Архангел

Рапава десятки раз проезжал эти двадцать километров до Кунцева — всегда ночью, в колонне машин, сопровождавших Генерального секретаря. И должен сказать тебе, парень, ну и спектакль это был! Пятнадцать автомобилей с зашторенными задними стеклами, добрая половина Политбюро: Берия, Маленков, Молотов, Булганин, Хрущев плюс охрана — выезжали из Спасских ворот Кремля и мчались со скоростью сто километров в час по улицам, вдоль которых стояли две тысячи энкавэдэшников в штатском, и милиция останавливала на перекрестках все другие машины. А в каком автомобиле едет Генсек, никто никогда не знал. Только когда сворачивали с шоссе в лес, один из больших «зилов» вдруг выскакивал вперед, во главу колонны, а все остальные замедляли ход, давая дорогу полноправному наследнику Ленина.

Однако в ту ночь, о которой рассказывал Рапава, ничего подобного не происходило. Широкое шоссе было пусто, и как только они пересекли реку, Рапава дал газу. Стрелка спидометра подскочила до ста двадцати, тем не менее Берия продолжал сидеть неподвижно, как скала. Через двенадцать минут они уже выехали из центра, а через пятнадцать миновали Поклонную гору, и машина сбавила ход, так как предстояло свернуть с шоссе. В свете фар замелькали высокие серебристые стволы берез.

Как было тихо, как темно в лесу, еле слышно шуршавшем, словно безгранично раскинувшееся море! Рапаве казалось, что этот лес тянется до самой Украины. Проехав с километр, они очутились перед первым заграждением — шлагбаумом на уровне пояса. Из будки вышли два энкавэдэшника в плащах и с автоматами, увидели в машине каменное лицо Берии, лихо отсалютовали и подняли шлагбаум. Еще какое-то время дорога петляла мимо нахохлившихся темных кустов, затем мощные фары «паккарда» вырвали из темноты второе заграждение — стену метров пять высотой с бойницами для стрелков. Невидимые руки распахнули чугунные ворота.

И вскоре появилась дача.

Рапава ожидал увидеть нечто необычное — он сам не знал, что именно: скопление машин, штатских, военных, хаос, обычно царящий в критической ситуации.

Но двухэтажный особняк был погружен во тьму, лишь над входом горел желтый фонарь. В свете его стоял полный чернявый человек — заместитель председателя Совета министров Георгий Максимилианович Маленков. И выглядел он, парень, очень странно: был почему-то в одних носках, а блестящие новые ботинки держал под мышкой.

Берия чуть не на ходу выскочил из машины и, подхватив Маленкова под локоть, стал его слушать, кивал, что-то тихо говоря, и то и дело поглядывал по сторонам. Рапава слышал, как он сказал: «Перенесли? Вы его перенесли?» Тут Берия посмотрел на Рапаву и щелкнул пальцами — Рапава понял, что ему велят подойти.

До сих пор, приезжая на дачу, он либо дожидался Хозяина в машине, либо шел в дежурку выпить и покурить с другими шоферами. Понимаешь, заходить внутрьбыло запрещено. Никто, кроме обслуги Генсека и приглашенных, не бывал внутри.И у Рапавы, когда он вошел в переднюю, чуть не перехватило от страха дыхание, словно его душили.

Маленков шел впереди, по-прежнему в носках, и даже Хозяин передвигался на цыпочках, а потому и Рапава старался не производить ни звука. В доме никого не было видно. Он казался пустым. Троица миновала коридор, затем мимо пианино вошла в столовую, рассчитанную на восемь человек. В ней горел свет. Занавеси были задернуты. На столе лежали какие-то бумаги и стояла подставка с трубками «данхилл». В одном из углов был патефон. Над камином висела черно-белая фотография в деревянной раме: молодой Генсек сидит солнечным днем в саду с товарищем Лениным. В другом конце комнаты виднелась дверь. Маленков повернулся к Берии и Рапаве, приложил пухлый палец к губам и медленно отворил ее.

Старик прикрыл глаза и протянул Келсо пустой стакан.

— Знаешь, парень, люди критикуют Сталина. Но надо отдать ему должное: жил он как простой рабочий. Не то что Берия — тот считал себя князем. А спальня товарища Сталина была спальней рядового человека. Я тебе прямо скажу: он всегда был одним из нас.

Дверь открылась, и от сквозняка заколебалось пламя красной свечи, горевшей в углу под небольшим изображением Ленина. Другим источником света была лампа под абажуром на письменном столе. Посреди комнаты стоял небольшой диванчик. Грубое коричневое армейское одеяло свисало на ковер с рисунком тигровой шкуры. Возле стола, тяжело дыша во сне, лежал маленький плотный пожилой мужчина с красным лицом, в нижней солдатской рубашке и длинных шерстяных подштанниках. Он сходил под себя, и в душной комнате пахло испражнениями.

Маленков прикрыл рот пухлой рукой и остановился у двери. А Берия быстро прошел к ковру, расстегнул пальто и опустился на колени. Положив руки Сталину на лоб, он большими пальцами приподнял ему веки — обнажились налитые кровью незрячие глаза.

«Иосиф Виссарионович, — тихо произнес Берия, — это Лаврентий. Дорогой товарищ, если вы меня слышите, дайте знак глазами. Товарищ… — И, не сводя глаз со Сталина, спросил Маленкова: — Ты говоришь, он в таком состоянии уже двадцать часов?»

Маленков издал какой-то захлебывающийся звук. По его гладким щекам текли слезы.

«Дорогой товарищ, посмотри на меня… Дай знак глазами, дорогой товарищ… Товарищ?! А-а, черт с тобой. — Берия убрал руки со лба Сталина и поднялся с колен, вытирая пальцы о пальто. — Это инсульт, точно. Перед нами просто кусок мяса. А где Старостин и ребята? Где Бутусова?»

Маленков теперь уже безудержно рыдал, и Берии пришлось стать так, чтобы загородить тело, иначе невозможно было ничего добиться. Берия схватил Маленкова за плечи и заговорил очень спокойно и быстро, точно перед ним был ребенок: «Забудь о Сталине. Сталин — это уже история, Сталин — это кусок мяса, сейчас важно держаться вместе и решить, что делать дальше. Где ребята? Все еще в дежурке?»

Маленков кивнул и вытер нос рукавом.

«Хорошо, — сказал Берия. — Ты сейчас вот что сделаешь».

Маленков должен надеть ботинки, отправиться в дежурку и сказать охране, что товарищ Сталин выпил лишнего и спит. Так какого черта их с товарищем Берия вытащили сюда? Надо их предупредить, чтобы они никуда не звонили и не вызывали врачей. («Ты меня слушаешь, Георгий? Главное — никаких врачей: Генсек ведь считает всех врачей евреями-отравителями, ясно? Та-ак, который теперь час? Три? Отлично. В восемь… нет, лучше в половине восьмого Маленкову надо начать обзванивать руководство страны. Сказать, что они с Берией созывают Политбюро в полном составе на Ближней в девять утра. Сказать, что состояние здоровья Иосифа Виссарионовича вызывает беспокойство и необходимо принять коллективное решение о том, как его лечить»).

Берия потер руки.

«Вот тут они обосрутся. А пока надо положить его на диван. Давай, — велел он Рапаве, — бери его за ноги».

Рассказывая, старик все глубже уходил в кресло — он развалился, расставив ноги и закрыв глаза, и монотонно бубнил. Затем вдруг с силой выдохнул и, выпрямившись, в панике оглядел гостиничный номер.

— Мне надо помочиться, парень. Хочу помочиться.

— Ванная там.

Рапава старательно, как все пьяные, с чувством достоинства поднялся. Сквозь тонкую стенку Келсо слышал, как струя мочи со звоном ударила в унитаз. «Все естественно, — подумал он. — Ему надо столько из себя выбросить».

Почти четыре часа историк подкармливал память Рапавы — сначала в пивной «Балтика», затем в баре гостиницы «Украина», потом в кафе на другой стороне улицы, где поил его зубровкой, и, наконец, в уединении своего тесного номера за шотландским виски. Так ведут рыбу, и Келсо вел свою рыбу по реке из алкоголя. На полу валялся коробок спичек, брошенный Рапавой; Келсо нагнулся и поднял его. На задней стороне значилось название бара или ночного клуба — «Робот» — и адрес около стадиона «Динамо». В ванной раздался звук спускаемой воды, и Келсо поспешно сунул спички в карман. Рапава возник в дверях и, прислонившись к косяку, стал застегивать ширинку.

— Сколько времени-то, парень?

— Около часа.

— Пора двигать. А то еще подумают, что я твой дружок. — И Рапава указал на причинное место.