Картезианская соната

Я попытался представить себе эту картину и, к сожалению, преуспел. Увы, это было нетрудно.

В голове моей в те дни варилась каша из всевозможных примеров, по большей части подкинутых Лютером, но я и сам кое-что подмешивал. Я усматривал умысел в движении облаков, коварство в каждом «Здравствуйте», далеко идущие намерения в любой мелочи.

Развивая передо мной свою теорию бытия, Лютер говорил:

— Люцифер, возможно, был виноват, но, что ни говорите, чувствовал себя наказанным несправедливо, и с тех пор лелеял свою обиду, как зеницу ока. Борьба между добром и злом — такая же семейная неурядица, как распря Мак-Роев и Мак-Грегоров или ссора Монтекки и Капулетти. Отвергнутый, отброшенный в сторону, свет перестал светить и начал сжигать; так Люцифер сделался Сатаной, князем всех тех, кто стремился сравнять счет в игре или даже нарушить правила, подобно герцогу де Гизу, который чувствовал, как Клавдий в «Гамлете», что «не должно быть границ у мести». Вспомнить того же Сенеку. Однако преступив границы, нарушив равновесие, к чему обычно склонна всякая вендетта, жестокий герцог заработал и заслужил ту же судьбу, которую он уготовил своим жертвам. Тем не менее, редко встречаешь пример настолько тщательно подготовленного и масштабного воздаяния, как Варфоломеевская ночь, когда, согласно данным лорда Эктона, вполне достоверным, в Париже было поднято на пики или иным образом умерщвлено свыше двух тысяч гугенотов. Недаром Сюлли заметил, что никто прежде не осуществлял столь свирепой мести, как герцог де Гиз за гибель своего отца.

В кафе было так светло, словно там был последний оплот света. Зал шумел отголосками, звуки казались зримыми.

— Так вы безоговорочно принимаете библейские рассказы?

— Принимаю, как сигналы семафора, как телеграфный код, как зашифрованную глубинную поэзию, — ответил Пеннер. — Это великолепный набор блестящих уподоблений: «как будто», «как если бы»… В Писании изображен — вы согласны? — моральный мир, то есть мир, где всякое деяние имеет свою этическую цену, а всякий камень, кость и даже дырка — моральный вес. Примерно так мир, выведенный на сцену, воспроизводит нашу обыденную жизнь. Среди плоских расписных декораций лицедеи в костюмах изображают наши отвратительные поступки, но в момент свершения каждое действие обретает противодействие, удваивается и множится, как крик в ущелье, и ударяет по виновнику, словно бумеранг… — Пеннер помахивал ложечкой с регулярностью метронома. — Разве такое случается между нами, простыми людьми? Вспомните судьбу библейского Уццы: простой солдат, не осененный благодатью, прикасается к Ковчегу Завета, дабы эта величайшая из святынь не свалилась с тряской повозки в пыль и грязь разбитой дороги. И — раз-два-три! — падает мертвым. Видите ли, он нарушил закон. Молнии, которая есть свет и огнь, неизвестно и безразлично, куда она бьет…

Ложечка нацелилась на меня, как копье.

— Вы знаете такую пьесу елизаветинских времен, «Предостережение красавицам»?

— Нет, Лютер, не знаю.

— Оч-чень хорошо… Вы научились признаваться в своем невежестве. Вообще-то бывает, что человек может гордиться своим незнанием, например, игры в кегли. Эта позиция сильно обескураживает особ, которые уверены в своем превосходстве из-за того, что умеют готовить витаминный салат или собрали огромную коллекцию марок. Неплохо также не читать книги или не видеть фильма, про которые все говорят. Не быть опрятным. Иметь водительские права, но не иметь автомобиля. Не быть со всеми. Но вернемся к этой пьесе. Она весьма характерна. Там является призрак, стенает и плачет, умоляя отомстить за него. Он просит: «Vindicta». Сильно смахивает на тень отца Гамлета, но не такой мужественный. Просто поразительно, как в былые времена часто нанимали исполнителей для мести. Не сильно почтенное дело. Но ведь и почтенное дело обычно имеет низменную и лживую подкладку. Вспомните момент, когда Гамлет, побуждаемый отцом отомстить за его убийство, является к узурпатору, Клавдию, когда тот, стоя на коленях, молится своему, несомненно, забывчивому и снисходительному богу. И Гамлет думает: «Вот сейчас я мог бы легко убить его. Прямо сейчас. Почему бы и нет?»

— А потому, что в пьесе рано ставить точку, — с усмешкой брякнул я. — Нужна отсрочка.

— Вроде того, — сухо ответил Пеннер. — Только инквизиция отвечала иначе.

Если он предполагал, что таким сдвигом по фазе загонит меня в тупик, то попал в точку.

— Гамлет будет выглядеть трусом? — наугад предположил я.

— И это верно. Однако… — Лютер сделал паузу, дожидаясь моего вопроса. — Вы забыли: у Гамлета есть веская причина. Если он убьет короля в момент молитвы, душа того может попасть в рай, но Гамлет ведь стремится отправить ее прямиком в ад! Вот… вот где подлинно тайная месть! А инквизиция, с прямо противоположными намерениями, терзала еретиков до тех пор, пока они не сознавались и не исповедовались. После чего им устраивали аутодафе (как бы демонстрируя Ад) как можно скорее, чтобы они не успели вновь впасть в грех, и тем самым спасали их души. Умны были иезуиты. Славные ребятки: таким образом они доставляли себе мстительное удовольствие, запугивали собратьев по вере до полного конформизма, выкупали целую пачку своих же просроченных векселей-грешков и поддерживали добрые отношения с Богом, — и для всего этого достаточно было поворошить хворост кочергой и чиркнуть спичкой…

Он надолго умолк; я ждал продолжения. Наконец он повторил медленно, как бы в глубоком раздумье:

— Да, чиркнуть спичкой… Интересно, сколько случаев поджога… Сделать легко, остановить трудно. Адское пламя. Забавное зрелище. И разоблачить невозможно. Озлобленный клерк на почте. Человечек в самом низу лестницы… Дать бы им всем… Ударить — но не розгой, а гранатой… Вот как у Фолкнера описано, когда он бесился, работая на почте, потому что обязан был становиться навытяжку перед любым идиотом с тремя центами на марку. Полить контору ядом… поставить пулемет на колокольне… динь-дон, динь-дон…

Глаза Лютера затуманились, голос слышался как бы издалека.

— Шлюха, обожающая заражать матросов сифилисом, парень со СПИДом, обожающий одаривать шлюх вирусом иммунодефицита… — Пеннер ложкой начертил в воздухе крест, едва не задев себя по носу. — Впрочем, для возбудителя тифа Мария была лишь невинным носителем. Вроде передатчика испорченных генов. Но эти случаи учат нас… вы меня понимаете? — учат различать, где конкретная жертва целенаправленной мести, как брат для Ипполито, с яблочком мишени на глазах дона Джулио, а где обобщенная идея возмездия, как у Алкивиада, натравившего врага на Афины, либо безличная неприязнь к неким универсальным принципам — вроде нелюбви Свифта к человечеству.

Эти различия можно было бы подразделить и пересчитать, что Пеннер и сделал в своих дневниках со всеми подробностями, как я узнал впоследствии. Там проводится тонкое различие между ситуациями с замещением адресата (Сатана, искушающий Еву назло Богу), с заложниками, с козлами отпущения и случайными ошибками. Мера справедливости мести определена с тщательностью, которая сделала бы честь любому закройщику. Символические акты мести (сожжение флагов и т. п.) должным образом отмечаются и оцениваются. Спортивные и прочие игры распределены по коэффициенту мстительности, причем самое высокое значение — у хоккея. Удары по голове битой в бейсболе квалифицируются как сложное явление, поскольку бьют обычно одного игрока, а акт возмездия выполняет другой — подающий мяч, который действует от имени всей команды, да к тому же и принимающий, которому досталось, редко является непосредственным виновником хулиганства.

Лютер составил длиннейшие перечни случаев резни и набегов, предпринятых для преподания урока целым городам и странам, и каждый снабдил скрупулезной оценкой результатов, как правило, ничтожных. Межплеменные распри, расовые конфликты, религиозные споры — все было там учтено и записано.

— Люди остроумные умеют отомстить, не пуская в ход руки: они могут словами повалить и прирезать человека, как откормленную свинью. Допустимым возмездием считаются розыгрыши: ха-ха-ха, как мы тебя, а? — Пеннер с бульканьем полощет напиток во рту. — Стаканы: будешь пить — обязательно прольешь на галстук. Пластиковое дерьмо. Резиновые змеи. Целая промышленность.