяца не кажется. Как с цепи сорвался. Я при чем?

— Ты при том, Наталочка, что тебе надо свои чувства сократить до нуля. Мы с Янкелем на пару по селам мотаемся. И сколько так будет — не знаю. Кузнечные дела переделаем — на другое переключимся. Работы хватает. Я, например, людей стригу. Не нахлебничаю при Янкеле. Мы ударились в затишье. И ты нам своим поведением затишье не испорти. Надо протянуть время. Вот какая задача.

Наталка слушала меня внимательно, и я забыл свою начальную цель. Теперь я выставлял помимо воли то обстоятельство, что я вроде единственного связного между ней и Янкелем. Она так и поняла. И смотрела на меня уже ласково.

— Нишка, уговори Янкеля прийти. Прошу тебя. Ты ж виноватый. Ты и уговори. Мы без тебя так жили. Ой как хорошо жили. Ну, строил Янкель свой дурацкий лагерь. Я не перечила. У него с войны голова забита смертями. Я ж ему мертвых не поверну назад. Ясно, он не выдержал напряжения. Люди разберутся. Субботин сказал, что если Янкель его послушается, жизнь наладится. Надо, чтоб послушался. Я для Янкеля все сделаю. Что мне сделать, скажи.

Я молчал. И вдруг осознал, что это есть наш единственный шанс.

Я сказал:

— Пойди к Субботину. Я адрес дам. Скажи ему, что я и Янкель согласные. Он поймет. Только у нас условие — чтоб он подождал до лета. Янкель еще агитацию проведет с кем надо. Субботину широкая агитация нужна. Янкель широкую и устроит. А к осени пускай начинает делать, что задумал. Такими точно словами и передай.

Наталка кивала головой и плечами. И волосы ее падали на лицо, как волны. В ту минуту я был ее начальник.

И я добавил:

— А что касается того, что Янкель распорядился твоим замужеством, не слушай. Или слушай. Сама решай. Только знай. Судьба у нас с Янкелем неопределенная. Между смертью. Я один и он один. Имей в виду. Не ищи встречи с Янкелем. Он уже не тот. Ему отдых нужен и покой. Я на себя беру дальнейшее. Поверь мне. Ты ж видишь, я к тебе пришел. Не Янкель.

Даже если б Наталка легла со мной, я бы ее не принял. Я на словах был с ней больше, чем можно. Такая настала между нами минута.

Я ушел радостный.

Но радость моя быстро рассеялась. Ну, уговорит Наталка Субботина подождать до осени. Будет у нас с Янкелем еще сколько-то жизни. И что? А то. А потом как-нибудь.

И радость опять заполнила мое сердце. И волосы Наталки летели перед моим взглядом по снежному ветру. И важная мысль легла передо мной на шляху: если б Субботин точно знал, что делать, он бы уже сделал. А раз нет — значит, кто первый кого заморочит, того и сила наступит. Янкель правильно считал: нельзя сидеть сложа руки и голову. А сам сложил. И я за ним поплелся. Но от этого часа — я главный. Не Янкель. И Наталка так считает. Тем более.

С Наталкой мы договорились встретиться примерно через месяц у нее в хате. С вестями от Субботина.

С Янкелем мы наметили сойтись в Ляховцах.

Я пришел — он уже там кузню наладил. Как всегда, хлопцы вокруг него крутились, помогали. Янкель вообще-то не поощрял баловства в кузне, но тут как-то набралось много малолетних, смотрят, спрашивают, Янкель выступает вроде учителя.

Целый день калил в горне арматурные прутья до вишневого цвета. Рубил. Остро оттягивал концы, превращал обрубки в скобы. Фокус такой.

Хвалился, что мог бы и голыми руками, но горячие сильно.

Прутьев была гора — немцы не успели построить доты. Янкель на материал наткнулся в лесу, приметил. Позвал с собой хлопцев из села — те таскали-таскали, пока все не перетаскали в кузню. Вот за это им и поощрение получилось — смотреть.

Сам молотом машет, припечатывает. На подхвате у него парубок. Остальные так, без определенных занятий.

Конечно, Янкель потерял бдительность на радостях. Он теперь работой обеспечен под завязку — люди отстраивались, в колхозах подправляли хозяйство. Без скреп не обойтись никому. И куда на поклон идти? К Янкелю. Без скрепы ни одно построение невозможно.

И вдруг один малой кинулся к огню и скорости не рассчитал, врезался в горн плечом. Заверещал страшно. И от боли, и от страха. Янкель раскаленную железную штуковину, что была у него в руках, выпустил, и себе на ногу. Но малого успел схватить, откинул от огня. А сам обжегся сильно. Валенок тлеет. Рубашка горит. Все стоят, как заколдованные. Янкель малого схватил на руки и с ним на снег выбежал, валяется. Оба кричат не своими голосами.

Несчастный случай.

Янкеля обсмотрели. Хоть ожоги и сильные, но бабы решили его лечить подручными средствами — гусиным жиром и травами. У них хватало. А малого отправили в Козелец в больницу.

И устроили Янкелю красивую жизнь. Наперебой кормят, мажут. Мажут, кормят. Отварами поят.

Он и так хромой, а с таким происшествием засомневался, сможет ли очухаться в полную силу, чтоб шкандыбать без палки.

Засели мы в Ляховцах на пару месяцев. Но я сумел отлучиться под благовидным предлогом для встречи с Наталкой. А предлог такой: в Бригинцы к знаменитой бабке за травами. Заодно и для собственных нужд. У меня по разным причинам стали волосы на голове выпадать один за другим. Один за другим. Янкель меня подначивал, что наступает полная конспирация, но я переживал. Не из-за красоты. А просто из-за свидетельства краткости молодости.

Сижу у бабки в Бригинцах. Она готовит мне торбочку. Шепочет себе под нос необходимые слова. В дверь стукают. Она открывает. Начинается разговор.

Слышу — женский голос. Даже Наталкин голос. Но шепотом. Подхожу ближе. И слышу, что она у бабки просит для выкидыша что-то подходящее. Бабка ей говорит: обожди. Сейчас с одним прикончу, с тобой начну.

И кричит мне:

— Хлопец, забирай торбу, уходи.

Я за торбу — и к двери. И правда, Наталка.

Я ей:

— Здравствуй, Наталка. Болеешь?

— Болею. А ты что тут?

Я подмигнул по направлению двора:

— Я тебя подожду.

Наталка кивнула. Но в землю кивнула, не в лицо мне.

Я ждал.

И вот она вышла. Бледная и даже зеленая.

И сразу заявляет:

— Я беременная. Тошнит мне. Ты рядом со мной близко не стой, а то я за себя не отвечаю.

Я отодвинулся немного, но за руку ее взял и веду по дорожке. Земля видна. Не скользко, а мало ли что.

Спрашиваю:

— Ты у Субботина была?

— Была.

— Когда была?

— Как ты приходил, так назавтра и была.

— И что?

— И то, — и на живот себе показывает.

— Не может такого быть. Это Янкеля.

— Мне лучше знать. Субботина.

До Рыкова от Бригинцов шагом минут сорок. Идем и молчим. Наталка руку не отнимает. Рука холодная. Как в лесу, когда заблудились.

Пришли в Рыков. Она рассказала.

Явилась к Субботину. Ждала во дворе до ночи. Он ее углядел и с улыбкой пригласил зайти.

Наталка ему говорит:

— Валерий Иванович, я по поручению Янкеля. Он с вами совершенно согласен и будет стараться делать, как вы говорили. Он с евреями ведет широкие беседы насчет того, что надо уходить в лес и там готовиться. И многие за него цепляются, как за последнюю надежду. Только Янкель просит большое время для спокойной деятельности. А то не будет толку.