Страница 3 из 83
Она мечтала всегда об одном и том же – о жизни в этом пышном, изысканном и таинственном, царственно украшенном особняке. О том, чтобы стать частью роскошного существования, протекающего среди изящных пилястров, терракотовых фризов, стен из грубо обтесанного камня цвета густого меда, шелковых нарядов, слуг и угощений на блюдах из тосканского серебра. Когда она набиралась смелости и вспоминала о мечтах своей матери, то всегда прибегала сюда, как сейчас, чтобы хоть одним глазком взглянуть на сказочно прекрасную виллу за внушительными железными воротами. Тогда ей казалось, что она видит перед собой врата рая.
Маргарита могла представить себе во всех подробностях ту волшебную жизнь, которую высмеивала ее сестра. Она воображала себя принцессой, живущей в замке наподобие виллы семейства Киджи. Сидя по ночам в одиночестве, причесывая волосы и фантазируя, она окружала себя слугами, застилавшими для нее постель и готовящими украшения и наряды для следующего дня. В ее мечтах обязательно присутствовали шелковые простыни и лепестки роз на них, пуховые перины, роскошные пиры, где гостей обносят камбалой с кедровыми орешками и замечательным этрусским вином, а сласти выставляют на отдельном столике…
Посмотрев на Маттео, она перевела взгляд на свои огрубевшие руки. Под маленькими округлыми ногтями скопилась мука. Такие же руки были у ее отца. У Маргариты сразу же опустились плечи. Она снова столкнулась с неумолимой реальностью, которую не могло изменить никакое волшебство. Фантазия постепенно исчезала, прячась в потайной уголок ее сердца, как испуганный ребенок. Именно там Маргарита хранила свои мечты и воспоминания о матери, которая умерла совсем молодой. Она все реже и реже заглядывала туда, потому что у нее все больше времени отнимала починка белья, стряпня и работа в пекарне. Подобные мечты могли принадлежать только ребенку, а она теперь жила жизнью взрослой женщины. И эта жизнь здесь, у древних ворот Сеттимиана, в Трастевере, все громче заявляла на нее свои права.
– Эй, ты! Синьора! – Угрожающе низкий голос напугал ее. Обернувшись, она увидела привратника, носившего цвета хозяина – зеленое и золотое. Меч его был обнажен, и суровый взгляд не обещал ничего хорошего. – Проваливай отсюда! Тебе здесь не место!
Маргарита тяжело сглотнула, но внезапно после первой волны паники, которую всколыхнул его властный тон, почувствовала непривычную вспышку возмущения. Этот всплеск ее удивил, и она гордо вздернула подбородок.
– Вы не можете этого знать, синьор стражник.
Страж, разодетый в короткие штаны с буфами, камзол и пышный берет, смерил Маргариту оценивающим взглядом. Потом ехидно засмеялся.
– Да нет, могу, синьора, – снисходительно бросил он. – Я сужу по твоей одежде и покорному выражению смазливого молодого личика.
Хорошо одетые прохожие одаривали Маргариту изумленными взглядами, кое-кто отпускал замечания шепотком, прикрыв рот рукой, а один зевака даже прыснул.
Рассердившись на такое явное пренебрежение, она ответила раньше, чем успела спохватиться:
– Ну и что? Разве это не городская улица, где я могу разглядывать что мне вздумается, синьор стражник?
– Улица-то городская, а вот дворец, на который ты таращишься, принадлежит богатому человеку.
– Я всего лишь стою на улице и никому не мешаю.
– Не больше мухи, садящейся на пирожное.
– Вы всегда так обходительны?
В ответ страж ворот проворчал:
– Соразмеряй характер со средствами к существованию, синьора. По тебе с первого взгляда видать, что ты явно не из этого квартала, и нечего тебе тут делать. Еще раз говорю: проваливай!
– Вы ничего обо мне не знаете. И сами-то всего лишь слуга своих господ. И кстати, – добавила она, смеясь, – сила полезна только тому, кто соразмеряет ее со своим разумом!
– Больше я не скажу ни слова, – прорычал стражник. – Проваливай! Возвращайся в кроличью нору, из которой появилась!
За спиной Маргариты кто-то издевательски хихикнул, и она почувствовала, как к щекам приливает кровь от стыда. Эту битву она проиграла, но силу духа, которой обладала Маргарита Луги, было не так легко сломить.
Рафаэль стоял твердо, скрестив руки на груди. На нем был бархатный камзол глубокого алого цвета с пышными золотистыми рукавами. Его лицо в обрамлении волнистых, аккуратно подстриженных волос цвета умбры, доходивших до плеч, выражало крайнее раздражение. Лицо это нельзя было назвать красивым в классическом смысле, но оно поражало своей чувственностью. Высокие скулы, маленький подбородок, глаза словно из прозрачного темно-коричневого стекла. Сквозь не закрытое ставнями высокое окно в мастерскую, обшитую роскошными панелями, студию мастера, лился желтоватый солнечный свет, обтекая фигуру молодой женщины.
Она неподвижно сидела на каменном пьедестале перед художником и его подмастерьем ровно посередине комнаты с высокими потолками и тяжелыми балками.
– Господь всемилостивейший! – простонал Рафаэль и отвернулся от женщины.
Рядом, возле длинного дощатого стола, один из учеников, одетый в рабочую темно-синюю рубаху, подвязанную простой веревкой, растирал краску в деревянном сосуде. Другой связывал кисточки из меха горностая, третий точил карандаши. В мастерской стоял запах красок и льняного масла, слышался немолчный гул беспрестанных трудов. На столах грудились пустые посудины, оловянные кружки, тарелки с объедками, торчали незажженные свечи в лужах оплавившегося воска, оставшихся с предыдущего вечера, – обстановка, окружающая мужчин, которые заняты только работой.
Рафаэль кивнул высокому краснолицему здоровяку с приметной седой прядью, подкрепив свой приказ рассеянным взмахом руки. Это значило, что следует заплатить девушке за беспокойство и отправить ее домой. Уже второй раз за неделю Рафаэль отказывал натурщице. Джованни да Удине, помощник, который дольше всех остальных работал с Рафаэлем, позволил себе шумно вздохнуть и закатить глаза под тяжелыми веками. Поиски продолжались.
Рафаэль провел рукой по лицу. Он сразу понял, что эта женщина не подходит. Для Джованни, живописца куда более приземленного, чем Рафаэль, все женские лица представляли собой лишь совокупность овалов, кругов и других геометрических фигур. Изучение композиции заставило ученика рассматривать формы как совокупность световых бликов и теней, тонов и полутонов, которые нужно положить или убрать. Хозяин же мастерской, мастер, руководствовался другими критериями. Она, эта девушка, не подходила. Во всяком случае, как воплощение образа Мадонны.
В ее глазах не было Божьей искры.
Он забыл о девушке сразу же, как от нее отвернулся. Рафаэль Санти опаздывал с выполнением многих заказов, поважнее этого, но даже папа Лев X, само терпение, стал проявлять признаки беспокойства. Рафаэль понимал, что взял слишком много заказов, и сколько бы учеников с ним ни работало, ему все равно самому приходилось завершать все работы.
Вторая половина мастерской, выходящая на мрачные зловонные воды Тибра, была забита незаконченными картинами. Фрагменты алтарной росписи, портреты, расписные хоругви и лари делили пропитанное запахом краски пространство с учениками и помощниками в заляпанных краской фартуках. Все они рисовали, растирали краски, что-то передвигали или переносили. В мастерской было полно фрагментов мраморных статуй, восковых голов и рук, деревянных досок, подготовленных под картины. В углу стояло огромное сложное «Успение».
Стоя перед огромным гобеленом, изображающим сцену охоты, который свисал с железного стержня, один из учеников мастерски наносил на доску сусальное золото. На другом конце комнаты, ближе к огромному каменному очагу, сидел дряхлый старик с косматой копной седых волос. Он позировал для помощника Рафаэля. Рисовальщик, с изможденным, костлявым лицом, в перепачканной красками рубахе, наносил завершающие штрихи на набросок углем. Рафаэль внимательно оглядел запавшие глаза старика, выступающую нижнюю губу и рельефный нос, угадывая за чертами морщинистого лица решительный характер и усталость от жизни. Он мог придать эти черты Ною, работая над росписью потолка новой станцы – одной из огромных зал Ватиканского дворца, которую он украшал для Его Святейшества. Он подумал, что позже надо будет обязательно поговорить об этом с Джованни.