Время ангелов

Войдя, Мюриэль смогла сделать только одно: с поникшей головой молча опустилась на пол. Но Элизабет как будто ничего не замечала. Вела себя как обычно: говорила то, что говорила всегда, немного жаловалась, с трудом перемещалась, возилась с головоломкой. Через какое-то время Мюриэль отважилась поднять голову и с внутренней болью, стиснув зубы, заставила себя включиться в разговор, легкий, ничего не значащий. Она была в замешательстве. Элизабет не могла не слышать ее отчаянные выкрики и должна была понять, для чего Мюриэль оказалась в соседней комнате. А если не поняла, то должна была спросить и уже этим выразить свой интерес. Само ее молчание намекало, что она поняла. Но от такой странной девушки всего можно ожидать. А может, не поняла и уже забыла о случившемся. Ведь она живет на ином, отличном от обыденного уровне, совсем в другом мире. Может, сознание Элизабет устроено так, что в нем существует провал, поглотивший быстро и милосердно память о тревожном событии. И если допустить, что все в той комнате произошло на самом деле, о чем же думает сейчас кузина?

О Карле Мюриэль вообще не могла судить. В их отношениях с отцом всегда существовала область тьмы, мешающая ей видеть его как следует и выносить какие-либо суждения. Ей казалось, что он никогда по-настоящему не участвовал в обычных человеческих делах. И хотя она считала его странным, самым странным из всех, кого знала, он в то же время оставался столь неотъемлемой частью ее сознания, что она почти недоумевала: как его могут видеть другие люди? Она не могла ни размышлять о нем, ни рассматривать его поступки как следствие его воли. Она не в силах была представить, что и он подчиняется каким-то правилам, принимает решения, рискует. Он был слишком велик для ее мыслей. Он горой возвышался рядом с ними, непроницаемый, неотвратимый. Неправильно было бы сказать, что Мюриэль думала о нем все это время. Скорее, носила его в себе, заключала в себе, терпела в себе его присутствие.

Ничего не случилось, что ослабило бы или хотя бы смягчило полученный удар. Ее по-прежнему трясло, будто она держала в руках оголенный провод и не могла его отбросить. Что стало с течением часа более очевидным, так это чувство ее собственной вины. Она увидела, узнала — и в этом состоял ее грех. Наблюдала — вот в чем ее преступление. Что-то разрушилось, разбилось. И это сделала она — разрушила, осквернила, запачкала. Она боялась за свой рассудок. Затем с мыслью о вине пришла мысль о прощении, а с мыслью о прощении возник образ Евгения. С удивлением и облегчением Мюриэль поняла — она еще способна думать о Евгении. Он был безгрешен и добр и поэтому оставался сильным и свободным, вне захватившего ее хаоса. Теперь его присутствие становилось еще более значимым — существенным противовесом Карлу, белым против черного. К ней несколько раз возвращалась мысль: пойти и все ему рассказать. В душе она уже разговаривала с ним, и ей становилось легче. Ей вспоминалась шкатулка и слезы благодарности, пролитые перед ней. Она непременно пойдет к Евгению, но не сейчас. Евгений всегда в доме. А тем временем надо понаблюдать за Элизабет. Может и появится какой-нибудь знак.

— Все еще день?

— Наверное. При этой погоде день от вечера не отличишь.

— Или от утра! Я хочу, чтобы туман рассеялся. Со времени нашего переезда я всего лишь два раза смотрела в окно.

— Туман уйдет. Должен уйти.

— А я сомневаюсь. Климат мог вдруг измениться. Может, тут какая-то связь с бомбой?

— Туман вскоре исчезнет.

— Ты не согласна, что испытания бомбы могут повлиять на погоду?

— Могут, думаю, но не очень сильно.

— А что у нас на ужин?

— Не знаю. Я еще не ходила за покупками.

— Как всегда, будут яйца?

— Наверное, они тебе уже надоели.

— Нет. Вот еще нашла фрагментик. Ты знаешь, я уже так наловчилась.

— В любом деле можно набраться опыта. Дальше пойдет еще легче.

— Когда сложим эту головоломку, купим новую или разбросаем и начнем сначала?

— Нет, мне скучно складывать одно и то же.

— А это не одно и то же. Даже если уже знаешь картинку, все равно надо искать. Хорошо, купим другую, да?

— Конечно. Если хочешь, купим другую.

Мюриэль закрыла глаза и незаметно впилась ногтями в туго натянутую поверхность ковра. Не слезы, а какой-то крик бился внутри нее, метался, как птица. «По силам ли мне такая боль?» — мысленно обратилась к себе Мюриэль, но так ясно, что ей показалось: она произнесла это вслух.

Она открыла глаза и обнаружила какое-то странное выражение на лице Элизабет. Та смотрела не на головоломку, а куда-то мимо, в пол. Вместо напряженной задумчивости на лице ее появилась отрешенность. Какое-то движение в воздухе заставило Мюриэль замереть. Она оглянулась и вскочила на ноги. В дверях стоял Карл.

Обойдя вниманием Элизабет, так и не поднявшую глаз, он вполголоса сказал Мюриэль: «Я хотел бы с тобой поговорить».

Мюриэль не помнила, как оказалась в кабинете Карла. Теперь, очнувшись, она обнаружила, что комната непривычно ярко освещена тремя лампами и большой люстрой. Свет сделал комнату маленькой и невзрачной, открыл, что обставлена она неумело, как бы на скорую руку, что пол покрыт невероятно затертым ковром. Она расслышала, как отец закрывает дверь и с удивлением поняла, что стоит на ногах, не падает, не кричит.

— Присядь, Мюриэль.

Она села у стола. Карл сел напротив. Она чувствовала на себе его взгляд, но не могла ответить.

— Меня интересует, Мюриэль, нашла ли ты должность?

— Какую должность? — не поднимая глаз, тихо спросила Мюриэль.

— Я подразумеваю, нашла ли ты работу, место секретарши?

— А… Нет, еще не нашла.

Карл говорил так просто, так обыденно. И Мюриэль вдруг подумала: а может, я стала жертвой какого-то невероятного заблуждения? Возможно ли, чтобы отец тоже не слышал крика или каким-то странным образом забыл о нем? Вообще, кричала ли она? Может, ей это послышалось? Может, и все, что она увидела, произошло только в ее воображении?

— Неплохо бы найти работу, верно? Это не так сложно. Ведь ты мне обещала.

Она заставила себя поднять глаза, но задержала взгляд на его ладонях, аккуратно скрещенных на столе. И тут она увидела на столе, рядом с ладонями Карла, еще что-то. Икону Евгения Пешкова, Троицу, изображенную в виде трех ангелов, картину, в которую она сейчас глянула как в окно, наполненное лазурью и светом. Было что-то чудесное и вместе с тем жуткое в появлении иконы здесь, на столе у Карла. Неужели он настолько всесилен?

— Да, я скоро найду работу, — машинально ответила она.

— Пришло время тебе самой зарабатывать деньги. Ты можешь получать неплохое жалованье.

— В Лондоне — вполне возможно.

— Необязательно в Лондоне.

— Я хочу сказать, что в большом городе легче найти, и раз уж мы здесь…

— Тут я перехожу к следующему пункту, — прервал ее Карл.

Мюриэль насторожилась.

— Так вот, я не хочу, чтобы ты и дальше жила здесь.

— Не понимаю.

— Тебе следует покинуть этот дом и как можно скорее.

Мюриэль пристально посмотрела на отца. В беспощадном ярком свете его лицо казалось каким-то рыхлым, белым и мучнистым. Только глаза сверкали, как влажные синие камешки, и прямые темные волосы блестели, словно смоченные водой.

— Я тебя не понимаю, — сказала Мюриэль.

— Тебе следует покинуть этот дом и как можно скорее.

Карл произнес эту фразу так, будто она не была повторением.

— Неужели ты этого хочешь?

Карл смотрел на нее и молчал. Он слегка пошевелил руками, как бы убеждаясь, что им хорошо и удобно.

— Но зачем?

Кашлянув, он заговорил:

— Тебе известно, что девушка твоего возраста, которая продолжает жить с родителями, явление в наш век не совсем обычное. Ты ведешь не совсем нормальную жизнь. Я думаю, пришло время начать жизнь более естественную. Ты не согласна?

Мюриэль попыталась разглядеть в глазах Карла хоть какое-то движение, хоть какой-то проблеск расчета, но натолкнулась лишь на лоснящуюся поверхность глазных яблок. Краем глаза она непрестанно видела ровное сияние иконы.