Архангел

А Папу Рапава? — спросил Келсо. Что он думал об этом плане?

В первый раз Мамонтов нахмурился.

Рапава говорил, что план ему нравится. Так он и сказал. Плюнуть в капиталистическую кастрюльку с супом и смотреть, как они будут его хлебать. «Да хоть сейчас, товарищ полковник». Итак, план Рапаве понравился. Он должен был вечером рассказать доктору Келсо свою историю, на следующий день привезти его в особняк Берии, чтобы вместе выкопать в саду ящик из-под инструментов. Мамонтов позвонил О'Брайену, который обещал наутро появиться со своей камерой в Институте марксизма-ленинизма. Предполагалось, что симпозиум послужит отличной стартовой площадкой. Вот это — история! Должно было начаться настоящее движение масс, и Мамонтов продумал все детали.

Но ничего не получилось. Келсо позвонил на следующий день, и тут-то Мамонтов узнал, что Рапава не выполнил до конца свою миссию, он нормально изложил то, что ему поручили, но потом сбежал.

— Почему? — с хмурым видом спросил Мамонтов. — Может быть, вы предложили ему деньги?

Келсо кивнул.

— Я предложил ему долю будущих доходов. На лице Мамонтова читалось осуждение.

— То, что вы захотите обогатиться, я ожидал. Это была одна из причин, по которой на вас пал мой выбор. Но он? — Мамонтов брезгливо покачал головой. — Человеческий фактор, — процедил он. — Это всегда подводит.

— Наверное, он то же самое думал о вас, — сказал Келсо. — Он знал, чего от вас ждать.

Мамонтов взглянул на Виктора, и в это мгновение между ними промелькнуло нечто — в этом взгляде была чуть ли не интимная близость, и Келсо сразу понял, это они вдвоем расправились со стариком. Может быть, участвовали и другие, но эти двое были главными исполнителями: мастер и подмастерье.

Он почувствовал, что покрывается холодным потом, и все-таки продолжил:

— Но он вам так и не рассказал, где припрятал тетрадь.

Мамонтов нахмурился, словно силясь что-то вспомнить.

— Нет. Он был не робкого десятка, должен признать. Впрочем, какое это имеет значение? Мы следили за вами и девушкой на следующее утро, следили, как вы собираете материалы. В конечном счете, смерть Рапавы ничего не изменила. Теперь все в моих руках.

Повисло молчание.

Поезд замедлил ход, сейчас он едва тащился. Над плоскими крышами Келсо увидел верхушку телевизионной башни.

— У нас мало времени, — вдруг сказал Мамонтов. — Мир ждет.

Он взял шляпу и кожаный мешочек с тетрадью.

— Я раздумывал, как с вами быть, — сказал он Келсо, застегивая пальто. — Но главное — что вы не в силах нам помешать. Вы можете отказаться от своих слов о подлинности документов, но это ничего не изменит, только выставит вас в смешном свете, потому что они все-таки подлинные. Это будет установлено независимыми экспертами через день-другой. Еще вы, конечно, можете строить нелепые предположения о смерти Папу Рапавы, но у вас нет никаких доказательств. — Он нагнулся, чтобы посмотреться в маленькое зеркало над головой Келсо, поправил поля шляпы, готовясь предстать перед камерами. — Самое разумное — предоставить вам возможность наблюдать, как будут развиваться события.

— Никак они не будут развиваться, — сказал Келсо. — Не забывайте, что я говорил с этим вашим творением; как только он откроет рот, люди начнут смеяться.

— Может быть, поспорим? — Мамонтов протянул ему руку. — Не хотите? Это умно с вашей стороны. Помните, что говорил Ленин: самое важное в любом деле — ввязаться в схватку, а там будет видно, что делать. Именно так мы и намерены поступить. Впервые почти за десять лет мы получили возможность вступить в бой. Виктор! — позвал он.

Молодой человек нехотя встал, бросив разочарованный взгляд на Келсо.

В коридоре было полно людей в кожаных куртках.

— Это была любовь, — сказал Келсо, когда Мамонтов уже стоял в проеме двери.

— Что вы хотите сказать? — Он обернулся и посмотрел удивленно.

— У Рапавы. Вот почему он не отдал мне документы. Вы сказали, что он сделал это из-за денег, но не думаю, что деньги были нужны ему самому. Он хотел отдать их дочери. Сделать так, чтобы она их получила. Отцовская любовь.

— Любовь? — недоуменно повторил за ним Мамонтов. — Казалось, он пробует на вкус это слово, точно оно ему незнакомо, как некое новое зловещее оружие или только что раскрытый всемирный сионистско-империалистический заговор. — Любовь? Еще чего!

Дверь закрылась, и Келсо рухнул на диванчик. Через минуту-другую он услышал шум, похожий на порыв ветра в лесу, и прижался лицом к окну. Над железнодорожным полотном он увидел колышущуюся массу, окрашенную во все цвета, которая постепенно, точно входя в фокус, становилась различимой; теперь эта масса оказалась на платформе — лица, плакаты. развевающиеся флаги, трибуна, красный ковер, кинокамеры, люди, прильнувшие к канатам. Среди многих других он увидел лицо Зинаиды…

Она заметила его в то же мгновение, и на несколько долгих секунд их глаза встретились. Она увидела, что он пытается встать, что-то говорит, подает ей знаки, но вскоре он скрылся из поля ее зрения. Вереница унылых зеленых вагонов, забрызганных грязью за долгие часы пути, остановилась с негромким ударом сцепок, и толпа, радостно шумевшая последние полчаса, внезапно смолкла.

Молодые люди в кожаных куртках тут же посыпались из вагонов на платформу совсем рядом с нею. Она увидела тень маршальской фуражки в одном из окон.

Она уже достала пистолет из сумки и спрятала его под курткой, с удовольствием ощущая холодную сталь на своей ладони. В груди что-то сжалось в комок, но это не был страх. Это было напряжение, жаждущее выхода.

«Кто твой единственный друг, девочка?»

В дверях вагона возникла пробка — два человека выходили вместе.

Ты, папа.

Они остановились на верхней ступеньке, махая руками, совсем рядом с ней, до них можно было дотронуться. Люди приветственно кричали. Толпа напирала на нее сзади. Промахнуться она не может.

«А еще кто?»

Она быстро вынула пистолет и прицелилась.

Ты, папа. Ты…