Железный бурьян

— Спокойной ночи, друг, — сказал Френсис Джеку.

— Счастливо тебе, — сказал Джек.

— Ну, увидимся, — сказал Френсис Кларе.

— Пока, — сказала Клара.

На улице Френсис ощутил потребность бежать. Они двигались по Тен-Брук-стрит в сторону Клинтон-авеню, то есть под уклон, и он ощущал, как сила тяготения вынуждает его перейти на рысь и предоставить Элен самой позаботиться о своих нуждах. Холод завернул еще круче, небо окончательно прояснилось, луна в стерильном одиночестве стояла еще выше. Норт-Пёрл-стрит была пустынна: ни людей, ни машин в эту пору — час сорок пять по большим часам на Первой церкви. Три квартала они прошли молча и теперь направлялись туда, откуда начали путь, к южному краю, к миссии, к табору бродяг.

— Ну и где ты теперь спать завалишься? — спросил Френсис.

— Не знаю, но у них бы не осталась, ни на шелковых простынях, ни на норковых подушках. Я помню, как она шлюхой была и вечно без денег. А теперь вишь как занеслась. Не могла я ей не высказать.

— Ну и чего ты добилась?

— Джек правда сказал, что больше не пустят меня?

— Да. А меня оставляли. Клара думает, что ты искушаешь Джека. Я думал, полюбезничаю с ней, так она из-за тебя не станет беспокоиться, а ты разошлась как не знаю кто. На! Откуси сандвича.

— Я им подавлюсь.

— Ничего, не подавишься. Еще рада будешь.

— Я не лицемерка.

— И я не лицемер.

— Нет, да?

— Знаешь, что с тобой будет? — Он схватил ее за ворот и за горло и заорал в лицо: — Я тебя по мостовой раскачу! Только попробуй со мной говниться. Будь же ты женщиной, черт побери! Потому тебя никто и не пускает. Я хоть сейчас туда пойду и лягу. Джек сказал: оставайся.

— Не сказал.

— Нет, сказал. А тебя не хотят. Я сандвич попросил. Дали?

— Ты изумительный и колоссальный.

— Слушай… — Он по-прежнему держал ее за ворот. — Еще прищурься на меня, и я тебя об этот автомобиль расшибу. Девять лет торчишь у меня занозой в жопе. Тебя не хотят, потому что ты заноза в жопе.

Наверху Пёрл-стрит возникли фары, они приближались, и Френсис отпустил Элен. Она не пошевелилась и смотрела на него в упор.

— А, у тебя глаза завелись, я вижу! — Он кричал. — Я их тебе раскрашу. Дура чертова! Знаешь, что сделаю? Сдеру с тебя пальто и в тряпках пущу гулять.

Она не шевельнулась и не моргнула.

— Съем сейчас сандвич. Весь сыр сожру.

— А я не хочу.

— А я хочу. Завтра буду голодный. И не подавлюсь им. Я за все благодарен.

— Ты прямо святой.

— Слушай. Приди в норму, или я тебя убью.

— Не буду есть. Крысиная жратва.

— Я убью тебя! — завопил Френсис. — Ты слышишь, черт бы тебя взял? Не доводи до греха. Будь же ты женщиной, черт бы тебя взял, отправляйся куда-нибудь дрыхнуть.

Они шли, не совсем рядом, к Медисон-авеню, снова на юг по Саут-Пёрл — возвращались той же дорогой. Френсис задел руку Элен, и она отодвинулась подальше.

— Останешься у Махони в приюте?

— Нет.

— Со мной заночуешь?

— Брату позвоню.

— Правильно. Позвони. Позвони два раза.

— Он меня где-нибудь встретит.

— А где монету возьмешь для телефона?

— Это мое дело. Ей-богу, Френсис, ты был нормальный, пока не принялся за вино. Вино, вино, вино.

— Я найду картонку. Пошли в старый дом.

— Там все время полицейские с облавами. Я в тюрьму не хочу. Не понимаю, почему ты не остался у Джека с Кларой, раз тебя так зазывали.

— С тобой по-хорошему нельзя.

Они шли по Медисон на восток, миновали миссию. Элен не взглянула в ту сторону. На углу Грин-стрит они остановились.

— Я пойду вниз, — сказала она.

— Кому ты рассказываешь? Некуда тебе идти. Получишь там по черепу.

— Это не самое плохое, что со мной бывало.

— Надо найти место. Собаку и ту так не выгоняют.

— Значит, такие уж они люди.

— Ночуй со мной.

— Нет, Френсис. Ты сумасшедший.

Он схватил ее за волосы на затылке, потом взял за голову обеими руками.

— Ты меня ударишь, — сказала она.

— Не ударю, детка. Я тебя люблю малость. Сильно замерзла?

— Кажется, за два дня ни разу не согрелась.

Френсис отпустил ее, снял пиджак и накинул ей на плечи.

— Нет, нельзя без пиджака в такой холод, — сказала она. — У меня же пальто. Тебе нельзя в одной рубашке.

— Какая, к чертям, разница? Пиджак не согреет.

Она вернула ему пиджак.

— Я пошла.

— Не уходи от меня, — сказал Френсис. — Ты пропадешь в мире.

Но она ушла. А Френсис прислонился к фонарному столбу на углу, зажег сигарету, подаренную Джеком, потрогал долларовую бумажку, которую ему сунул на кухне Джек, доел то, что осталось от сандвича, а потом выкинул старые трусы в сток.

Элен дошла по Грин-стрит до пустыря и увидела костер, разведенный в бочке из-под керосина. Со своей стороны улицы она разглядела, что вокруг костра сидят пятеро цветных — мужчины и женщины. За бочкой, среди травы, на старом диване лежала белая женщина, а на ней цветной мужчина. Она вернулась туда, где стоял Френсис.

— Не могу сегодня ночевать на улице, — сказала она. — Я умру.

Френсис кивнул, и они пошли к автомобилю Финни — черному «олдсмобилю» 1930 года выпуска, безжизненному и бесколесному, в проулке возле Джон-стрит. В машине спали двое — Финни на переднем пассажирском сиденье.

— Я не знаю того, кто сзади, — сказала Элен.

— Знаешь. Это Рыжик из миссии. Он тебя не обидит. А попробует — я ему язык вырву.

— Я не хочу к ним, Френсис.

— Там хоть тепло. А в поле холод, детка, жуткий холод. Будешь шляться одна по улицам — заберут в два счета.

— И ты полезай назад.

— Нет. Мне там тесно. Ноги не помещаются.

— Куда пойдешь?

— Найду, где бурьян повыше, от ветра спрятаться.

— Ты вернешься?

— Конечно вернусь. Выспись как следует, а с утра приду или сюда, или в миссию.

— Я не хочу здесь спать.

— Надо, детка. Больше негде.

Френсис открыл правую дверь и толкнул Финни.

— Эй, бродяга. Двинься. К тебе гости.

Финни открыл глаза, налитые вином. Рыжик продолжал храпеть.

— Ты кто такой? — спросил Финни.

— Френсис. Подвинься, пусти Элен.

— Френсис. — Финни поднял голову.

— За это завтра принесу тебе бутылку, — сказал Френсис. — Ей нельзя там на холоду.

— Ну да.

— Ты мне не нудакай, а подвинься, в жопу, и дай ей сесть.

— Ууввр, — произнес Финни и перелез под руль.

Элен уселась спереди, свесив ноги из машины. Френсис погладил ее по щеке тремя пальцами и опустил руку. Она подобрала ноги.

— Тебе нечего бояться, — сказал Френсис.

— Я не боюсь. Не в том дело.

— Финни ничего плохого не допустит. А допустит — убью паразита.

— Она знает, — сказал Финни. — Она здесь бывала.

— Правильно, — сказал Френсис. — Ничего с тобой не случится.

— Да.

— Утром увидимся.

— Ага.

— Не унывай, — сказал Френсис. И захлопнул дверь машины.

С пустой душой он шел на Полярную звезду; им безраздельно владело одно желание: переменить курс своей судьбы. Слишком часто ночевал он на южном краю, на пустыре, в бурьяне. Этого больше не будет. Завтра с утра ему надо было предстать перед старьевщиком, поэтому ночевка в одном из брошенных домов на юге Бродвея, регулярно прочесываемых бессмысленной полицией, — чрезмерный риск. Кому хуже от того, что переночуют под крышей, не на ветру, четыре, или шесть, или восемь человек, — а в доме с поломанными лестницами и дырами в полу, куда можно провалиться и сломать себе шею, в доме, где уже пять, а то и десять лет обитают только голуби? Кому хуже?

Он шел по Бродвею на север, мимо Стимбот-сквер, где мальчишкой пробирался на речные пароходы, чтобы прокатиться до Троя или Кингстона или устроить пикник на острове Лагун. Он миновал здание Делавэр-Гудзонской железной дороги и «Ивнинг джорнэл» Билли Барнса — на строительстве этого дома в 1913 году работал его туповатый брат Томми. Он дошел до угла, где стояла когда-то гостиница Килера — брат Питер, случалось, ночевал там, поссорившись с мамой. Но гостиница сгорела через год после того, как Френсис сбежал из дому, и теперь на ее месте торговый ряд. В тринадцатом году, когда река взбесилась и затопила половину центра, Френсис плыл к гостинице по Бродвею на лодке, и с ним сидел Билли. Малыш был в восторге. Сказал, что это лучше, чем на санках. Не сохранилась гостиница. А что вообще сохранилось? Ну, я. Ну да, я. От меня тоже не бог весть сколько сохранилось; не цел, но жив. И провалиться мне в пекло, если сдохну.