Терапия

— По-моему, ты смотришь тот же фильм, что и я.

Жутко смутившись, он что-то пробормотал, а я предложила:

— Может, вместе смотреть будет веселее? Приходи ко мне в номер?

Последовало молчание, потом он ответил:

— Думаю, не стоит.

А я спросила:

— Почему?

И он сказал:

— Я так думаю, и все.

Так мы попрепирались немного, а потом я потеряла терпение и заявила:

— Бога ради, что с тобой? На прошлой неделе в итальянском ресторане ты недвусмысленно дал мне понять, что я тебе нравлюсь, а теперь, когда я практически вешаюсь тебе на шею, ты даешь задний ход. Зачем ты привез меня сюда, если не хочешь со мной спать?

Новая пауза, и потом он проговорил:

— Ты совершенно права, я действительно поэтому попросил тебя поехать со мной, но когда оказался здесь, то обнаружил, что не могу этого сделать.

Я спросила почему. Он ответил:

— Из-за Кьеркегора.

Мне это показалось жутко смешным, и я сказала:

— Мы ему не скажем.

Он ответил:

— Нет, я серьезно. Возможно, вечером в пятницу, если бы ты так не устала…

— Ты хочешь сказать, не перебрала, — заметила я.

— Думай как хочешь, — сказал он. — Но как только я начал узнавать Копенгаген и размышлять о Кьеркегоре, и особенно побывав в его комнате в музее, я словно почувствовал его присутствие, какой-то дух или добрый ангел сказал мне: «Не эксплуатируй эту юную девушку». Понимаешь, он особенно трепетно относился к юным девушкам.

— Но я умираю — хочу, чтобы меня поэксплуатировали, — заявила я. — Приходи и эксплуатируй меня в какой хочешь позиции. Посмотри же на экран, немедленно. Хочешь так? Я проделаю это с тобой.

Я не стану говорить тебе, дорогая, что показывали, тебя это может шокировать.

— Ты сама не знаешь, что говоришь, — сказал он. — Утром ты об этом пожалеешь.

— Нет, не пожалею, — ответила я. — И кстати, почему ты смотришь этот грязный фильм, если ты такой добродетельный? Разве Кьеркегор это одобрил бы?

— Вероятно, нет, — сказал он, — но я никому не причиняю зла.

— Пузан, — проворковала я своим самым обольстительным тоном, — я тебя хочу. Ты мне нужен. Сейчас. Приходи. Возьми меня.

Он застонал и ответил:

— Не могу. Я только что использовал полотенце.

До меня дошло секунды через две, и я рявкнула:

— Что ж, надеюсь, ты оставил его на полу, чтобы следующий постоялец им не воспользовался, — и в ярости швырнула трубку. Выключила телевизор, проглотила снотворное с крохотной бутылочкой скотча и вырубилась.

Наутро все происшедшее предстало передо мной в смешном свете, но Пузан не мог смотреть мне в глаза. Вместе с авиабилетом он оставил у портье для меня записку, в которой говорилось, что он поехал на кладбище поискать могилу Регины и вернется более поздним рейсом. Ну, что ты думаешь по поводу этой истории? О, я забыла, что ты не можешь говорить. Неважно, мне все равно надо бежать. О, дорогая, я съела весь твой виноград. Послушай, я приду завтра и принесу еще. Нет? Ты думаешь, что тебя уже выпишут? Правда? Что ж, тогда я позвоню тебе домой. До свиданья, дорогая. Мы прекрасно поговорили.

Прежде чем мы начнем, доктор Марплз, я бы хотела определить повестку нашей встречи, тогда не будет никаких недоразумений. Я согласилась увидеться с вами, потому что хочу, чтобы Пузан осознал — наш брак распался. Я готова помочь вам, а вы помогли бы ему свыкнуться с этим фактом. В примирении я не заинтересована. Надеюсь, я выразилась достаточно ясно. Поэтому я и сказала в своем письме, что встречусь с вами только на моих условиях. Вопрос о сохранении брака уже не стоит, совершенно. Абсолютно уверена. Да, мы пытались раньше… разве Пузан вам не рассказывал? Лет пять назад. Мы обращались к кому-то из «Рилейта»

[44]. После нескольких недель наших совместных консультаций Пузану порекомендовали полечиться от депрессии с помощью психотерапии. Об этомон вам, наверное, говорил? Да, к доктору Уилсону. Ну, он походил к нему с полгода, и на некоторое время его состояние как будто улучшилось. Поскольку наши отношения наладились, в «Рилейт» мы больше не обращались.

Но не прошло и года, как Пузан стал хуже прежнего. Я решила, что он уже больше не изменится и что мне лучше так устроить свою жизнь, чтобы как можно меньше зависеть от его настроения. Я с головой окунулась в работу. Видит бог, ее было невпроворот. Преподавание, научная и административная работа — комитеты, рабочие встречи, разработка учебного плана и тому подобное. Мои коллеги жалуются, что в наши дни в высшей школе много бумажной работы, но я расправляюсь с ней даже с удовольствием. Мне приходится считаться с тем, что я никогда не совершу переворота в науке, я слишком поздно начала, но я хороший администратор. Моя тема — психолингвистика, освоение языка маленькими детьми. Мне случайно удалось опубликовать доклад. Он говорил? Ну, он ни слова там не понял, но на него легко произвести впечатление. Пузан не такой уж интеллектуал. Я хочу сказать, что у него удивительное чутье на особенности устной речи, но абстрактно размышлять об этом он не способен. У него все держится на интуиции.

Таким образом, я погрузилась в работу. Тогда о разводе я даже не помышляла. Меня воспитывали в строгих правилах, мой отец был викарием англиканской Церкви, и развод у меня всегда ассоциировался с неким клеймом. В каком-то смысле это признание собственного поражения, а я не люблю проигрывать ни в чем, за что берусь. Знаю, что остальным — друзьям, родственникам, даже нашим детям — наш брак, должно быть, казался очень удачным. Он так долго длился без всяких видимых потрясений, а уровень нашей жизни после успеха Пузана стремительно вырос. У нас был большой дом в Холлиуэлле, квартира в Лондоне, две машины, отдых в роскошных отелях и так далее. Дети закончили университет и благополучно устроились во взрослой жизни. Думаю, что многие наши знакомые завидовали нам. Было бы досадно… все эти последние недели действительно было досадно признавать, что все это была одна видимость. И еще, наверно, я стремилась избежать горечи и злости, которые неотделимы от развода. Мы достаточно повидали и того и другого у наших друзей. Я думала, что если полностью посвящу себя работе, то дома смогу примириться с настроениями Пузана. И стала приносить работу домой, как дополнительную защиту. Это была стена, за которой я могла укрыться. Я думала, что до тех пор, пока нам нравится делать что-то вместе, например, играть в теннис, в гольф и по-прежнему регулярно заниматься сексом, этого будет достаточно, чтобы сохранить наш брак. Да, однажды я прочитала статью, которая произвела на меня огромное впечатление, где говорилось, что после пятидесяти разрыв супругов почти всегда связан с потерей интереса к сексу у одного из них. Поэтому я старалась изо всех сил. В смысле, если он не предлагал, предлагала я. После занятий спортом настроение у нас всегда было хорошее, физическая нагрузка приносила нам обоим приятную усталость. Я думала, что спорта, секса и спокойного образа жизни будет достаточно, чтобы преодолеть Трудные Пятидесятые — в смысле годы жизни после пятидесяти, а не пятидесятые годы двадцатого века, кстати, статья так и называлась, я сейчас вспомнила — «Трудные пятидесятые».

Что ж, я ошибалась. Этого было недостаточно. И разумеется, больное колено Пузана делу не помогло. Оно разлучило нас в спорте — он больше не мог со мной тягаться, и из-за него произошло охлаждение в сексуальной жизни. Он оберегал его недели, месяцы после операции, и даже гораздо позже колено по-прежнему занимало его больше, чем какие-то там удовольствия. Когда же стало ясно, что операция успеха не имела, он впал в еще более глубокую депрессию. Весь прошедший год с ним просто невозможно было жить. Он полностью ушел в себя, не слышал ни слова из того, что ему говорили другие. Ну, наверное, он должен был слушать своего агента и своего продюсера и так далее, иначе он вряд ли мог работать, но он не вникал в то, что говорила ему я. Вы не представляете, как это бесит, когда ты несколько минут разговариваешь с человеком, он кивает и выразительно поддакивает, а потом ты понимаешь, что он не понял ни одного твоего слова. Чувствуешь себя полной дурой. Это как на уроке — объясняя классу материал, пишешь на доске, а, обернувшись, видишь, что все тихонько ушли и ты неизвестно сколько времени разговариваешь сама с собой. Но чаша моего терпения переполнилась, когда я сказала ему, что звонила Джейн и сообщила, что беременна (Джейн — это наша дочь) и что они с ее другом собираются пожениться, а он только буркнул: «Да? Хорошо» — и снова уткнулся в своего проклятого Кьеркегора.