Страница 8 из 39
— Он не позвонил.
— Нет. Вечером в полдесятого звонит она. Я уже смотрела фильм, взяла в видеопрокате, не помню какой. Я, разумеется, была в тот час одна. Ну и она заходит, я, конечно, останавливаю фильм. Она спрашивает, нет ли у меня другого, посмотреть. Я говорю нет. Ей хотелось в тот вечер что-нибудь погрустнее. Так хочется плакать, говорит. Предложила поехать на такси и взять другой фильм, надо было спешить, прокат закрывался в десять. Я не знала, что в выходные он до двенадцати ночи, и она вызвала радиотакси, дорогущее, и мы понеслись во весь дух и привезли… не помню точно, то ли “Леди Гамильтон”, то ли “Мост Ватерлоо”, в общем, с Вивьен Ли. Очень грустные.
— Оба грустные?
— Оба. Так нам понравился один, что потом взяли в видеопрокате другой. Только не помню, какой из двух был первым.
— Хорошо бы снова посмотреть, я их подзабыла.
— Ты будешь плакать, думаешь, поможет? Хуже не станет? Сильвию впечатлила Вивьен Ли, особенно в “Мосте Ватерлоо”, такая она там красивая, молодая, лет двадцати с небольшим, но что-то в душе ее темно, это потрясает, особенно в минуты, когда рок встает на ее пути. Сильвию как психолога поразило, откуда Вивьен Ли, снимаясь в этих фильмах, не нуждаясь ни в чем, знает, что жизнь, если захочет, может лишить тебя всего в одно мгновенье? Есть минуты, когда она словно заглядывает куда-то, неизвестно куда, и там видна пропасть, бездонная, или какая-то бездна, глубокая, у самых ног.
— Это показывают в фильме?
— Нет, тебе передается ее настроение, она видит бездонную пропасть, или черную тучу, та накрывает все вокруг, накрывает дом, детей, мужа, и их больше не видно.
— Но она ведь не выходит замуж, в “Мосте Ватерлоо” она умирает незамужней.
— Знаю, но это так, к слову, не помню точно, как там, но речь об этом, ты стоишь одна перед черной тучей и не знаешь, углубиться ли в эту тучу, пытаться найти свой дом снова и все, что ты утратила, найти детей, они уже выросли и ты им не нужна, и мужа, на нем раньше держался дом, стоявший незыблемо, будто прочно вбитый в землю одним лишь тем, что хозяин вошел внутрь твердой, уверенной поступью. Но того некогда сильного человека уже нет на свете, а сделаешь шаг во тьму и, глядишь, посчастливится, и найдешь многое из утраченного, кто знает. Ведь, может, буря прошла и не унесла дом, как все полагали. Но она в фильме видит тучу как угрозу и сильно пугается, а много лет спустя в реальной жизни она потеряла здоровье, навсегда, и остаток жизни прожила в страданиях, из-за проблем с нервами, и умерла молодой, в пятьдесят с чем-то.
— Я в юности даже не представляла, сколько всего может с нами произойти, а ты?
— Нет, Нидия, вроде нет.
— А потерять мою девочку — этого я не могла вообразить даже в кошмарном сне.
— Я тоже не думала, что произойдет столько всего плохого.
— Просто мы дожили до такого возраста, Люси, что успели многое увидеть.
— Я бы в эту тучу не полезла.
— Не думай о таких вещах, Люси.
— По-моему, если залезть в темноту, ничего не найдешь, и не видно, куда ступаешь, даже своих ног. И рук.
— Люси, у тебя оба сына здоровые, пожалуйста, не выдумывай лишнего. Довольно реальности.
— Я просто вспомнила все, что говорила Сильвия, когда мы смотрели фильмы. Второй фильм исторический, она играет Леди Гамильтон, совсем другую женщину, беззаботную, но судьба против нее, и всякий раз, как что-то происходит, она не сгибается и с трудом может поверить, что это ее постигло несчастье. Но в конце она все же сломлена, и все последние годы это просто живой труп, даже есть не желает, прозябает в крайней нищете, и, когда ей удается украсть бутылку вина, она вспоминает о своем прекрасном прошлом, но чудится ей, что все это было не с нею, она уже не в силах поверить, что ей когда-то выпало столько счастья.
— Минуты, когда жизнь ей улыбалась.
— Но это, думает, было уже не с нею.
— А твоя девушка сильно плакала, когда смотрела фильм в субботу?
— Всплакнула немного. И, говорит, помогло. Хотя, думаю, ей пошло на пользу, что она мне все рассказала. Впервые поведала, что с ней происходит. Потом снова пересказывала, не знаю сколько раз, все пыталась понять, почему он отдалился. Ну, все, что я тебе сейчас рассказала.
— А в воскресенье что было?
— Она решила провести день на пляже, в двух часах отсюда, и не сидеть у телефона — это ее измотало — целый день в ожидании звонка. Но она оставила включенным автоответчик, чего не делает в дни отдыха, чтобы пациенты не оставляли записей с сигналами SOS, а то у них по выходным депрессия, там такие истории.
— А в понедельник?
— В будни она включает автоответчик, и вечером в понедельник прослушала сообщения, было два звонка без записи, человек повесил трубку, ничего не сказав.
— Могли ошибиться номером, здесь это не редкость.
— Но сомнение всегда остается. Не помню, во вторник или среду она попросила о большом одолжении. Чтобы я, когда у меня нет никаких дел, приходила к ней домой и отвечала на звонки, пока она работает, тогда этому типу придется назвать себя, если он позвонит. Я стала ходить, видя, что ей это действительно нужно. Стояли чудные солнечные деньки, но я все равно ходила каждый день в течение той недели, дня три, что ли, вставала пораньше и в семь шла в клуб заниматься гимнастикой. А в девять уже была там, как штык. Люблю, когда есть занятие, ты знаешь. Но тип не позвонил. И в следующую субботу она не знала, то ли ей сидеть дома и ждать чуда, то ли нет. Осталась дома, не могла удержаться, но попросила составить ей компанию.
— Ты обещала объяснить, что у него за голос, что он так ее поразил.
— В ту субботу она была гораздо спокойнее. Почти довольная. Для нее это оказалось приятным сюрпризом, она-то думала, такого в жизни больше не будет, чтобы так увлечься мужчиной. И теперь ей хотелось знать почему. Ощущала себя пятнадцатилетней.
— Скажи про голос.
— Ее, прежде всего, поразил взгляд, но это меня отвлечет, не хочу терять нить. А насчет голоса она сразу поняла. По ее словам, это был, в общем, она мне столько раз рассказывала, миллион раз объясняла и все разными словами, но я не могла уловить, о чем она. Но тебе скажу в двух словах, главное…
— Ну…
— Как бы это сказать?
— Как-то у него дрожал голос, ты так сказала.
— У него вроде как в груди было…
— Это просто от горя, Люси. Как у всех нас, потерявших близких.
— По ее словам, у него в груди сохранилось что-то странное, и время не затронуло это. Он повзрослел, слегка постарел, но в душе он прежний, как раньше, молоденький парень, которому не дают сказать ни слова. Молчит, стоит в углу, наказан, идет время, а он, бедняжка, всегда там, забытый, но не стареет, в душе остался юношей, он наказан, не решается открыть рта, пожаловаться на что-то. Но предчувствие ей подсказало: он там, прелестный юноша, могучий, как сейчас, только без живота, всеми забытый, и она с ним заговорила. Юноша еле осмелился ответить, поэтому так звучал его голос, запинающийся, хриплый, он все не мог поверить, что кто-то наконец к нему обратился. Понимаешь, о чем я?
— Да, конечно, но почему ты не понимала, если все так просто?
— Она по-всякому рассказывала. Видно, они с пациентами часто занимаются этим, объясняют на разный манер всякие вещи, чувства. Это у них даже как-то называется.
— А ты почему не понимала?
— В конце концов, Нидия, поняла. Называется — что-то там образов, игра образов или в этом духе. Еще она говорила, знаешь: голос был, точно человек упал в глубокую пропасть, но тот, кто снаружи, слышит его и отвечает, неизвестно только, подоспеет ли вовремя помощь, чтобы вытащить его оттуда. Его жена уже навечно погрузилась во мрак бездны, глубиной в тысячи метров, это как вход в заброшенную угольную шахту, или хуже, подземный грот, где местами вода, и она тебя затягивает. А он, по сути, о помощи и не просит, уже не верит в возможность спасения, и говорит об этом слышащему его человеку, пусть не внушает напрасных ожиданий, если не уверен, что команда спасателей вовремя успеет.